лась на них не смотреть.
А через верхнее стекло высокого шкафа улыбался скелет. Он будто говорил Женьке Черепановой: «Они гипсовые, но я-то настоящий. Гы-ы…» Он как бы намекал на её отдалённое будущее…
Женя проскочила кабинет и оказалась перед закрытой дверью лаборантской комнаты. Ева Петровна обычно сидела там. Женька хотела постучать и в этот момент услышала голоса: один незнакомый мужской, другой — Евы Петровны.
Мужчина говорил быстро и почти весело. А может быть, нервно. В голосе у Евы Петровны звучала вежливо замаскированная досада.
— …Я уже поняла. Вы и директору сказали то же самое.
— И могу повторить, — так же весело откликнулся мужчина.
— Не надо, — сказала Ева Петровна. — Мне всё понятно. Но я на вашем месте смотрела бы на вещи не так. Гораздо проще. И случись это с моим сыном, я бы ему…
— Я вас понял, — перебил мужчина. — Хотя, честно говоря, мне это странно слышать от учителя. Я ни разу в жизни сына пальцем не трогал. И, уверен, впредь никогда не трону. Подло это. Если я Кирилла ударю, мы же потом всю жизнь будем глаза прятать друг от друга.
«Отец Кирилла!» — поняла Женька. Можно было, пожалуй, уходить, но она словно приклеилась к месту.
— Вы всё же меня не так поняли! — заявила Ева Петровна.
— Неужели? Очень хорошо, если не так. А как я должен был понять?
— Я хотела сказать… ну, одним словом, если ученик виноват, родители вместе со школой должны воздействовать…
— Да, но в чём всё-таки виноват? Не могу же я всерьёз принять этот бред насчёт кошелька! Простите… Виноват, что не дал себя обыскать? Мне жаль тех ребят, которые дали… Виноват в том, что не хочет петь из-под палки?
— Мы готовим хор к районному фестивалю, а ваш сын совершенно не думает о чести школы!
Женька услышала шаги, словно человек быстро ходил из угла в угол.
— О чести? — спросил он. — О чести… А вам не кажется, что честь начинается с любви?
— Простите… с чего? — пролепетала Ева Петровна, а Женькины щёки почему-то стали тёплыми.
— С любви, уважаемая Ева Петровна. Не пугайтесь, объясню. Человек болеет за честь того, что ему дорого, что он любит. Я вот на своём заводе с ученика начинал, там меня человеком сделали, там у меня друзья, и я за честь завода — руками, ногами и зубами… А есть у нас на заводе случайные люди: им бы отработать смену — и домой. Работают неплохо, ну а дальше какой с них спрос?
— Так что же получается? Вы хотите сказать, что ваш сын — случайный человек в школе? Он здесь с первого класса…
Отец Кирилла вздохнул и, видимо, сел — скрипнул стул.
— Вы не обижайтесь, Ева Петровна… А впрочем, и обижайтесь — это, может быть, к лучшему… Мне кажется, здесь все у вас какие-то случайные.
— То есть? Я вас совершенно не понимаю.
— Я ведь в школе не первый раз. И с Кириллом говорил… Всё у вас на окрике. Не набрал макулатуры — запись в дневник, не пришёл на сбор — двойка, пробежал по коридору — хвать за воротник… Вот сейчас по школе шёл, а какая-то дама, весьма почтенная, кричит на первоклашек так, что окна, простите, вот-вот лопнут.
— Ну, что же, случаются и у педагогов срывы. Одно дело — красивые слова, а другое — ежедневная работа. И когда кругом тысяча человек, бывает порой не до тонкой педагогики. Вы не представляете наших трудностей.
— Трудности есть везде, — сказал отец Кирилла. — И при одинаковых трудностях одни люди работают хорошо, а другие, простите, не очень.
— Ну, спасибо. Значит, мы работаем «не очень». Почему бы вам не перевести сына в другую школу?
Отец Кирилла с усмешкой ответил:
— Вы так сказали, будто меня к стенке пригвоздили. Видимо, при таких словах многие родители восклицают: «Нет, мы совсем так не думаем, мы совсем не хотели…» Я извиняться не буду. И Кирилла переводить в другую школу не стану. Я ему особой жизни не хочу. Его переведёшь, а здесь-то всё равно ничего не изменится, в этой школе.
— Кстати, одной из лучших в районе…
— Ну что ж… Одной из лучших. Первое место займете на фестивале — станете ещё лучше. Никто ведь не спросит, сколько человек в хоре пели с радостью, а сколько под угрозой двойки.
— Я вижу, мы с вами не нашли пока общего языка, — со сдержанной печалью произнесла Ева Петровна. — Жаль. Всего доброго.
— До свидания.
Женя отпрыгнула от двери и сделала вид, что сию минуту вошла в кабинет. Из лаборантской вышел невысокий кругловатый мужчина, совершенно непохожий на худого, тонколицего Кирилла. Он рассеянно кивнул пробормотавшей «здрасте» Женьке и скрылся за дверью. Появилась Ева Петровна. Лицо у неё было такое, словно она узнала, что её класс уступил седьмому «А» первенство по сбору металлолома.
— Ева Петровна, я…
— Не надо. Я уже поговорила. Возьми в лаборантской портфель Векшина и унеси ему домой.
Ева Петровна села за стол и, глядя мимо Жени, стала похлопывать ладонью по лакированной крышке.
— Ты слышала, что я сказала про портфель?
