а уже подавала, потому что и сама взяла минутой раньше. Они договаривали слова и, вероятно, додумывали мысли друг за друга. В этом была угроза быстро надоесть. Но был и величайший соблазн принять другого человека за самого себя.
– Ты ее любишь? – прямо спросила баронесса.
Внук занервничал. Любит ли человек свою руку или ногу? Конечно. Но чаще даже не замечает этого.
– Мадам. – Кройстдорф минуту помедлил. – Окажите мне услугу. Дайте слово: если что-то случится… со мной или там, в большой империи, вы предоставите убежище не только моим дочерям, но и этой женщине.
Амалия сморгнула.
– Все настолько серьезно?
Алекс помучился и кивнул.
– Да. Более чем. И я хотел бы, чтобы она спаслась…
Бабушка подняла руку и взъерошила его волосы.
– Тогда поторопись, милый. У Фаля до сих пор нет наследника мужского пола. Сделай ей сына.
Кройстдорф напустил непонимающий вид.
– У меня есть братья, у них мальчики…
Старуха махнула рукой.
– Твои братья – приземленные люди. Даром что один из них командует на Марсе. Я говорю о настоящем Кройстдорфе, имя которого было бы не стыдно поместить на родовое древо. А ты меня подводишь. – Амалия похлопала внука по руке. – Одни девки.
Тот рассмеялся.
– Старомодно, мадам. У женщин и мужчин одинаковые права на наследство.
– Но неодинаковые на мое сердце, – улыбнулась старуха. – Уж если я из всех сыновей твоего отца так придирчиво выбрала тебя, то вообрази, как мне обидно не видеть правнука.
Кройстдорфу ничего не оставалось делать, как заверить бабушку, что он постарается. С этой минуты баронесса посчитала своим долгом ознакомить Елену с семейными ценностями.
– Это родовое древо Кройстдорфов. – Держа Кореневу под руку, Амалия вела ее по деревянной галерее, опоясывавшей Арсенальный зал. На стенах висели портреты предков. Наиболее ранние из них были в латах, наиболее поздние – в мундирах старой империи.
– Как видите, ветви мощные, – вещала старуха, указывая на пергамент, вставленный в золоченую раму. На нем был изображен лежащий рыцарь, из живота которого поднималось раскидистое, кустообразное растение. – Эта работа выполнена в XIX веке, и последних поколений на ней нет, – быстро проговорила баронесса. – Обратите внимание на герб в правом углу…
Елена отвлеклась, глянув вниз с галереи. В зал вышел Алекс, рыскавший по дому в поисках завтрака. Обнаружить его среди отрезанных голов медведей и вепрей, прикрученных выше человеческого роста, и воинственной рухляди по углам не представлялось возможным. «Иди на кухню, включи Мут», – чуть не крикнула молодая женщина. Но в этот момент в зале появилась Варька и, не обретя жратвы, пришла в голодную ярость.
– Защищайтесь! – крикнула она отцу, выхватив из импровизированной «глориетты» шпагу, отчего вся инсталляция заскрипела и покосилась.
Кройстдорф тоже позаимствовал клинок из ближайшего веника – иначе не скажешь – с холодным оружием, который красовался на стене, вставленный в держалки деревянного щита. Он отбил удар. Остался недоволен и потребовал:
– К барьеру, девушка. – Рассеченный перед носом Варвары воздух несколько раз свистнул.
– Вы отослали меня из дому и не кормите…
– Не бойтесь, дитя, они шутят. – Баронесса снисходительно смотрела на Елену. – Алекс всегда хотел, чтобы Варя владела холодным оружием.
Та владела. И, на взгляд Кореневой, весьма ловко. Крутила восьмерки и наступала на отца. Но тот, кажется, сердился.
– Куда ты прешь на рожон? Открываешься!
Он перестал отбивать удары в четверть силы и сам двинулся на дочь.
– Чему тебя учили? Забыла? Компьютерный гений? – Сталь лязгала. Голос звучал презрительно. – Тебя можно достать. Здесь. И здесь. – Алекс полоснул по лезвию Варвары от кончика к рукоятке и выбил шпагу. – Возмутительно!
