Про музыку профессорша ничего не сказала. Но Протопотап, кажется, что-то заподозрил.
– Да ты влюбилась, дочка, – заявил он и легонько щелкнул Елену по носу. – Слава богу! А то уж я думал, Осендовский унес твое сердце и теперь у тебя там пусто-пусто, холодно-холодно. – Потом перевел взгляд на Дросселей и авторитетно подтвердил: – Влюбилась. Видите, как придыхает и смущается, когда его имя произносит. К-р-о-й-с-т-д-о-р-ф. Чуть не по буквам.
– Мы с ним слишком похожи, Потап Сергеевич, – со вздохом проговорила Елена.
Протоиерей погрозил ей пальцем.
– Не обольщайся. Это другой человек. Отдельный от тебя. Если и есть что общее, то разного все равно больше. Узнавание нужно.
– Да не увижу я его больше, – разозлилась Елена.
– Не зарекайся. – Протопотап опять повернулся к Дросселям, рядком сидевшим на диване и в изумлении слушавшим историю про Золушку, которая сама прятала башмачок в фартуке. – Он ведь не на том свете. Понадобишься – найдет.
Старики согласно закивали: не тужи, девочка, все образуется.
– А я вот в Сибирь собираюсь, – проговорил священник, утвердив здоровенную лапищу на плече Елены. – Проповедовать среди «чубак». Убедила ты меня, что они люди.
Коренева встрепенулась. Значит, появится новый настоятель храма.
– Как же я буду исповедоваться?
– Дистанционно, – отрезал Соловьев. – Я никого из вас не бросаю. Но причащаться извольте к моему преемнику. Это только вживую делается.
– А мне сейчас надо посоветоваться, – выпалила Елена.
– Советуйся, – кивнул батюшка. – Дросселей, надеюсь, не боишься?
Коренева покачала головой и рассказала про Поджетти.
– Я думала, что это итальянская фамилия, – удивилась Лейда Яковлевна.
– У них теперь кто только ни живет, – ответил муж. – Так он шпион? – Глаза старика сделались насмешливыми. В иностранных резидентов он не верил.
Коренева тоже… до последнего времени.
– Вот тебе и повод позвонить, – задумчиво сообщил Протопатап.
– Выйдет вроде доноса.
– Скажи Варьке. – Соловьев всегда умел придумать способ.
Предложение показалось Кореневой дельным. Однако говорить напрямую она не хотела, поэтому пригласила мадемуазель Волкову прогуляться в университетском парке и привела ее на лекцию креативного менеджера.
– Вы хотите, чтобы я обрела цель в жизни? – насмешливо осведомилась Варвара, которая перед этим всю дорогу исповедовалась Елене в своих чувствах к Ландау. Очевидным образом девушке не с кем было поделиться, а отца она запоздало побаивалась: вдруг Васе что-то будет на работе? – Елена Николаевна, я уже мотивирована дальше некуда. Вашу злополучную программу, как зуб, тащили. Защиту пытаемся придумать… Да еще Топтыгин, который считает меня романтичной!
– Ты очень романтична, – возразила Елена. – И чувствительна в глубине души. Иначе не стала бы надевать на себя такую броню.
Варька хмыкнула, но была польщена.
– Так на что я должна смотреть?
– На лектора.
Мадемуазель Волкова прищурилась.
– Ну, Поджетти.
– Не помнишь? Ах да, ты его даже не видела в моих лондонских картинках. Только твой отец и те два доктора.
– Подождите. Вы что хотите сказать? Помню я его на мониторе среди физиономий из МИ-6. Леонтий Васильевич разбирается. – Барышня вплеснула руками. – Елена Николаевна, какая вы старомодная! Прямо сказать не могли? Ну да, он резидент и уже несколько месяцев пытается всех кругом окучить.
– Почему же его не арестуют? – опешила Коренева.
– Выявленный агент – большая ценность, – снисходительно пояснила Варька. – Его не хватают, а наблюдают, куда он приведет.
– Тогда и о моем разговоре с ним…
– Ваш отказ всех очень впечатлил, – девушка лукаво заулыбалась, – особенно моего отца.
Доктор Блехер сразу очень приглянулся патриарху: смущается, но знает много. Фунт меньше: гонор через край. О том, нравится ли он сам, Божий человек никогда не заботился. Что до врачей, то их собеседник порадовал, сразу перейдя на медицинский жаргон, унаследованный от родителей. И вообще, после того как полвека назад в приказном порядке было решено, что у Церкви и науки нет противоречий – мир творение Божье, а люди его познают, – многим полегчало.
– Если принять во внимание тот факт, что клеточная решетка воды изменяется под воздействием звука, – рассуждал Блехер, – а Его Величество проявляет чувствительность именно к пению монастырского хора, то надо попробовать…
Оставался один вопрос, как убедить императора подвергнуться испытанию. В субботу Карл Вильгельмович с непроницаемым выражением лица вошел в Малахитовый кабинет Государя.
– Ваше Величество, – начал он, – человек на восемьдесят процентов состоит из воды.
Сидевший за столом Макс заржал.
– Мне уже доложили.
Кройстдорф смутился.
– А металлы при нагревании расширяются, – заговорщически понизив голос, сообщил император. – Вы об этом хотели со мной поговорить?
