– Я же попросил тебя за ним присмотреть. Попросил, мать твою, – ровным от гнева голосом произнес Джон. И подошедшему рядовому сказал: – В яму. На губу на три дня, чтоб я о нем даже не слышал.
Он вернулся к койке. Джей-Би заерзал, и Джон положил ему руку на лоб.
– Тише. Ну-ну, тише.
– Он же не виноват, – сказал Джей. – Это я… я убежал. Я сам.
– Конечно, сам.
В дверь опять втолкнулись.
– Сэр, простите. Это важно.
Дневальный.
Джон поднялся. Забыл на полчаса, что он командир отряда, захотел побыть просто отцом. Зря.
– Что такое?
– Новости, сэр. Там… на месте, где стоял наш лагерь. Там лесной пожар. По радио передают, что сначала загорелся склад боеприпасов…
– Пожар… – повторил Джон. – Вот так, значит.
Остроумцы. Склад боеприпасов поблизости и правда был, вот только все, что там могло взорваться, они сами давно повынесли.
Значит, война. Никто не может просто так прийти и поджечь его дом. Ранить его сына. Хозяйничать… на земле Бенджамина.
Не забыть сказать Фаркашу, что его тетка, по сути, всех их спасла – если б не ее арест, возможно, они не снялись бы с места так быстро.
– Значит, война, – сказал он вслух Доку, который пришел с носилками.
– Только сейчас это понял, командир?
– А она только сейчас по-настоящему и началась. Как они, Док?
– Без тебя были бы здоровее. Но оба жить будут. Давай сюда своего пацана.
Вдвоем они перенесли Джея в медпункт.
– Вот, смотри, – приговаривал врач, – койку тебе освободили со всеми удобствами. Сейчас ляжешь, заснешь, а дядя доктор пока все сделает…
– Не надо. Пожалуйста. – Он попытался отодвинуться, по-настоящему испуганный.
– Что значит «не надо»? Мальчик, дядя из тебя сейчас пулю будет вырезать. Думаешь, это не больно?
– Мне нельзя наркоз. Я от него чуть не умер однажды. Мне… аппендицит вырезали.
– М-мать твою.
– Через забор, – помог ребенок.
– Ну да, это ты, конечно, выучил. Ладно, черт с тобой, будем делать новокаиновую блокаду. Надеюсь, это не отцовские гены у тебя, а то некоторым и новокаин не поставишь… Если что, папаша, будешь его держать.
Мальчик опустил голову и опять крепко сжал зубы. Док осторожно уколол его тонкой иглой.
– Все, теперь ждать. Да не трясись ты так, папаша. Посмотри, как сын держится. Самые худшие пациенты, пацан, – это родители, помяни мое слово…
Джон разомкнул губы.
– Держится отлично. Его дед был бы в восторге.
– Что его дед понимает в детях, – желчно сказал Док.
– А почему – гены? – тихо спросил Джей-Би.
Док сообразил раньше Джона, о чем он говорит.
– А потому, что твой отец тоже с трудом переносит лекарства. Вот и ходит пижоном всякий раз, мол, зачем мне лежать в медпункте, раз все равно не помогает… По мне, так вы оба те еще принцы.
– Почему?
Док за спиной у ребенка раскладывал прокипяченные инструменты. Джон сглотнул и стал смотреть мальчишке в макушку.
– А потому, что настоящие принцы очень чувствительные. Ну-ка, тут больно? Нет? Сейчас я тебе второй укол сделаю… Так вот вспомни принцессу на горошине. Через сколько матрасов она почувствовала эту штуку? Семь? Или сколько их там было? Вот она – принцесса. А твой отец на земле преспокойно спит. И ты, наверное, будешь спать, если тебя положить…
Не прекращая заговаривать ему зубы, Док взял спринцовку и стал осторожно отсасывать кровь из раны.
– Ну, ну, не смотри сюда, нечего тут… Ну и какие вы после этого королевские наследники? Разбойники вы с большой дороги.
Джон положил ребенку руку на лоб, а второй сжал его пальцы.
– Что за принцесса? – шевельнул губами Джей-Би.
– Ну как. Та самая, что спала на семи матрасах и все равно почувствовала через них горошину.
– Это же физически невозможно, – серьезно сказал мальчишка.
Док отложил спринцовку и взял пинцет. Джей-Би не дернулся, когда Док начал копаться в ране, только чуть сильнее сжал руку Джона и уставился на него огромными светлыми глазами.
– Этого же не было на самом деле, да? Это опять деза?
– Е-есть, – сказал Док и резко вытащил пинцет. Пуля бряцнула о дно консервной банки. У ребенка выступила испарина, и, когда Джон вытер ее, Джей вжался лбом в его ладонь.
– Я не буду больше скармливать тебе дезу, – пообещал Джон.
– Уже все, герой, – сказал Док, протирая ему плечо. – Забинтуем, капельницу сделаем, и спи.
– Мне разрешено оставить пулю?
Док погремел консервной банкой и сунул ее ребенку под нос.
– Почищу, и заберешь. Никуда твой трофей не денется.
Джону показалось, что ребенок поглядел на пулю разочарованно. Но банку все равно попросил оставить.
