Рядом с косметичкой — опрокинутая бутылка с жидкостью для прочистки труб. Под ней натекла зеленая лужица.
У нее переломаны все зубы. Многих недостает вообще. Она прижимается лицом к серому стеклу. Стекло туманится от ее дыхания. Она вытирает окровавленные руки о юбку.
— Я не хочу возвращаться к тому, как все было раньше, — говорит она, — к той жизни, какая была у меня до того, как мы с тобой встретились. — Она все вытирает и вытирает руки о юбку. — Даже со всей властью в мире.
Я говорю, что ей срочно нужно в больницу.
А Элен улыбается окровавленными губами и говорит:
— Мы и так в больнице.
Ничего личного, говорит Элен. Ей просто нужен был кто-то. Хоть кто-нибудь. Даже если она и сумеет воскресить Патрика, она не хочет ломать ему жизнь, разделив с ним баюльные чары. Даже если это означает, что она снова будет одна, ей не хочется, чтобы у Патрика была эта власть.
— Посмотри на него, — говорит она и прикасается к серому стеклу своими розовыми ногтями. — Он такой хороший.
Она сглатывает слюну вместе с кровью, обломками зубов и разбитыми бриллиантами. Ее лицо кривится в кошмарной гримасе. Она хватается за живот и едва не ложится на стальной ящик с серым окошком. Кровь и вода от оттаявшей наледи текут внутрь.
Дрожащей рукой Элен открывает сумочку и достает тюбик помады. Она красит губы, и розовая помада становится красной.
Она говорит, что отключила криогенную установку. Отключила сигнализацию и резервную батарею. Она хочет умереть вместе с Патриком.
Она хочет, чтобы все кончилось. Баюльные чары. Власть. Одиночество. Она хочет уничтожить все драгоценности, про которые люди думают, будто они их спасут. Все остатки былого величия, которые переживают красоту, ум и талант. Весь декоративный мусор, который остается, когда настоящие достижения и успех — все обращается прахом. Она хочет уничтожить все красивые вещи — паразитов, которые переживают своих хозяев-людей.
Сумочка падает у нее из рук. Серый камушек выпадает из сумки и катится по полу. Совершенно безо всякой связи мне вспоминается Устрица.
Элен громко рыгает. Вынимает из сумки бумажную салфетку, держит ее подо ртом и выплевывает на нее сгустки крови, желчь и расколотые изумруды. У нее во рту застрявшие в окровавленных деснах на месте зубов — осколки сапфиров и оранжевых бериллов. К нёбу прилипли кусочки красной шпинели. Язык весь в черной алмазной крошке.
Элен улыбается и говорит:
— Хочу быть вместе с моей семьей. — Она скатывает окровавленную салфетку в шарик и запихивает его под отворот манжета. Ее серьги, ее ожерелья и кольца — ничего больше нет.
Подробности о ее костюме: он какого-то цвета. Это костюм. Он безнадежно испорчен.
Она говорит:
— Пожалуйста. Обними меня.
В сером окошке — совершенный ребенок лежит, свернувшись калачиком, на подушке из белого пластика. Держит пальчик во рту. Совершенный и бледный — как синий лед.
Я обнимаю Элен, и она морщится.
У нее подкашиваются колени, и я опускаю ее на пол. Элен Гувер Бойль закрывает глаза. Она говорит:
— Спасибо, мистер Стрейтор.
Я поднимаю ее серый камень и бью им по холодному серому стеклу. Изрезанными в кровь руками я вынимаю Патрика, бледного и холодного, и кладу его, испачканного моей кровью, в руки Элен. Опускаюсь на пол рядом с ней и обнимаю ее.
Моя кровь с ее кровью — теперь смешались.
Лежа в моих объятиях, Элен закрывает глаза и кладет голову мне на колени. Она улыбается и говорит:
— Тебе не показалось, что это слишком уж странное совпадение, что Мона нашла гримуар?
Она открывает глаза, хитро щурится и говорит:
— Тебе не показалось, что это как-то уж слишком странно, что все это время гримуар был у нас?
Элен лежит у меня в объятиях и качает Патрика на руках. И вот тут оно и происходит. Она поднимает руку и вдруг щипает меня за щеку. Смотрит на меня и улыбается одной половиной рта. Хитрая улыбка в крови и зеленой желчи. Она подмигивает и говорит:
— Попался, папаша!
За секунду я весь покрываюсь холодным потом.
Элен говорит:
— Неужели ты правда думаешь, что мамочка стала бы убивать себя ради ТЕБЯ? И что она стала бы уничтожать свои мудацкие драгоценности? Или оттаивать этот замороженный кусок мяса? — Она смеется, у нее в горле булькает кровь и жидкость для прочистки труб. Она говорит; — Неужели ты правда думаешь, что мамочка стала бы грызть свои мудацкие бриллианты, потому что ты ее не любишь?
Я говорю: Устрица?
— Во плоти, — говорит Элен, говорит Устрица ртом Элен, голосом Элен. — Ну, то есть во плоти миссис Бойль. У нее внутри, где, готов спорить, ты тоже уже побывал, но другим способом.
Элен поднимает Патрика на вытянутых руках. Ее ребенок, холодный и синий, как фарфоровая кукла. Замороженный и хрупкий, как стекло.
Она швыряет мертвого ребенка через всю комнату. Он ударяется о стальной ящик, падает на пол и вертится на линолеуме. Патрик. Одна замороженная рука при падении отламывается. Патрик. Вертящееся тельце задевает об угол ящика, и ножки тоже отламываются. Безрукое и безногое тело, сломанная кукла — оно ударяется головой о стену, и голова отлетает тоже.
