Тут Юлька не выдержала, встала, открыла холодильник и налила из бутылки Таракану в блюдце молока.
– Вот кого я люблю, – признался Таракан. – Только, чур, это не завтрак. Завтрак, чур, отдельно.
– Холодильник надо помыть, а то мама вернётся… – сказала Юлька.
– Единогласно, – сказал я.
– А сказки у тебя сегодня всё равно не получаются, – сказала грустно Юлька. – Хоть ты и стараешься.
– Потому что я стараюсь старательно… – сказал я.
– И вообще, – сказала Юлька и задумчиво посмотрела в окно, – а если… – запнулась Юлька и опустила глаза.
– Когда мама вернётся, мы же ей не скажем, что сидели ночью и пили чай с вареньем, закутавшись в простыни, как жители Востока. Верно?
– Ас-саляму алейкум, – сказала Юлька.
– Алейкум ас-салям, – сказал я.
Удивительное дело: куда девались мои папиросы? Вот так очередной раз бросишь курить, всё чин чином, а потом ищешь отраву и яд по всему дому. Лошади мрут от одной капли никотина, а мыши недавно стрескали пачку «Беломора» – и хоть бы хны! Не заплакали! О, лишь бы мыши не закурили. Курение – яд!
– А если… – сказала Юлька.
– Наша Рыжуха ждёт своего часа, – сказал я. – Вот рассветёт, и мы разогреем мотор. Мы будем ехать очень быстро. Приедем и обрадуемся. Даже Рыжуха ни разу не заглохнет. Она будет лететь над землёй, прекрасная и рыжая, и в этот момент позабудет, что она «Запорожец» старой модели элегантного возраста и что у неё барахлит карбюратор и противно дребезжит сцепление. Словно юный «Лендровер», домчит она нас за полчаса. На восьмом дыхании. Седьмое выдохлось в позапрошлом году.
– Когда мы ездили за грибами? – спросила Юлька.
– Когда мы её толкали, а глупая Рыжуха, не понимая, в чем её счастье, брыкалась, и лягалась, и швырялась глиной. Тогда мы были ужасные. А всё потому, что я не видел ничего смешного. Мне залепило лицо грязью. А на опушке пень ещё стоял, помнишь? А мама посмотрела на него и сказала, что она знает, куда перевелись лешие. Пошли в домовые, конечно. Леса-то много рубят. Вот так, очень запросто, пришли люди и срубили дерево, хоть и росло оно до них триста лет. Построили из него дом. А леший – вместе с деревом. Куда ему в Тибет. И стал домовым. И грызут дом мыши, и коты по нему гуляют, и люди, и начинается у лешего домовая жизнь электро-теле-всяко-фицированная! А пень остался на опушке. И такая ему тоска-обида стоять под дождём и снегом, позабытым-позаброшенным… Вот и смотрит такая пень-шишига вдаль почерневшими от непогоды сучьями, – должно быть, завидует домовому. «Из грязи в домовые! Помни, где твой корень! Помни, не забывай…» А может, просто порасспросить домового хочет, как там ему, на новом месте? Бессонница, одним словом. Лесное страдание, горе буковое… Смотрит шишига на зелёную звёздочку – чьё-то окно. За окном под зелёным абажуром сидят люди. И чай пьют. Как-то им? Не холодно? Уютно? Не протекает ли крыша? Не обижают ли соседи? Поспела ли на огороде картошка? Любят ли хозяев коты? Любят ли хозяева свой дом? Ну, раз засиживаются допоздна на кухне, вроде как любят… Носят ли им добрые письма почтальоны?
Потом… Что потом? А потом посыплется снег. Верно? Большие белые пушинки облепят сучья – сомкнутся ресницы. Спит шишига. Спят рядом с ней под снегом муравьи, и бабочки, и разные букашечки. Лес спит. А шишиге снится то, что было триста лет назад, когда стояла она на этом взгорке – хрупкий прутик в три листочка. И то, что будет после неё. А будет стоять дом. Долго будет ещё стоять. И из глубокого корня пустит побег веточка-деревце, хрупкий прутик – три листочка, и опять будет стоять на пригорке. И опять будет.
А если…
Не если, Юлька! И не смотри на меня такими глазами, а то Таракан смеяться будет – молоком поперхнётся…
Скоро уже утро. Домчит нас наш «Лендровер» по бездорожью за маленьких полчаса. И скажут нам: зря вы, люди, волновались. Напрасно сидели целую длинную ночь, как измождённые сахарцы в Каракумах, закутавшись в простыни. Зря выдумывали невыдумывающиеся сказки и пороли чушь. Езжайте вы, люди, спокойненько домой. И забирайте из больницы свою маму. Выздоровевшую. А чтоб не мучила-терзала вас больше бессонница, пейте валерьяночку в неимоверных количествах. Только Тараканищу валерьяночки – ни-ни! Не то ещё пожалуется в свой «Гринпис» – позеленеете тогда, братцы!
– Хоть бы скорее утро, – сказала Юлька.
– Хоть бы, – сказал я.
1993 г.