– Тебе надо спать, – сказал Джон. Но от того, как послушно Джей-Би вытянулся на кровати, у него опять заныло сердце. Он взял мальчика за правую руку и стал водить пальцем по ладони. – Сорока-воровка кашу варила, деток кормила…
Надо же; чего только не всплывет из глубин памяти. Королева – мама – когда-то рассказывала ему эту считалку. В тот раз, когда он попытался сбежать из Летнего дворца и сломал ногу. Джон думал, что мать будет сердиться, но вечером она сидела с ним, пока он не заснул, и отвлекала от боли…
– Этому дала, он воду носил. – Джон загнул ребенку большой палец. Джей-Би смотрел на него внимательно, будто ожидая подвоха. – Этому дала, он… палатку ставил. Этому дала, он на часах стоял. И этому дала, он… – Джон выдумывал на ходу. – Он на радиообмене дежурил. А этому не дала…
– Почему?
Черт; он совсем забыл, как в детстве ему это тоже казалось несправедливым. Хоть и ожидаемым. Этот, последний, и в самом деле не заслужил, если верить считалке. Но ребенок и так уже слишком много знает о заслуженных наказаниях.
– Ну, – сказал Джон. – Он был в бою. На границе. Ему было не до каши. Но потом он вернулся и тоже поел. Ему оставили.
Он загнул мальчику мизинец. Джей-Би с удовлетворенным видом прикрыл глаза и широко, как кот, зевнул.
– Спи, солдат, – сказал Джон.
Выходя из лазарета, Джон чувствовал себя усталым, у него кружилась голова – как будто пулю вытаскивали у него.
Видимо, это и значит – быть отцом.
Маркус окликнул его:
– Ваше высочество! Как Джей-Би?
– Заснул, – сказал Джон и не смог удержаться: – Такой храбрый ребенок.
– Это верно, – сказал Маркус. – Вам не кажется, что он слишком храбрый для мальчика своих лет?
– О чем вы опять, советник?
– Просто хотел сказать, что не видел еще детей, которые бы так хорошо переносили боль.
Джон поманил его в сторону. Они отошли за лазарет.
– Он отлично переносит боль, а наркоза боится.
– Возможно, он боится, что мы его отравим… или заставим говорить.
– Маркус. Он предупредил меня о протоколе уничтожения там, на базе. Он спас нам всем жизни. Но он откуда-то знал…
– Я уже пытался вам сказать, что ребенок, возможно, прошел специальную подготовку. И вам его подослали не просто так.
– Даже если его и подослали, – с трудом проговорил Джон, – он все равно ребенок. Все равно – мой сын.
«Потому что он смотрел мне в глаза и сжимал мою руку, когда ему было больно. И я не знаю, что еще может роднить сильнее».
– С этим я и не спорил, – мирно сказал Маркус.
– А вы вообще не спорите. Сперва не спорили с моим отцом – до самого переворота, а теперь пришли в отряд и мне тоже не перечите…
Советник только пожал плечами.
– Я лишь пытаюсь сказать вам, что это… семейное воссоединение влечет за собой больше опасностей, чем мы думали.
Джон рассмеялся, почти физически чувствуя, как его покидает напряжение.
– Советник, я сегодня вляпался в осиное гнездо и разворошил его так, что слышно было и в Гибее, и в Хефасе. Наш бывший лагерь сожгли, дети Иессея точат на меня зубы, а генерал Декель передавал привет. Вы хотите рассказать мне об опасности? Ну давайте, расскажите.
Но Маркус проговорил только:
– Я рад, что вы вернулись, ваше высочество.
Джон посидел с ранеными, напоил Тейлора виски, которое отыскал в «нэшере», поднялся на холм и сам прослушал новости про «взрыв склада» и «лесной пожар». Сходил полюбоваться на пленного, но решил, что поговорит с ним после. Пусть бедняга еще потрясется.
А потом выпросил у Рейна льда и отправился к яме.
Маллори сидел там и казался маленьким, хотя яма была неглубокая. Джон спрыгнул к нему.
– Я искал его, сэр, – сказал он сипло. – Везде искал. Не знал, куда он мог уйти. Думал, может, он куда-то спрыгнул и сломал ногу. Я…
Джон дал ему пакет со льдом.
– Приложи. – И через силу: – Прости меня.
– Да чего там. – Маллори шмыгнул расквашенным носом. – Сын же.
Кажется, он действительно не злился, и Джон почувствовал себя еще хуже.
– Все равно. Я не имел права тебя бить.
Кого другого, покрупнее, посильнее. Но Маллори, который таскался за ним, как младший братишка…
– Испугались же, – сказал Маллори. – А я его упустил. Чего там.
– Ты не смог бы его удержать, – вздохнул Джон. – Прости меня. И в следующий раз командира, который вздумает распускать руки, шли куда подальше.
Маллори наконец взял лед.
– Мы с ним все поседеем, сэр, – предрек он мрачно.
– Определенно.
Джон зашел к себе в домик – взять сменную одежду и пойти в душ. Ночевать он собирался в медпункте. Надо, пожалуй, захватить эту несчастную «Книгу джунглей», если Джей ночью будет просыпаться…
Он не сразу услышал легкие шаги за спиной.
– Джей-Би, кто тебе разрешил…
Он осекся, увидев, что в грудь ему смотрит его собственный иерихон.
– Что ты…
Глупо. Он прекрасно понимал, что происходит.
Оказывается, это больно – когда твой ребенок тебя предает. Неужели вот так же чувствовал себя отец, когда узнал, что Джон участвовал в заговоре?
Как во всякий момент, когда шок или боль слишком сильны, сознание начало невольно цепляться за детали. Джон видел, что штанина недавно купленных джинсов уже порвана внизу, что повязка на плече у Джея чистая и пистолет он держит без видимых усилий. И глядит на Джона, упрямо выставив подбородок – как сам он когда-то глядел на Гидеона.