Мишенью мне послужил корпус ржавого трехосного грузовичка, на котором и раньше немало так поупражнялись в стрельбе. Я сделал несколько выстрелов прицельно — все попадания куда целился. Оружие подкидывает, но не сильно, привык с первых же выстрелов, я и с более норовистыми стволами накоротке. Затем от пояса «отработал» быстрой серией, выбив из корпуса движок, еще несколько раз всандалил в то, что от этого двигателя осталось, а последними выстрелами отстрелил все три колеса с ближнего борта.
В принципе, ничего так ствол. Мушка и целик по форме скопированы с нормального оружия, Густаво не стал пороть отсебятину. Целиться легко, сложнее только делать быстрые серии прицельных выстрелов, но это если стрелять на большие дистанции. Если до полусотни метров — то все просто, лазерная указка мощная, пятно от луча очень хорошо видно.
Моя стрельба вызвала у зрителей заметное одобрение: шутка ли, так быстро и точно из такого-то калибра. Я-то и из «пятидесятки» выдам в два раза лучший результат — но из нормальной «пятидесятки», созданной отличными оружейниками. Только эти люди, никогда не выбиравшиеся из своей Жопы Орла, сроду не видали нормального бронеходчика, им не с чем сравнивать. Попадаю в грузовик из пушки — я крут. А то, что это сравнимо со стрельбой нормального бронеходчика из хорошего ствола, им невдомек.
Впрочем, корявый «самопал» — не проблема, поскольку отнюдь не стрельба моя сильнейшая сторона. На свете полно бронеходчиков, стреляющих лучше меня, но самый живучий и знаменитый бронеходчик Содружества все-таки я, а не они.
И да, надо отдать должное Густаво: у него получилось много лучше, чем я ожидал. Я рассчитывал на куда более скромный результат, и он меня все равно устроил бы.
Высовываюсь из кабины и показываю инженеру большой палец:
— Отличная работа, Густаво. Я думал, будет хуже.
Густаво улыбается, рядом с ним Сабрина так и вовсе почти что светится от гордости, будто это она самолично этот ствол собрала. Правда, как только я попытался нащупать зрительный контакт, девочка моментально стерла с лица улыбку и сделала вид, что вообще смотрит куда-то мимо меня.
Заведя «Мародера» обратно в ангар, я спустился на землю и сказал Антону:
— Вот тебе дополнительная тактическая возможность: если удастся разделить бронеходы Саламанки хотя бы на четыре группы, чтобы в группе не более четырех машин, то я готов встретиться с такой группой при условии отсутствия у противника иных преимуществ, кроме численного. Самый простой способ — перехват возвращающейся группы. Но для этого нам нужна база ближе к столице.
— Угу. И еще куча всего, в том числе заблаговременное знание, где и когда окажется нужная нам группа. Ясновидец-предсказатель нам бы не помешал, да.
— Можно справиться без ясновидца, если удастся имитировать хотя бы три мощные атаки на три разных важных объекта одновременно. Тогда Саламанка будет просто вынужден делить бронеходы на четыре группы, у него не хватит яиц остаться в столице без защиты. Пятнадцать на четыре — хоть тресни, но не более четырех машин в группе.
Тут подошла Дани и с ходу заметила:
— Можно разделить на три по пять и отправиться с одной из них. Правда, если Саламанка так сделает, то мы его очень сильно недооценили… Кроме того, он может разделить на неравные группы, например, три по три и шесть. И если получится так, что наша засада будет на объекте, куда пойдут шесть — усилия и жертвы будут напрасны.
— Значит, надо вынудить противника делить группы так, как нужно нам, — сказал Антон. — Мы можем как-то подгадать с расстояниями. Если одна атака будет ближе к столице, а две дальше, то подмога на ближний объект не будет самой сильной, ведь подвести наши силы так близко к столице труднее и отступать оттуда будет труднее, а значит, мы всерьез атакуем какую-то из двух дальних… Так должен подумать Саламанка.
Я покачал головой:
— Не должен. Очевидно же, что у нас только один бронеход, так? Мы пытаемся создать себе идеальные условия для атаки, так? Один атакующий бронеход и одна цель из трех, отличающаяся от двух других. Тут интуитивно понятно, что мы собрались атаковать ближнюю цель.
Антон нахмурился:
— Ты всерьез полагаешь, что Саламанка догадается?
29. Допрос
Антон нахмурился:
— Ты всерьез полагаешь, что Саламанка догадается?
— Даже если не догадается он — догадается «Черная Пантера». Слишком долго выживает в этой профессии, это полностью исключает любые шансы, что она дура или даже просто среднего ума. У нее точно есть опыт противодействия партизанам, это и так ясно.
— Тогда как?
— Две ближние и одна дальняя. Дальняя цель, разумеется, ложная.
— Ну, тогда Саламанка подумает, что мы атакуем дальнюю, это удобнее для нас, — сказала Дани. — Однако есть шанс, что на ту из двух ближних, которая будет основная, пойдет по какой-то причине группа, непригодная для атаки. Снова усилия и потери впустую.
