Он вполне мог бы поручить это Фаркашу. Но Джону не сиделось – и не хотелось сейчас обратно в лагерь. Там его ждал ребенок со странным требовательным взглядом.
Злость, которую он испытывал при мыслях о поезде, о погибшем Фишере – и о ребенке, – до сих пор не проходила. Так что, вернувшись со стрельб, он ввязался в спарринг с Фаркашем, что противоречило всякой технике безопасности – потому что с Фаркашем всегда получался не спарринг, а откровенная драка. И забылся в своем гневе, в ненависти, в наслаждении от глухого и мягкого звука ударов по чужой плоти. Оттого, что никто не думает его останавливать.
В конце концов Фаркаш заломил ему руку за спину и проорал в ухо:
– Командир, все! Хватит!
– Хватит, – выплюнул Джон и обмяк в крепких чужих руках. Дождался, пока Фаркаш ослабит хватку, чтобы вывернуться и перекинуть его через бедро.
– И ведь всякий же раз, – мрачно заметил Фаркаш, лежа на земле.
У Джона звенело в ушах, но настроение слегка исправилось. Теперь он был слишком вымотан, чтобы злиться. Он вытер разбитый нос и хотел уже пойти в палатку – привести себя в порядок и переодеться, – но вспомнил, что там его наверняка поджидает ребенок, а ему лучше в таком виде не показываться.
Так что он побрел к отрядному рукомойнику и там плескался – хотя слово «плескаться» вряд ли для рукомойника подходило, воды у них всегда было в обрез… И не заметил, как к нему подошел Маркус. Джону иногда казалось, что незаметность – профессиональное качество советника, натренированное еще во дворце. Промокнув лицо полотенцем – вроде бы кровь больше не идет, – Джон повернулся к нему.
– Я вас слушаю, советник.
– Ваше высочество. Я привез то, что вы просили.
В переводе – деньги. Раз советник все равно ездил вниз, Джон попросил его зайти в банк.
Казначеем в отряде значился Рейли, когда-то учивший бухгалтерское дело. Он тщательно собирал все полученное и за стройку, и за сопровождение, и за то, что в их банде называлось «конфискацией». Все это отправлялось на банковский счет в Салхе. В последнее время выручки было не так много, а расходов – порядочно. Но сейчас не время просить ребят потерпеть.
– А то, что я просил узнать?
– По «Новому порядку» очень мало сведений, ваше высочество. – Маркус ненавязчиво забрал у него полотенце.
– Отчего-то я так и знал. Пойдемте прогуляемся.
– Вам бы лучше одеться, сэр. Вечер прохладный.
Он хотел огрызнуться, но и верно – ребятам простуженный командир ни к чему. Джон набросил куртку на голое тело.
Здесь темнело рано, листва и трава стали уже из зеленых темно-серыми. Рейн зажег в кухонном вагончике свет. Джон повел советника к толстому ряду кипарисов у обрыва – слегка на отшибе, можно поговорить, не опасаясь, что помешают или подслушают. Он прислонился спиной к теплому стволу и рассеянно глядел вниз, в каменистое ущелье. Ущелье это постепенно переходило в более пологий склон, иссеченный горными ручьями; далеко, если приглядеться, виднелись домики здешних овцеводов – тех, кто вежливо и упорно не замечал Джона и его компанию. Еще ниже – брошенная деревенька, а на горизонте, в алой полосе заходящего солнца, – Салха.
Когда он думал, что хочет видеть весь мир у своих ног, он представлял это немного по-другому…
– Что вы нашли?
– Практически ничего, – покачал головой советник и вытащил из нагрудного кармана флешку. – Я сохранил все, что показалось мне хоть в какой-то мере полезным. Но полезного мало, сами увидите… «Нойе Орднунг» – так называлось одно из тайных подразделений гитлеровской армии. Создано в тридцатых годах. Работали они с сомнительными материалами – знаете, золото Рейна, волшебство древних асов, вот это все. Гитлер был известным мистиком… Насколько я понял, в «Нойе Орднунг» пытались вырастить его мечту – сверхчеловека. Сверхсолдата. Видимо, не очень успешно, потому что в сорок четвертом их закрыли.
– Гитлер верил в мистику, а мой отец верит в Бога… И оба они опасны. – Джон искал по карманам сигареты. Нашел, щелкнул зажигалкой, затянулся.
– Опять, ваше высочество, – с упреком сказал советник.
Джон только улыбнулся:
– Вряд ли я успею умереть от рака легких.
Маркус вздохнул.
– Одним словом, об этой организации – одни исторические ссылки.
– Ну да. И немецкий ученый с ядом. Прямо как в фильме про Вторую мировую.
От протянутой сигареты советник отказался. Он стоял перед Джоном, прямой и невысокий, как стоял когда-то перед королем. В брюках со стрелками, в светлой рубашке – будто и в самом деле только что из дворца и пиджак снял лишь из-за неформальной обстановки лагеря. Маркус выглядел заплутавшим в горах богатым горожанином. И как это ни было на руку во время «светских» миссий, Джон не мог не задаваться вопросом: не значит ли это, что советник рано или поздно вернется во дворец? С его, Джона, головой на серебряном подносе.
