пойду. ОК? — сказала я, стараясь удержать внешнее спокойствие.
Когда один бесится, другой должен быть на высоте, иначе дружба полетит ко всем чертям собачьим.
— Надо же! Я и не подозревала, что ты такая хладнокровная…
Что ж, любимая подруга добилась своего: моё терпение лопнуло.
— Что же ты замолчала? Давай, уж договаривай! Скажи уж, что я хладнокровная сучка!
— Нет, вы только посмотрите, она ещё и обижается! — всплеснув руками, воскликнула Соня. — Бессовестная!
— Спасибо. Список нелицеприятных[1] эпитетов растёт просто не по дням, а… — я сглотнула комок в горле. — Знаешь, лучше я пойду! А то мы сейчас такого друг другу наговорим, что нашей дружбе действительно придет конец, а я этого не хочу. Несмотря на все сказанные тобой глупости, ты по-прежнему моя самая лучшая подруга и я тебя люблю, чтобы ты себе там ни думала.
Беккер отступила в сторону, давая мне дорогу, и я с грустью подумала, что прав народ, говоря, что дружба женщин заканчивается, как только между ними встаёт мужчина. «Вот только я никогда не думала, что у нас Беккер дойдет до такого…»
Я уж было взялась за ручку входной двери, и тут Сонины руки обняли меня за талию.
— Мари, пожалуйста, не уходи! — попросила она, прижавшись к моей спине. — Прости меня, зай! Честное слово, я больше не буду. Ведь я тоже люблю тебя.
— Ага, свежо предание… — не выдержав, я всхлипнула. — Небось врёшь. Стоит только расслабиться, как ты опять примешься кричать на меня, как на неродную.
— Не буду! — пообещала эта поганка, вслед за мной хлюпая носом. — И вообще, ещё неизвестно, кто на кого больше орал.
Ну, конечно! Уж я-то точно знаю, кто из нас больше орал, но не стала развивать поднятую тему.
В общем, когда мы наревелись как две дуры, Беккер аккуратно промокнула глаза неизвестно откуда взявшимся платочком, ну а я как истинная Маша протёрла их руками. Я посмотрела в зеркало на себя, а затем на подругу и тяжко вздохнула. Не знаю, как ей это удаётся, но Сонька умудряется реветь так, что макияж на её лице остаётся в целости и сохранности, чего не скажешь обо мне.
Только мы примирились и тут, как говорит Ладожский, получи фашист гранату.
— Мари! Неужели так трудно усвоить, что «врёшь» это грубое слово? Нужно говорить, «обманываешь».
«Спокойствие! — стиснув зубы, я мученически улыбнулась. — Значит, это я веду себя как ребёнок? Между прочим, я тоже терплю, когда кое-кто бесконечно воспитывает меня. Зачем же лишать человека удовольствия?»
— А есть разница? Хрен редьки не слаще. Ой, а сама-то хороша! Тогда уж нужно говорить не «орать», а «кричать», — сказала я, довольная, что и мне удалось хоть к чему-то прицепиться.
— Ладно-ладно! Что-то я не форме…а-а! Я же не ела с утра! Зай, составишь компанию? — спросила Беккер и, не дожидаясь моего согласия, подхватила под руку.
— А-то! Я сама от бурных переживаний готова съесть хоть целого быка! — воскликнула я, страшно радуясь, что кризис в наших отношениях благополучно миновал.
После сытного обеда, сервированного на небольшом столике молчаливой, но улыбчивой служащей из нашего ресторана, я осторожно спросила:
— Так в чём дело, Сонь? Какого чёрта ты взбеленилась?
Аккуратно сложив салфетку, подруга подняла на меня виноватые синие глазищи, и они снова подозрительно заблестели.
— Э, нет! Давай-ка без слёз! — поспешно воскликнула я. — На компанию даже не рассчитывай. По второму заходу будешь рыдать в гордом одиночестве. К твоему сведению, в настоящий момент у меня жизнерадостный душевный настрой, так что не смей его разрушать.
— Да, ну тебя! Никто и не собирался лить слёзы, — отмахнулась Соня. — Ладно. Идём, в мою комнату, там и поговорим.
— Хорошо, но с одним условием. Чур, не обзываться, и не орать, а то я могу с перепугу описаться. С такой жизнью нервы совсем ни к чёрту.
— Только попробуй! Тут же получишь по носу, если испортишь мой любимый гарнитур. С ума сойти, сколько я за ним гонялась, ведь он от знаменитого Андрэ Буля! — сияя воскликнула моя любимая подруга и выдала на-гора почти детективную историю приобретения мебели знаменитого французского мастера эпохи барокко. Это было круто. Наслушавшись её баек, я прониклась осознанием жуткой ценности гарнитура и с опаской опустилась в драгоценное кресло.
«Подумаешь, ничего особенного. Море дурацких завитушек с позолотой, а сидеть довольно жестко», — скептически подумала я, припомнив недавнюю маяту именно с этим креслом. Ё-мое! Каюк креслицу! Внезапно я припомнила, как с размаху плюхнулась на историческую реликвию и безжалостно елозила по ней ногами. То-то Сонька смотрела на меня как на врага народа.
Осторожно ощупав кресло руками, я облегчённо перевела дух. Вроде бы нигде и ничего не отвалилось, теперь убедиться бы, что обшивка цела.
— Мари, прекрати дёргаться и сядь по-человечески. Не бойся, ничего с креслом не случится, это же Андре Буль! Мебель сделана на совесть. Я на все сто убеждена, что это оригинал после того, как ты зверски прошлась по нему ногами.