Он был в хорошем расположении духа. Как вернулся из монастыря – начал работать. Дела шли.
– Смысл такой… – Кройстдорф помял подбородок, а потом очень быстро, зажевывая подробности, вывалил на друга историю музыки и мозгов. – Недурно было бы использовать собственных неврологов, раз казна платит за их исследования… Патриарх одобрил.
– Ну раз так, – пожал плечами Государь. – Врачей надо слушаться. Я готов.
Карлу Вильгельмовичу казалось, что все пройдет труднее.
В Институте неврологии уже устали принимать высокопоставленных пациентов. Блехер, как всегда, переживал и готов был опутать Максима Максимовича всеми имеющимися проводами. Мелодию записали быстро. И снова все ожидали, что услышат нечто вроде: «Сильный, державный» или «Тебе Бога хвалим». А услышали рок-н-рольные и блюзовые композиции, выдуваемые тромбоном в произвольном порядке. Попурри. Да такое, что ноги сами шли в пляс.
Впору было задуматься, как такой веселый человек напускает на себя непроницаемую суровость, не вредно ли? Но Блехер обратил внимание на пронзительную ноту: среди немыслимой какофонии труба силилась, но не могла вывести соло.
– Что это за мелодия?
Кройстдорфу не надо было напоминать. На каждом балу играли.
– Вальс «Белых роз», под который Его Величество впервые танцевал с императрицей в Берлине.
Блехер думал с минуту, а потом просиял.
– Поищите в наших фондах, – потребовал он у знакомой рыженькой ассистентки. – Можете убрать трубу из записи императора? – Девушка кивала. – И наложите на это место правильную музыку.
Она возилась минут двадцать. Доктора и развлекаемые ими посетители устали ждать.
– И что? – очень скептически осведомился Максим Максимович.
Ему дали послушать на четырех дорожках, потом на шестнадцати. Хотели больше не усложнять, но Государь выбрал именно тридцать две, еще досадуя на примитивность аппаратуры.
– Это ли не доказательство, что у миропомазанных в голове больше каналов, чем у нас с вами? – спросил шеф безопасности.
Врачи переглянулись.
– Может, человек просто музыку любит, – сказал Фунт. – Разбирается.
Глава 5О возможном и неизбежном
Карл Вильгельмович второй час таскался за прекрасной графиней Ливен – да-да, они помирились, а что делать-то? – по Торговым рядам напротив Красной площади, и любовался то на стеклянный потолок, то на фонтан, пока Юлия выбирала меха.
Роботы-модели с перестраивающейся под клиента фигурой демонстрировали ей то куртку из снежного барса, то огненно-рыжий топ с лисьими хвостами до полу, то шубу-ротонду из диких соболей. Графиня примеряла все это уйму времени и каждый раз, появляясь из гардеробной, требовала восхищения.
Алекс изнывал. Лучше бы он отправился с Аськой и Марусей в «Мюр и Мюрелиз» – так именовали «Детский мир», потому что всем казалось красивым старинное название: точно котенок под елкой шебуршит лапками по пакетам с подарками, рвет коготками оберточную бумагу и вот-вот уронит дерево, разбив шары.
Там, по крайней мере, и девчонкам радостно, и ему не скучно. Говорящие куклы, выше их. Динозавры с ходилкой и рычалкой. Железная дорога с крошечными человечками, которые сами загружаются и выгружаются, выгуливают собак, бегают от полицейского с пакетом и дубинкой, требующего прибрать за питомцами. Прикольно!
А тут сиди и смотри, как одна и та же женщина появляется в разных мехах. На его взгляд, лучше наоборот: пусть шкура будет одна, а бабы разные. Но нет! Юлия никогда ничего не покупала, предварительно не перемерив полмагазина и не доведя продавца до белого каления – пусть знают свое место! Подчеркивать превосходство для нее было так же важно, как и сам выбор подарка. Дома графиня была окружена только живыми слугами – редкое и дорогое удовольствие, – существовавшими исключительно для того, чтобы молча сносить ее выкрутасы. В подобные минуты Кройстдорф чувствовал себя одним из этого бесконечного штата. Молчи и слушай.
Правда, Карл Вильгельмович не приползал со шнурком от «Звезды Япета» в зубах. Да и сам камень, по его настоянию, графине пришлось отдать. Однако заплатить за отказ от игрушки предстояло дорого. Влачась по меховым рядам, шеф безопасности понимал, что платит сию минуту, не только деньгами, но и временем, нервами… Пускай раскошеливается, если хочет быть с ней. Тут вставал главный вопрос: хочет ли? Конечно, Рождество в одиночестве – тяжелое испытание, он не мальчик. Да и статус требует…
Юлия наконец выбрала горностаевую накидку с разрезами. Кройстдорф поплелся к аппарату для приема кредиток. По дороге справа возвышалась витрина для украшений из кристаллов. Ливен туда и не посмотрела бы. Но сегодня в ней представляли нечто особенное – перстень Снежной Королевы – витая, как узор на морозном стекле, оправа с мириадами хрусталиков, ограненных бриллиантовой крошкой. Ярко-синий продолговатый камень – прозрачный, как зимнее небо вдали от города, над ночной дорогой. Стоит дороже, чем белое золото с сапфирами, еще раз доказывая, что по-настоящему ценится только работа.