Элен подмигивает и говорит:
— Да ладно тебе, папаша. Не льсти себе.
И я говорю: будь ты проклят.
Устрица занимает Элен, как армия — павший город. Как сама Элен — Сержанта. Как наше прошлое, СМИ и самый мир занимают тебя.
Элен говорит, Устрица говорит ртом Элен:
— Мона давно знала про гримуар. С того дня, как только увидела мамочкин ежедневник. Она сразу все поняла. — Он говорит: — Просто не могла его перевести.
Устрица говорит:
— Мое дело — музыка, а Монино... Монино дело — глупость.
Голосом Элен он говорит:
— Сегодня вечером Мона очнулась в каком-то салоне красоты, за столиком маникюрши, которая красила ей ногти розовым. — Он говорит: — Она вернулась в контору взбешенная и обнаружила, что миссис Бойль лежит лицом вниз на столе, вроде как в коме.
Элен вдруг всю передергивает, и она хватается за живот. Она говорит:
— На столе перед миссис Бойль лежал гримуар, открытый на странице с переводом заклинания временного захвата чужого тела. Как оказалось, все заклинания были переведены.
Она говорит. Устрица говорит:
— Благослови, Боже, мамочку и ее страсть к кроссвордам. А ведь она где-то есть. Наверное, злая как черт.
Устрица говорит ртом Элен:
— Увидишь мамочку, передавай ей привет.
Хрупкая синяя статуэтка, замороженный ребенок разбит на кусочки. Осколки ребенка — среди осколков драгоценных камней: отломанный пальчик, отбитые ножки, расколотая головка.
Я говорю: то есть теперь вы с Моной поубиваете всех и станете новыми Адамом и Евой?
Каждое поколение хочет быть последним.
— Не всех, — говорит Элен. — Нам понадобятся рабы.
Он задирает юбку окровавленными руками Элен. Хватает себя за интимное место и говорит:
— Может, вы с мамочкой что-нибудь учудите по-быстрому, пока она не скопытилась?
И я отталкиваю от себя тело Элен.
Все мое тело болит. У меня никогда ничего не болело так сильно, даже нога.
Элен тихонько вскрикивает и сползает на пол. Ложится, свернувшись калачиком на холодном линолеуме среди осколков драгоценных камней и Патрика, и говорит:
— Карл?
Она подносит руку ко рту и чувствует осколки камней, застрявшие в деснах. Она поворачивается ко мне и говорит:
— Карл? Карл, где я?
Она смотрит на ящик из нержавеющей стали, видит разбитое стекло. Сначала она видит только отбитую ручку. Потом — ножки. Потом — головку. И говорит:
— Нет.
Брызжа кровавой слюной, Элен говорит:
— Нет! Нет! Нет!
Из-за сломанных зубов ее голос звучит невнятно и глухо. Она ползет по острым осколкам цветных камней и собирает кусочки. Заливаясь слезами, вся в желчи и крови, в комнате, где уже начинает совсем неприятно пахнуть, она собирает синие осколки. Крошечные ручки и ножки, тельце, расколотую головку — она прижимает их к груди и кричит:
— Патрик! Патти!
Она кричит:
— Мой Патти-Пат-Пат! Нет!
Целуя расколотую синюю головку, прижимая ее к груди, она спрашивает:
— Что происходит? Карл, помоги мне. — Она смотрит на меня, но тут спазм в желудке сгибает ее пополам, и она видит пустую бутылку из-под жидкости для прочистки труб.
— Господи, Карл, помоги мне, — говорит она, укачивая на руках обломки своего ребенка. — Скажи мне, пожалуйста, как я здесь оказалась!
И я подхожу к ней, обнимаю ее и говорю: поначалу новые хозяева делают вид, что не смотрят на пол в гостиной. То есть особенно не приглядываются. Не тогда, когда смотрят дом в первый раз. И не тогда, когда перевозят вещи. Они измеряют комнаты, распоряжаются, куда ставить диваны и пианино, распаковывают коробки, и во всей этой суете у них не находится времени, чтобы посмотреть на пол в гостиной. Они делают вид.
Элен наклоняется к Патрику. У нее изо рта течет кровь. Руки у нее слабеют, и маленькие пальчики сыплются на пол.
Сейчас я останусь один. Это моя жизнь. И я даю себе слово, что — не важно, где и когда — я найду Устрицу с Моной.
Что хорошо — это займет меньше минуты.
Это старая песенка про зверей, которые ложатся спать. Песенка грустная и сентиментальная, н лицо у меня горит от окисленного гемоглобина, когда я читаю стихотворение вслух под яркой лампой дневного света, держа в объятиях обмякшее тело Элен, прислонившись спиной к стальному ящику. Патрик, испачканный моей кровью, испачканный ее кровью. Ее губы слегка приоткрыты, ее сверкающие зубы — настоящие бриллианты.
Ее звали Элен Гувер Бойль. У нее были голубые глаза.
Моя работа — подмечать все детали. Оставаться бесстрастным наблюдателем. Моя работа — не в том, чтобы чувствовать. Моя работа — писать репортажи.
Это называлось “баюльноя песней”. В некоторых древних культурах ее пели детям во время голода или засухи. Или когда племя так разрасталось, что уже не могло прокормиться на своей земле. Ее пели воинам, изувеченным в битве, и смертельно больным — всем, кому лучше было бы умереть. Чтобы унять их боль и избавить от мук.