– Когда Дед Мороз стрелялся… Обратите внимание, шрапнель прошла каким-то рикошетом – я чудом уцелел.
И тут захмелевший с шампанского Егор вспомнил, что он мужчина и вообще хозяин дома, вспылил, вошёл в раж и как крикнет:
– Что?! Из-за меня Дед Мороз застрелился?! Из-за этой мочалки, из-за бороды?! Извольте, сударыня, возьмите себе и клейте себе хоть… хоть на нос!
Срывает с себя Егорка «бороду» и кидает её супружнице.
Ну, естественно, «бороду» сквозняком в раскрытую дверь и вынесло. А на дворе ветер, метель. Подхватила позёмка клок Бармалейкиной шерсти и понесла за околицу.
Тут супружница как всхлипнет:
– Не позволю разорять хозяйство. Пускать на ветер!
И бросилась вдогонку за «бородой». От жадности забыла, что сама про Деда Мороза авантюру изобразила…
Попробуй догнать клок кошачьей шерсти, когда тот летит по ветру. Однако же супружница Егоркина пробует. Жалко ей, вишь ли, терять добро, о котором столько мечталось. Бежит баба по заснеженному полю, под ноги не смотрит. И вдруг – хлобысь! Зацепилась ногой за некий предмет странной формы, выторкнувшийся из-под снега на самом краю обрыва.
Конечно, откуда было Егоркиной супружнице знать, что это Чёрт опять свой перископ из ада выставил и на мир земной пялится. Но только не вовремя высунулся чертеняка. Поэтому и увидела нечистая сила в окуляре одну только здоровенную пятку, да ещё чью-то рожу, и в тот же миг разверзлась перед чертенякой темнота.
Грешники в аду испуганно притихли: не каждый день приходится видеть валяющегося в аду на полу Чёрта в бессознательном состоянии.
А как получилось. Запнулась на бегу Егоркина супружница за торчащий из снега чертенячий перископ, и тот, другим своим концом, врезал Чёрту промеж глаз. Женщина, естественно, с обрыва – кувырк! И, пробив с размаха дно оврага, очутилась в аду быстрее, чем я это вам тут рассказываю.
Оклемавшийся Чёрт и оклемавшаяся баба расселись на полу преисподней и медленно в сознание своё приходят. Осознают, так сказать, новую реальность.
И тут баба, разглядев наконец бородатую чертячью рожу, как крикнет:
– Ага! Так вот где она, моя борода!
И как вцепится Чёрту в бороду. И как давай отрывать. Чёрт от бабы удирать: казаны копытцами сшибает, клавесин набок опрокинул… Грешники от испуга блеют…
И такой тарарам в аду поднялся, что святой Пётр, дремавший на небесах на лавочке у райских ворот, проснулся, обеспокоился и в пароходный раструб как рявкнет:
– Аллё, в машинном отделении! Прекратить немедленно безобразию!
А в ответ ему из раструба бабьим голосом как визгнет:
– Дядя Петя! Скажите, нехай Чёрт бороду отдаст!
Бегает Чёрт по аду от Егоркиной супружницы и думает: «Сам, сам виноват! Зачем таку холеру Егорке в жёны подсунул?! Не иначе бес меня попутал… То есть сам себя попутал!»
А тем временем Бармалейка и Егорка за праздничным столом сидят, и непонятно им, радоваться или печалиться оттого, что баба исчезла. Тишиной наслаждаются, стало быть…
Но недолго наслаждались. Входная дверь вдруг скрипнула. Приоткрылася. И вот те вам – на пороге стоит Чёрт собственной персоной.
Глянули Бармалейка и Егорка и обмерли: Чёрт-то он Чёрт, да весь какой-то подержанный, пощипанный, от бороды три волосинки осталось, рога набекрень, на голове восхитительный шишак невообразимого размера, хвост узлом военно-морским завязан, под одним глазом «фонарь» тлеет, другой растерянно по сторонам бегает – пощады ищет.
– Здрасте… – Чёрт им.
– И вам не болеть, – в два голоса наши домочадцы.
– Вот что… – Чёрт смущённо повозюкал копытом по половику. – Ты это… бабу, это, свою… обратно, это… забирай.
– Снова?! – опешил Егорка.
– Опять?! – покачнулся на четырёх ногах Бармалейка.
– За это не беспокойся, – заторопился Чёрт, прикладывая сосульку к шишаку на лбу. – Мы там посовещались… – Чёрт поднял свой единственный глаз к небу, – и пришли к выводу. Всё будет по-другому! Сам не возражает.
– Сам? Ну тогда ладно, – нехотя согласился Егорка. – Если Сам даёт добро.
– Это ж уму непостижимо, какие нервы надо иметь… – прошептал кот Бармалейка, усаживаясь на лавку, – когда имеешь дело с женщинами.
И Егорка принял в объятия свою жену. Всё ж таки, кроме характера, у неё были другие разные достоинства…
И вот с тех пор, братцы, в мире земном всё переменилось. Теперь уже бабы бегают по хозяйству, за водой да за хлебом, а мужчины с друзьями домино зашибают. А когда надоест им домино, выпьют они бражки и с песнями идут домой. Оно, конечно, мужик не так красиво поёт песни, как раньше бабы, зато все при своих бородах…
И за то Чёрту спасибо!
2007 г.
Волшебное слово
В одном тридевятом царстве-государстве жила-была Машенька с папой, отставным солдатом. Эх, братцы, и дружно же они жили! Самостоятельно! Даже больше скажу – смотреть глазам больно, как славно они жили!