– Из современных – только один сайт. Молодые последователи «Нойе Орднунг». Эмблема – почти такая же, как на фотографии. Но там все еще печальнее. Поиск высоких энергий, связь с арийскими предками…
– И цианид, – закончил Джон. – Не сходится. А что по пленным?
– Ничего. Но мы ведь не знаем, дали ли они свои настоящие имена. Что вы собираетесь с ними делать?
– Пока – беречь. Если мы соберемся на тот завод…
– Ваше высочество, это неразумно.
– Когда у нас будет достаточно информации. Не беспокойтесь, советник, я не полезу поперед отца в пекло… – Джон фыркнул. – Хотя мой отец наверняка договорится с Богом и в пекле вовсе не окажется. Я благодарю вас, советник.
– Ваше высочество. – Тот поклонился, но не уходил. – А с мальчиком что вы намерены делать?
Не «с сыном». В отличие от остальных, Маркус вряд ли так просто поверит в наследника.
– А что с ним делать? Он знает, где лагерь, и язык у него подвешен. Отпускать его нельзя. Да он и не уйдет далеко с больной ногой…
Маркус кивнул.
– А у вас есть дети? – что-то дернуло спросить.
– Нет, ваше высочество.
Лицо его на миг стало странно неподвижным – но, может, это Джону только показалось. Советник ушел; Джон, глядя в его удаляющуюся спину, подумал, что, в общем, ничего не знает о том, кем был Маркус, прежде чем стать привычным и необременительным присутствием при дворе Гидеона.
Еще несколько минут Джон стоял в одиночестве, глядя, как внизу по одному зажигаются огоньки, а потом его отыскали: оказалось, что вызывает Хантер.
Джон велел ребятам, караулившим поезд, отзваниваться два раза в день. Если за пропавшим составом никого не отправят, это значит только одно – организация, на которую они наткнулись, может позволить себе без особого ущерба посеять поезд с боеприпасами…
Связь в лагере была отвратительная, ловило только под одной сосной, которую тут прозвали «телефонисткой Анной». Почему Анной, так никто и не объяснил. Джон из прерывающегося разговора понял одно: вокруг поезда слоняются подозрительные граждане. Хантер сперва подумал, что это бродяги, решившие там заночевать, – но бродяги на поверку оказались людьми Иессея. И они настоятельно просили людей Бенджамина уйти.
– Какой приказ, командир? Оборонять поезд?
Джон сглотнул.
– Нет, – четко сказал он в рацию. – Незачем. Это не наша территория. Оставьте одного человека, чтоб проследил, если сможет, куда отведут состав. Будут спрашивать, где груз, – скажите, что командир забрал. И возвращайтесь в лагерь. Я велю, чтоб вам оставили ужин.
Сам он ужин почти пропустил из-за разговоров. Хотел было попросить Рейна подогреть, но махнул рукой. Мальчишки в столовой не было, так что Джон отправился к Доку.
– Ухромал в твою палатку, – сообщил Док. – Или у меня теперь тут ясли на полный день? Так ты скажи, я хоть красный крест уберу…
– Как это – ухромал?
– Ошер сделал ему костыли. Парню на месте не сиделось, я думал, он мне медпункт развалит к такой-то матери.
– Он ел? – спросил Джон.
Док одарил его странным взглядом и сказал:
– Ел. Пюре и чай. Больше не тошнило.
– Спасибо…
Джон еще постоял – и вышел. Отправился проверять посты. Все на своих местах. Он принюхивался на всякий случай – не пахнет ли чем-нибудь неположенным, хотя, по его расчетам, все запасы у парней должны были кончиться. Но ничего крепче паршивого табака не учуял. Надо бы кое-кому выделить бордельный наряд – заслужили. Если только Джон не рассорится напрочь с Иессеем. Пленные в яме затихли. Новенький, что их охранял, отчитался, что все, мол, прошло без происшествий, и был отпущен есть и спать.
Но Джон прекрасно понимал: остальным тут – в особенности новоприбывшим – не нужны песни у костра, они пришли за кровью. Скоро они отойдут от истории с поездом и станут томиться по другой схватке…
Даст бог и другую.
В палатке было темно, и Джон обо что-то споткнулся.
– Да твою… – Он не успел сдержать ругательства при ребенке.
Из темноты послышалось:
– Сэр?
Джон узнал это «сэр». Напряженное, заранее виноватое. Что я сделал не так. Где опять прокололся.
– Извини, – сказал он пятну света на койке. Дернул выключатель. Ребенок откинул одеяло и высунул взлохмаченную голову. – Я споткнулся о… о твой рюкзак.
– Простите, сэр.
– Ты… тебе не обязательно называть меня «сэр».
– Хорошо, Джон. – Тон у ребенка был… послушно-приютский. Джону вспомнились ребята-сироты в кадетской школе.
– Ты книжку читал?
– Да, – ответил мальчик. – Мне разрешено?
Опять «разрешено» вместо «можно», подивился Джон.
– Джей-Би… Тебя в приют забирали, пока мама болела?
Ребенок вскинул на него испуганные глаза.
– Не обязательно об этом говорить, – торопливо сказал Джон. – Это твое дело.
Он помнил свои первые дни – что там, месяцы! – в кадетской школе. О них он не стал бы рассказывать никому. Разве что отцу – в надежде на защиту, но к тому времени он уже достаточно вырос, чтобы понимать: тут защиты не будет. Зато у Гидеона появится новый повод считать его слабаком.