Про зачарованного принца и ещё про Коечто…
Я не знаю, как там где, но только у нас детей находят, а не просто так. Обыкновенных мальчиков, следовательно, находят в обыкновенной капусте, а тех, которые принцы, – в брюссельской. Это у нас такой шик. Девчонок же, без разбору звания и положения, нам приносят журавли. А всем известно, что это за птица такая – журавль. Только дай ей волю, так она тут же глазёнки свои вытаращит, хвостище отклячит, шею вытянет – и чешет себе с песней по небу, обо всём, следовательно, забывая… И отсюда, из-за этой такой особенности журавлиной, у нас возникают всякие путаницы и разные затруднения. И несуразицы. И вот об этом и ещё кое о чём наша история…
Итак, жила-была на белом свете одна женщина по фамилии Пожилойгод. И мечтала эта женщина о таком страшном пугале, чтоб редкий мимопрохожий в штаны не наложил от одного только его вида ужасного. А всё почему? А потому, что повадились журавли до тётки. Ей-богу, будто мухи на мёд. Будто у Пожилойгодихи там мёдом где-то намазано. Скажите-ка на милость! Повадились журавли и накидали женщине девчонок полную избу. Целых три штуки – Ну, Бу и Фу. Не сразу накидали, врать не буду. Не всех скопом. В рассрочку. Но даже и в длинном, растянутом виде это девчачье нашествие произвело на тётку такое своё неизгладимое впечатление, что аж… аж… Одним словом, хоть ложись и помирай! Или трескайся от злости.
Ну, Пожилойгодиха, женщина опытная, не стала дожидаться худшего, спохватилася, значит, и срочно умотала к ближайшему королевскому замку воровать рассаду брюссельской капусты. И это верно! Когда ещё пугало ужасное построить удастся, а так хоть девок своих замуж повыдаёт за принцев. Брысь, кошка, из лукошка – марш, девка, в мужнин дом!
Ползая среди ночи по грядкам королевского огорода, накрала Пожилойгодиха замечательной рассады брюссельской капусты и немедленно посадила её у себя на грядках.
Гладко ли, коротко или, наоборот, против шерсти, но только однажды пошла женщина Пожилойгодиха по нужде в свой огород. В смысле нуждалась она в свежевыкопанной морковке, но нашла там, как и надеялась, хотя уже и сомневаться стала, посреди кочанов брюссельской капусты принца. Застенчиво озирающегося по сторонам. Ещё бы он не озирался! Какая нелёгкая его на чужой огород занесла? В таких расписных штанах с вензелями, в сапогах со шпорами и при шпаге? А где королевский замок? Или это неуместная такая шутка?!
– Ваше Высочество! – заверещала не своим голосом на принца опешившая Пожилойгодиха.
И то, не каждый день по твоему огороду шляются королевские особы.
«Это не шутка!» – догадался принц и схватился за шпагу. У принцев хвататься за шпагу – всё равно как почесаться в носу. Привычка у них такая врождённая.
И тут случилося! На голову раздражённого Их Высочества упал хрустальный башмак. Прямо на макушку, следовательно. Каблучком по темечку – лясь! От этого сотрясения в голове принца что-то подвинулось и попятилось. Одним словом, ум его зашёл за разум. Сунуло Его Высочество свою шпагу в ножны и схватилось за голову. Потом за сердце схватилось. Потом подняло с земли прилетевшую с неба хрустальную обувку, и при виде её ему немедленно захотелось жениться! Просто вынь да положь невесту. Чтоб сразу и навеки! И чтоб обязательно умереть в один день.
Наверное, до рождения принц сказку про Золушку читал, и теперь она напомнилась ему, или, может, ещё почему, об этом история умалчивает, но как обрадовалась Пожилойгодиха такому повороту событий! Она-то думала, что ей придётся уговаривать принца жениться. В баньке добра молодца парить, или чё там ещё в сказках делают с женихами? А жених будет выкобениваться себе и фыркать: подайте мне мыло! что вы мне суёте? земляничное, говорю!..
– Кому! – тем временем закричал принц. – Туфля эта налезет! На той немедленно! Просто сию секунду! А что? Женюсь!
И помчался, тренькая шпорами и топча картошку сапогами, в хату.
– А чтоб ты не дождался! – воскликнула восхищённая таким молодечеством Пожилойгодиха и бросилась за ним следом.
Плевать на помятую картошку! От нахлынувшего счастья женщина руки кренделями заламывает, уже воображая себя королевской тёщей!
А в это время на опустевший огород приземлился журавель. Косынку в клюве держит, а в косынке, следовательно, девчонка, неначе на качелях болтается. Очень подвижный попался журавлю ребёнок. Это с её ноги хрустальный башмачок свалился, который ушиб принцу голову. А как получилось? Журавль, по обыкновению закатив глаза и отклячив хвост, курлыкал себе по небу, сжимая зубами косынку, в которой, значит, девчонка болталась. А когда Пожилойгодиха заверещала, разглядев на грядках принца, журавль переполошился от неожиданности, заложил полёт штопором, и туфелька с ноги девчонки соскользнула…
Ну, журавль немедленно на посадку. Неукомплектованное дитя нести туда, где его заказывали, нельзя! Это строго! Дитя выдают журавлю под расписку. Порядок такой! Дитя одно, женского полу, туфли на нём две, ну и всё прочее при нём в наличии, о чём убедитесь! Подпишитесь тут и тут, и вперёд, к будущим мамам-папам.
А тут такая незадача – дитя разулося! Хоть Господу Богу на глаза не показывайся!
Положил журавль косынку с девчонкой в грядки и бегает в панике по огороду – башмак, следовательно, девчачий ищет. А в тёткиной избе в это время – тарарам!
Едва переступил принц через порог хаты – сразу шпагой угодил в квашню, коту наступил на хвост, а головой за бельё, сохнущее на верёвке, зацепился! Такие уж лентяйки тёткины дочки, что всюду у них беспорядок. Да и кот у них невероятно ледащий! Вечно поперёк дороги валяется, брюхо своё языком нежно ощупывает: не уменьшилась ли в объёме талия ненароком?