Я улыбнулся:
— Два варианта. Первый — две ближние цели относительно рядом и наша база между ними. Можно догадаться, что мы собрались сделать засаду именно там, но есть шанс, что все-таки дальняя — наша цель. То есть, неочевидно, какие варианты тут вероятнее. В то время как истинной целью может стать военная база, на которой вообще не останется бронеходов, ибо последние три будут охранять дворец Саламанки.
— От дворца до базы на окраине — примерно минут двадцать пять для бронехода.
— Знаешь, чего я там наворочу за это время? В общем, мы можем долго играть в угадайки, но бывают игры, в которых не может быть плана. Камень-ножницы-бумага тому пример. Любые рассуждения о тактике противника в ней равновероятны. И тут та же фигня. Не бывает стопроцентного верняка на войне, разве что стопроцентная смерть в некоторых случаях. Надо рисковать. Потери — да, будут, но я давно уже сказал, что победа стоит жизней, и не заплатить не получится.
В этот момент в палатку вошел радист и сказал:
— Ансельмо сообщил, что у него все прошло по плану.
— Отлично, — обрадовался Кастильо. — Значит, вечером привезут следака.
— Главное, чтобы при нем не было маячка, — заметил я.
Антон ухмыльнулся:
— Не будет. Рамон позаботился, чтобы у нас появились антишпионские штучки.
Поздно вечером следователь прибыл: высокий тип в форме военной полиции, в руке чемодан с детектором лжи, на голове капюшон, закрывающий глаза. Кажется, я уже знаю, кто это. Его сразу же провели в палатку, усадили напротив меня, после чего сняли с головы капюшон и мы сразу же друг друга узнали: не кто иной, как Григор Собеский, едва ли не самый талантливый и опытный из военных следователей Содружества.
Затем все лишние вышли, кроме нас, остались только Антон и Дани.
— Здравия желаю, господин полковник, — сказал я. — Как прошел полет?
— Замечательно, ведь я же люкс-классом летел, а не в медицинском отсеке, — отозвался он без тени иронии или усмешки и перешел на русский: — мне сказали, что вы собираетесь дать объяснение. Сразу же и приступим?
— Конечно, — согласился я, тоже переходя на русский.
Смена языка общения, конечно, не помешает Кастильо и Дани: у обоих в руках планшеты, будто невзначай, а на них, ясное дело, переводчики запущены.
Следователь поставил свой чемодан на стол и открыл его, вынув кипу проводов и датчиков. На то, чтобы закрепить все это у меня на лбу, висках и запястьях, у него ушло всего минуты три.
Полковник развернул чемодан так, чтобы экран детектора был виден только ему, но не Антону и Дани, щелкнул кнопкой.
— Начинаю калибровку. Сержант Ковач, я задам вам десять вопросов, на каждый из которых вы должны ответить «нет» безотносительно правдивости этого ответа. Вам понятно?
— Нет.
— Что именно в этой инструкции вам непонятно?
— Нет.
Дани захихикала в кулак, Антон улыбнулся в бороду, непробиваемым остался только следователь.
— Гляжу, вы очень буквально выполняете инструкции… Жаль только, что подобная дисциплина у вас проявляется выборочно.
— Я всегда добросовестно выполняю приказы, предписания и инструкции, господин полковник, если они не идиотские и не идут мне во вред. Какой там третий вопрос?
Он задал мне еще семь вопросов, на которые сам точно знал ответы, затем еще десять, на которые велел мне отвечать «да».
— Калибровка завершена, — сказал Собеский и уселся на свой стул. — Начинаем процедуру допроса. Итак, сержант Ковач, я прибыл по приказанию министра обороны с целью расследовать обстоятельства вашего предполагаемого похищения либо дезертирства. Что вы можете сообщить в связи с этим?
— Я, сержант бронеходных войск Содружества Кирин Ковач, нахожусь здесь с целью свержения диктаторского режима Гектора Саламанки и участвую в боевых действиях в составе Народной Освободительной Армии, в которую вступил без принуждения. Что касается так называемого дезертирства, то это совершенно идиотское обвинение. Я в отпуске и подписку о невыезде не давал. Надеюсь, это заявление снимает большую часть вопросов, господин полковник.
— Появляется больше вопросов, чем снимается. Нам удалось установить, что вы прибыли на борт корабля, доставившего вас сюда, в бессознательном состоянии. Это действительно так?
Вопрос, на самом деле, плевый.
— Да, все верно, именно так я сюда и прибыл, в медицинском контейнере аппарата искусственного поддержания жизни. И предвидя ваш следующий вопрос — а как еще я мог бы попасть на планету, если единственный космопорт контролируется врагом? Если бы я въехал как обычный турист — Саламанка вполне сложил бы дважды два и завернул меня обратно. Благодаря капсуле меня провезли по документам Рамона Меркадо, а таможенникам не пришло в голову открыть капсулу и снять с меня дыхательную маску. Кстати, как там у самого Меркадо дела? Он арестован?
— Он скончался еще до того, как мы его арестовали, — сухо ответил Собеский.
— Предсказуемо… Да там невооруженным взглядом было видно, что он на ладан дышит… Следующий вопрос, господин полковник?