Женя влетела в лаборантскую. Обшарпанный портфель Кирилла стоял на подоконнике и ехидно поблескивал замком. Женя взяла его и опять вышла в кабинет. Встретилась глазами с Евой Петровной. Та отвела взгляд и неожиданно произнесла:
— По крайней мере, ясно теперь, откуда у Векшина такие замашки.
— Какие? — неосторожно спросила Женька.
— Ступай, — резко сказала Ева Петровна. Потом добавила помягче:
— Маме я позвоню, что ты задержалась из-за меня.
…Женя шла из школы, сердито помахивая портфелем. Она даже не думала, что обтрёпанный мальчишечий портфель совсем не подходит к её модному платьицу. Она была недовольна классной руководительницей. Если та поругалась с отцом Кирилла, при чём здесь она, Женя? Зачем на неё покрикивать?
На улице Мичурина Женя увидела мальчишку-велосипедиста. Он мчался, низко пригнувшись к рулю, и светлые волосы отлетали назад. Женя не сразу узнала Кирилла — он был уже без школьной формы. Узнала, когда Кирилл лихо, с шумом затормозил в двух шагах от неё.
— Женька, — сказал он, тяжело дыша. — Слушай. Есть дело…
Она широко открыла глаза и чуть не заулыбалась. Ей так понравилось, что Кирилл назвал её по имени. Пускай «Женька», а не «Женя», но всё-таки не «Черепанова».
— А я вот… портфель тебе… Ева…
— Да плевать на портфель! Слушай…
У него было побледневшее лицо с мелкими капельками на переносице.
Тогда, дома, Кирилл не сказал Женьке всей правды про разговор с мамой. Конечно, в разговоре были слова и о молоке, и о соске, но это уже потом. А сначала Кирилл разревелся. Разревелся сразу же, как только мама удивлённо спросила:
— Кирюша, ты почему без портфеля?
Стеклянная стенка лопнула наконец, и ничего уже нельзя было сделать. Кирилл прислонился лбом к косяку.
Он минут десять не мог успокоиться. Начнёт рассказывать, а слёзы прорываются опять. Мама даже перепугалась. И когда наконец Кирилл взял себя в руки и кое-как объяснил, что случилось в школе, мама сказала:
— Посиди-ка дома, я сама на кухню схожу. А заодно позвоню отцу.
Кирилл понял, что мама за него просто-напросто боится. Думает, что он опять поедет на велосипеде и, такой нервный, раздёрганный, где-нибудь угодит под машину. Мама не знала, что у велосипеда проколота камера.
— Да схожу я. Пешком схожу, — сказал он и неожиданно опять всхлипнул.
— Ну, хватит, хватит, — встревоженно сказала мама. — Большой уже, семиклассник…
Кирилл сердито шмыгнул носом. Семиклассником он себя пока не чувствовал. Двух недель ещё не проучился в седьмом и даже на тетрадках писал иногда по привычке: «6-й „В“».
— Не блестяще начинается учебный год, — заметила мама, укладывая в сумку звякающие молочные бутылочки.
Кирилл сразу вскинулся:
— Я, по-твоему, виноват, да?
— Не шуми, — сказала мама. — Антошку разбудишь… Не забудь, пожалуйста, выключить плиту, там молоко. Если будешь давать соску, ополосни хорошенько кипячёной водой.
…Она вернулась почти сразу после ухода Женьки. Убаюканный Антошка всё ещё спал, хотя пора было просыпаться и требовать есть.
— Какой дисциплинированный. Не то что старший братец, — сказала мама, но не сердито, а так, между прочим.
Кирилл глянул выжидательно. Потом спросил:
— А папа… Ты ему позвонила?
— Позвонила.
— А он что?
— Он сказал: «О боже, только этого мне не хватало в первый день». И кажется, поехал с работы разбираться в твоих грехах.
— Нет у меня никаких грехов, — сумрачно сказал Кирилл.
— У каждого человека есть грехи, — наставительно произнесла мама.
— А у меня нет. Я даже молоко снял с плиты вовремя… Мам, можно я покатаюсь теперь? Мне надо проверить колесо.
— А уроки? — привычно спросила мама.
— У нас завтра два труда. Их даже не будет, потому что учитель болеет. Потом зоология и немецкий. По немецкому я ещё вчера сделал.
— А зоологию?
— Учебник-то в портфеле… — тихо сказал Кирилл. — Да ладно, я завтра в школе у кого-нибудь прочитаю.
Через несколько минут он тащил вниз по лестнице велосипед. «Скиф» тихо позванивал: как хорошо, что на улице всё ещё лето!
Кирилл опять был босиком, в шортах и майке. Шорты — старенькие, с каплями масляной краски и заплаткой у кармана, а майка — новая. Отцовский подарок…
От подъезда разбегались через газоны узкие асфальтовые ленты. Кирилл покатил по правой — мимо гаражей и котельной.
В промежутке между котельной и последним гаражом на бетонных плитах, оставшихся от строительства, собралась компания Дыбы.
Дыба возлежал на плите, как турецкий паша на диване. Голову положил на живот покорному малолетнему ординарцу Вовке Стеклову. Подданные расположились по сторонам. На пузе Дыба держал транзисторный телевизор, совсем маленький, Кирилл таких никогда не видел. На экранчике что-то мелькало, слышалась музыка. Это было любопытно, и Кирилл, проезжая, загляделся. А заглядевшись, угодил в угольную кучу: сначала колесом, потом коленями и левым локтем.
Компания услышала звон. Парни оглянулись и заржали. Дыба лениво приподнял голову. Увидел Кирилла и сказал подданным: