— Я смотрю, тебе удалили аппендикс.
Мария подняла руки.
— Целых два.
— Ой, Мария…
Тед отошел от кровати и с удивлением наблюдал, как оживилась его дочь в присутствии подруги.
— Я так полагаю, ты сделала это сразу после моего звонка, да, Мария?
Мария закусила нижнюю губу.
— Немного позже.
— Боже, Мария, почему ты мне ничего не сказала! Я еще подумала, что ты какая-то странная. Почему ты не поговорила со мной, Мария? Я же твоя лучшая подруга!
— Я не могла… Все не так просто, как кажется. Все дело в том, почему я это сделала. Ты, ведь, не знаешь, что…
Слезы покатились у нее по щекам и закапали на подушку.
Германи, поддавшись импульсу, наклонилась и прижалась щекой к щеке Марии, ее гладкие черные волосы разметались по подушке и покрывалу. Тед было дернулся вперед, чтобы отстранить ее, но удержался. Он отошел, ошеломленный наблюдаемым зрелищем. Он стоял и смотрел, как Мария, подняв свои перебинтованные руки, крепко обнимала свою подругу. Он слышал, как они что-то шептали друг другу, видел, как Германи нежно гладила Марию по голове и целовала в щеку.
Германи выпрямилась и откинула волосы назад, на ее глазах блестели слезы.
— Ты должна была сказать мне, Мария. Ты же знаешь, что можешь рассказывать мне все. Я бы отговорила тебя от этого шага. Ничто не стоит того, чтобы кончать жизнь самоубийством.
— Я знаю… прежде всего я должна была рассказать тебе. Но я… я не знаю, я чувствовала себя так, будто весь мир был против меня.
Тед почувствовал боль.
— Они не верят мне, — продолжила Мария, — и я подумала, что ты тоже не поверишь. Ведь что значит мое слово против слов двух врачей.
Было видно, что девушка в мешковатой спортивной фуфайке и бриджах обдумывает услышанные слова.
— Я не могу сказать, что я врубаюсь в то, что ты говоришь, Мария, но, в конце концов, кто я такая, чтобы ставить под сомнения твои слова? Если ты веришь в то, что говоришь, значит, так оно и есть. Поэтому мне не остается ничего другого, как поверить тебе.
Мария благодарно улыбнулась и провела забинтованной рукой по щеке Германи. Тишину, царящую в комнате, опять нарушил стук в дверь.
— О, ради бога, — пробормотал Тед, подходя к двери.
Увидев на пороге отца Криспина, Тед отошел в сторону.
— Доброе утро, Тед.
— Доброе утро, святой отец.
Дверь закрылась. Отец Криспин обошел вокруг кровати, Тед следом за ним.
— Доброе утро, Мария.
Она вжалась в подушку.
— Доброе утро, отец.
— Спасибо, что пришли, — пробурчал Тед.
Он, бросив взгляд через плечо, посмотрел на Люссиль; та, казалось, даже не заметила прихода священника. Отец Лайонел Криспин выдвинул стул и, сцепив перед собой руки, сел. Дородный пятидесятилетний мужчина с седыми волосами и лысеющей макушкой наподобие монашеской тонзуры, одетый в черную сутану с белым воротничком, сурово посмотрел на Марию.
— Как ты себя чувствуешь?
— Думаю, хорошо, святой отец.
Он перевел взгляд на Германи и поджал губы.
— Твой отец, Мария, мне все рассказал. Что ж я могу теперь сказать? Мне очень жаль, что ты не пришла ко мне сразу. Ведь я крестил тебя, ты знаешь, что можешь доверять мне. Ты всегда можешь прийти ко мне в трудную минуту.
— Да, святой отец.
Он наклонился и слегка похлопал по забинтованной руке.
— Помни, дитя, ты не одинока. Отец Небесный на твоей стороне, тебе достаточно лишь попросить. Грехи можно замолить. Жизнь можно начать сызнова. Ты понимаешь, Мария, что я хочу сказать?
— Да, святой отец.
На круглом лице Лайонела Криспина появилась ободряющая улыбка, однако на его душе было тревожно. Мария Анна Мак-Фарленд была одной из лучших учениц школы Святого Себастьяна. Монахини обожали ее. Она была самым ярким и активным членом Молодежной католической организации. Каждую субботу она исповедовалась ему в своих грехах, которые не шли ни в какое сравнение с грехами большинства подростков.
Его беспокоили три вещи: она не исповедовалась ему в грехе прелюбодеяния; она хотела покончить жизнь самоубийством; и что самое ужасное, будучи беременной женщиной, она хотела совершить убийство.
— Я тебе кое-что принес, — сказал он, доставая из кармана длинные черные четки и сверкающее в свете ламп серебряное распятие. Он помахал ими перед ней, затем накинул их на ее правую руку.
— Освящены самим Его Святейшеством.
— Спасибо, святой отец.
— Хочешь пойти сегодня вечером на причастие?
— Нет… святой отец.
«Ну, конечно же, нет, — подумал он, — во время причастия нужно исповедоваться, а ты еще не готова открыться мне».
Отец Криспин, подняв вверх брови, посмотрел на Теда. И хотя не было произнесено ни слова, мужчины прекрасно поняли друг друга. Священник снова повернулся к девушке и одарил ее улыбкой. Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но его прервал сначала стук в дверь, затем появление доктора Вэйда.
— Доброе утро, — поздоровался он с присутствующими в комнате.
Увидев его, Мария просветлела и попыталась, безрезультатно, сесть повыше.
Тед представил священника, и мужчины пожали друг другу руки. Джонас Вэйд обошел вокруг кровати и лучезарно улыбнулся Марии.
— Как себя чувствует моя самая красивая пациентка?
— Думаю, хорошо.
— Думаешь? Что ж, давай посмотрим.
Он повернулся и кивнул мужчинам. Тед тут же подошел к Люссиль и слегка тронул ее за локоть. Она повернулась, словно во сне, и позволила вывести себя из палаты. Поняв, что пора уходить, Германи подскочила, схватила сумочку.
— Мне нужно бежать, Мария. Но я заскочу к тебе после обеда.
Доктор Вэйд закрыл за всеми дверь, перекинувшись парой фраз с Мак-Фарлендами и отцом Криспином. Затем он повернулся к Марии и подошел к ее кровати. Она улыбнулась ему. Хотя доктор Вэйд не был в ее понимании красавцем, в его поведении, в его выражении лица было что-то привлекательное. И сегодня он, высокий и стройный, в идеально сидевшем на нем костюме, был невероятно хорош.
— Ну, Мария Анна Мак-Фарленд, вот мы снова и встретились. — Он сел на стул, на котором до него сидел отец Криспин, и, поставив локти на колени, наклонился вперед.
— Как здесь с тобой обращаются?
— Хорошо.
— А как руки? — Отложив в сторону четки, он взял ее левую руку, повернул ее и проверил повязку. То же самое он проделал и с правой рукой.
— Должен сказать, ты сильно волновалась, когда делала это, Мария. Эти бритвы с двойным лезвием очень опасны, если пользоваться ими неаккуратно. Радуйся, что ты не перерезала себе сухожилия.
Он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на свою пациентку. Почему-то она казалась сейчас гораздо меньше, чем раньше.
— Хочешь рассказать мне об этом? — тихо спросил он.
Мария пожала плечами.
— Не знаю.
— Ты знаешь, почему сделала это?
Она отвела взгляд.
— Думаю, да.
— Давай поговорим об этом.
Она откинула голову на подушку и взглянула на доктора Вэйда своими сапфировыми глазами.
— Папы не было дома. А Майк…
— Майк — это твой молодой человек?
— Мы встречаемся. Мы хотели пожениться. Но он мне не поверил. Как и все остальные.
— А что значит — папы не было дома?
Мария поднесла к глазам правую руку и начала изучать белую повязку.
— Думаю, мне очень хотелось, чтобы он был дома, а его не было.
— Твоя мама сказала, что она была дома.
— Да…
— Но ты хотела поговорить с отцом?
— Да.
— Разве ты не знала, что он на работе? То есть я хочу спросить, почему ты решила, что он должен быть дома?
Она опустила руку.
— Потому что вчера он не был на работе. Он ходил… искать…
Джонас Вэйд нахмурился.
— Искать что, Мария?
— Человека, который бы сделал мне аборт, — прошептала она.
— О-о… — Доктор Вэйд посмотрел на свои ногти. — Понятно.
— Поэтому я решила сделать это.
— Ты не пробовала позвонить кому-нибудь, попросить о помощи?
— Мне не нужна была помощь. После того, как вы сказали моей матери, что я жду ребенка, все вокруг меня стали несчастными. Все, абсолютно все, расстроенны. Даже отец Криспин. Он, конечно, этого не сказал, но я знаю, что это так. Все несчастны из-за меня, из-за этой вещи, что растет внутри меня. Поэтому я решила, что все будут счастливы, если я покончу с собой и этой вещью внутри меня.
— Мария, самоубийство — это не решение проблемы. Ты достаточно благоразумна, чтобы знать, что, покончи ты с собой, твои родители бы сошли с ума от горя.
— Ну, я не знаю…
— Конечно, ты знаешь это. Может быть, ты хотела наказать их? Тебе когда-нибудь приходило это в голову?
Ее глаза вспыхнули огнем, зрачки расширились.
— Они это заслужили, разве нет? Не верить мне, когда я говорю правду, называть меня лгуньей, обвинять Майка, говорить об абортах и позоре! Это ужасно! С чего это они вдруг стали сторонниками абортов?
— Должен заметить, ты чертовски зла из-за всего этого.
— Я не сделала ничего дурного, доктор Вэйд, а со мной все обращаются как с преступницей. Что ж, если я им не нужна, прекрасно! Я могу с легкостью избавить их от моего присутствия!
— Мария, — повелительным тоном сказал доктор Вэйд, — а ты говорила об этом родителям? Они знают, что ты чувствуешь?
— Нет.
— Почему?
— Потому.
— Это не ответ.
— Потому что им на меня наплевать.
— А мне, по-твоему, не наплевать?
Она резко повернулась к нему, глаза яростно сверкнули.
— Нет, не наплевать! И вы это сами знаете. Позавчера, когда мои родители приехали к вам в кабинет, чтобы забрать меня домой, вы сказали, что не считаете, что я лгу.
— Да, Мария, но это не означало, что я поверил тебе. Это не одно и то же. Я лишь предположил, что ты сама веришь в то, что говоришь. Я не сказал, что ты говоришь правду.
— Это не имеет значения, доктор Вэйд. Важно то, что вы не считали, что я лгу, когда я говорила, что я девственница. Вы не думали, что я сделала что-то нехорошее.