Но, доложу я вам, если б так они и жили, сказки б этой мы тут не сложили! А так – случилось! Тучи злые солнышко закрыли, громы загремели военные. Всякие тревожные молнии засверкали! Следовательно – собирайся, солдат, в поход.
Делать нечего. Сложил Машенькин папа свой нехитрый солдатский скарб в вещмешок, взнуздал лошадку и прибыл вместе с Машей в расположение усадьбы одной зажиточной женщины, неподалёку проживающей.
– Присмотри, соседушка, за Машенькой. А уж она тебе отработает.
– Ну, коли отработает… – скривилася Соседка.
– Благодарствую вас чрезвычайно! Выручили! – откозырял солдат, снял с себя мундир, накинул Машеньке на плечи, поцеловал на прощание – и ускакал тучи тревожные разгонять…
А Машенька стала жить у Соседки! И до чего же, братцы, милопорядочной женщиной та оказалась! Ни в чём Машеньке отказу нету. Хошь квашню замесить? Будьте любезны стараться! В доме прибраться? Сделайте одолжение, доставьте себе удовольствие. Завтрак приготовить мечтаете? Завсегда будем вам очень рады! Но Машенька своего счастья не понимает! Всё норовит благодетельнице досадить. Обеспокоить. То с вечера заснуть не даёт: заполночь плошками-горшками в печи гремит. А то утром разбудит: веником по полу шаркает, прибирается в доме…
– Не ленись! – бывало, кричит Соседка. – Косорукая!
А то сядут обедать. Один сухарик Машенька сгрызёт, а на втором Соседка в панику:
– Положь взад, зараза! Ишь, взяла моду дармоедничать! Сухарей на неё не напасёшься!
Плакать, братцы, Машеньке хочется от обиды, только слезами горю разве поможешь? Вот и терпит Машенька, не противословит. А когда Соседка её не видит, мундир папин волшебный Машеньку утешает: пожалуется она ему на свою жизнь сиротскую – и как-то легче на душе ей. А ночью он Машеньке вместо одеяла.
Накроется она мундиром, прошепчет:
– Ангел-хранитель, отринь папенькину напрасную смерть в бою, в строю, при сне, при воде, при огне, при всяком деле. Ангел с папенькой, а враг в стороне. Аминь.
Прошепчет и засыпает. И тогда снится Машеньке, будто сидят они с папой, свесив ноги с облака, как с высокого берега, и удят рыбу в радуге. Ну или ещё что-то хорошее снится.
Так, братцы, и тянулось время, пока однажды, в самый обыкновенный полдень, не глянула Соседка в окно. Значит, глянула она в это своё окно – и что же видит? В огороде птички ягоды с грядок клюют. Одну ягоду склевали и к другой хищными клювами тянутся.
Соседка по привычке в панику:
– Разорение хозяйству! Караул! Что делать?!
Огляделась… И надо ж такому случиться: попался ей на глаза Машенькиного папы мундир!
«Так вот кто от разорения спасёт!» – немедленно догадалась Соседка. И к тому же вещь не своя, чужая.
– Был мундиром, побудешь пугалкой! Не убудет от тебя!
Схватила Соседка солдатское обмундирование и на шест его водрузила. И воткнула шест на грядках. Бросилась Машенька защищать папино наследство, да только уж больно силы неравны! Соседкины силы совершенно превосходящими оказались.
– Цыть, малявка! – показала Соседка кулак Машеньке. – А то саму пугалом наряжу и на грядки поставлю. Караул нести и хищников отгонять будешь! Ты лучше вон ягоды собери с грядок, пока птицы всю клубнику не обклевали! И до единого чтоб экземпляра!
Сунула Соседка Машеньке лукошко, повернулась и, насвистывая, будто она не солидная женщина, а хулиганка, промаршировала к себе в дом. Смахнула Машенька слезу, вздохнула горько и принялась собирать клубнику. А клубники у зажиточной Соседки видимо-невидимо. Может, даже целых сто квадратных метров.
Одно лукошко набрала девочка. Другое. Десятое. Сотое… Устала Машенька преодолевать по пересечённой местности пространство огорода. Спина ноет, руки тоже болят, а солнце головушку печёт.
– Сделаю-ка я привал, – решила девочка и спряталась в тенёк, отбрасываемый Пугалкой. Да и не заметила, как забылась.
И тут же, немедленно, братцы, ей снится сон. И в том сне папа с Пугалкой на облаке стоят и вместе неводом черпают с неба громы и молнии…
Окликнула папу Машенька и пожаловалась ему на свою жизнь тяжёлую.
Посокрушался папа да и говорит:
– Ну-ка, Пугало, слушать мой приказ!
Пугалка по стойке смирно вытянулось.
– Приступить к выручанию Машеньки!
– Есть приступить к выручанию Машеньки! – бодро рапортует Пугалка. – Приказывай, Маша!
Обрадовалась девочка такому повороту.
– Пугало-другало, батюшкин помощник, помоги мне ягодки убрать! – скомандовала Машенька.
– Ну а если совсем тебе худо станет, если так худо станет, что и терпеть сил не будет боле, тогда произнеси волшебное слово! – добавил папа.
– Какое такое слово? – решила Машенька уточнить.
– Какое? Да то самое, волшебное! И ты это слово прекрасно знаешь, так замечательно, что и напоминать не требуется… – вымолвил папенька, вскочил на коня и был таков.
Проснулась Машенька и только хотела огорчиться, что сон такой удивительный закончился и что слова волшебного она не узнала, как в