Несмотря на сдержанный тон, в голосе подруги послышались нотки досады.
— Прости-прости! Я же не знала, что под моей задницей национальное достояние Франции.
— Вот только не нужно глупостей! Как будто кресло для меня дороже друзей.
«Вот он, жертвенный порыв во имя дружбы!» — растроганно подумала я, глянув на подругу, и перевела стрелки на другую животрепещущую тему.
— Беккер, скажи уж, наконец, чего ты мечешься? Впрочем, давай я сама угадаю. Ты злишься, что слишком далеко зашла в своём увлечении Ником Реази, и теперь боишься, что Иван тебя не простит?
— В общем-то, да, — поколебавшись, ответила Соня и с досадой добавила: — Господи, ну я и дура! Ни за что, ни про что, взяла и напустилась на тебя, как будто ты виновата. Прости! Уверена, что в автобусе ты просто дурачилась, но уж очень было обидно, когда мне сказали, что Ладожский вёл себя так, будто он клюнул на твои заигрывания.
— Да не было этого! Сонь, мы оба слегка подурачились, а ты уж расквасилась, придумав себе чёрт, знает что…
Беккер нахмурилась.
— Не лги, Мари! Прикрываешь Ладожского, да? Учти, я ведь тоже твоя подруга.
— С чего ты взяла, что я защищаю Ивана? — удивилась я, но, видимо, неубедительно и внутренне поёжилась под прицелом Сонькиных глаз. Ну, да! Знает кошка, чьё мясо съела.
— Вот-вот! А то я тебя не знаю! На твоём лице появляется именно такое выражение нашкодившего щенка, когда ты врё… говоришь неправду, — сердито сказала Соня и тут же виновато поникла. — Впрочем, я заслужила такое отношение.
Я подскочила к ней и, стиснув в объятиях, чмокнула в щеку.
— Слава богу! Порядок! Наконец-то, ты в норме!
— Это я-то? Боюсь, что ты преувеличиваешь, — уныло сказала Соня. — Как дура, из-за ревности я чуть не потеряла лучшую подругу и скорей всего потеряю своего парня.
— Не кисни, Беккер. Знай, от меня не так-то просто избавиться, — воскликнула я. — Если ты занялась привычным самоедством, значит, справедливость восторжествовала в твоей душе. Кстати, можешь стукнуть меня как следует, я не обижусь. Признаюсь, как на духу, что в происшедшем есть доля моей вины. Не знаю, что на меня нашло, но я как последняя идиотка не придумала ничего лучшего, как разыграть Ивана. Своим нытьём вы на пару уже так меня достали, что я пошла на крайние меры. Но в драке между Ником и Иваном виновата ты, а не я.
— Да? А я слышала другое, — Соня высокомерно вздернула бровь. — Не придумывай, я-то здесь причем? Ведь меня даже не было в автобусе.
— Вот ещё! Была нужда придумывать, когда жизнь зачастую причудливее вымысла. Представляешь, твой заумный рыцарь хотел, чтобы я закадрила Ника и тот отвял от тебя, свалив под моё крыло.
Напрочь позабыв о бесценном антиквариате, по любимой привычке я забралась в кресло с ногами, и воззрилась на подругу. Что-то мне не нравилось выражение её личика.
— Конечно же, ты с радостью согласилась, — в голосе Сони вновь послышался холодок. — Да и как могло быть иначе? Ведь от такого парня никто в здравом уме не откажется…
— Беккер, скажи, какого чёрта с тобой творится? — возмущённо выпалила я. — Ничего не понимаю! Нафиг тебе этот гнусный тип, когда есть такой замечательный парень, как Иван? Или ты решила погнаться за двумя зайцами? Смотри, как бы не вышло по известной пословице…
У моей любимой подруги полезли брови на лоб, а затем она согнулась от смеха.
— Мари, ты это серьёзно насчёт гнусного типа? — отсмеявшись, спросила она.
— Серьёзней не бывает!
— Ну, ты даёшь! Господи, и чего я удивляюсь, ты же ненормальная.
— Вот спасибочки за комплемент, но я тоже могу обидеться, — обиделась я.
— Ой, извини! Зай, я не это имела в виду! Просто ты в своём репертуаре… я хочу сказать, у тебя какой-то вывернутый взгляд на окружающих.
Я фыркнула.
— Подумаешь! Мне это не мешает, а остальные перебьются.
— Вот оно как! — протянула Соня, по привычке пропуская мою реплику мимо ушей. — Значит, на выпускном балу мне не показалось, что вы с Ником шипели друг на друга, хотя на самом деле он тобой интересуется и очень сильно. Весь вечер он только и делал, что с пристрастием допрашивал меня о тебе, — сказала она и задумчиво добавила: — А ещё весь вечер ты тусовалась только с Моррисоном…
Я озадаченно хлопнула глазами, поймав её потрясенный взгляд.
— Что случилось? На моём лбу что-то пророческое нарисовалось? Типа письмен на стене во время пира у царя Валтасара?
— Ой, я дура! Зай, я только сейчас доехала! Если бы я не злилась из-за…
— Лучше поздно, чем никогда, — пробормотала я, автоматически хватаясь за лилию. Соня тут же на неё уставилась.
— Всё же влюбилась в Морисона, да?
— Как кошка, — созналась я и на всякий случай осведомилась: — Надеюсь, теперь с меня сняты обвинения в присвоении чужих парней?
— Зай, если хочешь, можешь забирать Ника себе, — свеликодушничала Беккер, и я с возмущением посмотрела на неё.
— Ну, конечно! На тебе, боже, что мне негоже. Спасибо тебе громадное, моя щедрая подруга.