Девушка попыталась подхватить оружие левой рукой, но противник повторил движение, и клинок снова очутился на земле.
– Убита. – Его шпага уперлась дочери в горло. – Голодная и мертвая. – Он был разочарован.
Елена сверху смотрела на них. Ей сделалось грустно. Всей душой она хотела бы принадлежать к такой полнокровной, настоящей жизни. Где есть и танцы, и верховая езда, и горячий свечной воск на пальцах… Есть поцелуи у чугунной решетки в ночном саду. Но ей навсегда досталось лишь гулкое эхо в пустых залах.
Алекс заметил бабушку с невестой на галерее.
– Где завтрак? – зверским тоном потребовал он.
– В столовой, конечно, – возмутилась баронесса. – У вас все привычки перепутаны! Ты в поисках овсяного пудинга пришел в арсенал?
– Овсяного пудинга? – Голос внука сделался еще более зверским и обиженным одновременно. – Мяса, бабушка. Ну хоть ветчины на крекерах!
– Пудинга! – рыкнула баронесса. – С земляничным вареньем. – Она кокетливо заулыбалась. – Ну и крекеры, сыр, ветчина, яйца в мешочек.
Все перечисленное примирило Кройстдорфа с действительностью. К овсянке он, конечно, не притронулся. Но строго, стоит бабушки, проследил, чтобы девчонки проглотили свою порцию. А Варвара – две, в наказание за «слабую шпагу» утром.
– Ешь, ешь, – дразнил ее отец. – Сразу видно, силенок не хватает.
Елена не без опаски следила за каждым движением хозяев Фаля и повторяла его, потому что не знала, какой из трех ножей пустить в дело, не говоря уже о разнообразии ложек и ложечек, которые были поданы к каждому прибору.
Как они ели! Тщательно пережевывали пищу и обменивались недлинными взвешенными репликами. Не частили, не проглатывали куски, не начинали говорить с набитым ртом. Это еще что! Они вообще не притрагивались к еде, пока слуги не переложат ее с блюд на тарелки. Казалось, исчезни роботы из зала, и господа в полной беспомощности застынут с поднятыми вилками и ножами, не зная, что делать дальше. С резных дубовых хоров звучала тихая, способствовавшая пищеварению музыка, и Елена вообразила себе маленький оркестрик из скрипачей и флейтистов, спрятанных за ширмой.
– Ну не до такой степени, – шепнул ей Алекс. – Там диск.
Слава богу! А то уж она не могла есть. Многие думают, будто аристократов от прочей публики отличает стремление резать яблоки. На самом деле благородные люди легко жуют под музыку. А вот «дети тех, кто наступал на белые отряды» и приехал в светлое будущее на паровозе, стесняются – они непроизвольно складывают вилку с ножом. Елена считала, что это правильно.
– Нам уже приготовили лошадей, – сказал после завтрака Кройстдорф. – Поедем, я покажу имение.
Гостья опешила.
– Но я не умею.
– Чего тут уметь? – пожал плечами Алекс. – Села на лошадь, она тебя везет.
– Поезжай, милая, покатайся, – ласково произнесла баронесса. – Где еще в вашей сумасшедшей жизни найдется минутка?
Собственные конюшни. Хорошие голштинские жеребцы. Алекс подсадил невесту и заверил, что будет держать ее лошадь под уздцы. Она может схватиться обеими руками за луку седла. Если ехать шагом – не упадет. Но когда тронулись, Кройстдорф коварно перекинул спутнице поводья и пустил своего коня рысью. Сначала Елена не почувствовала угрозы: пусть скачет, если нравится. Но и ее кобыла, весело подняв хвост и не обращая внимания на панику всадницы, дергавшей узду, побежала за жеребцом хозяина. Коренева еле усидела.
– Ты хочешь, чтобы я свалилась! – закричала она. Алекс поздновато понял свою ошибку. Его дама была в гневе. – Ты постоянно подчеркиваешь свое превосходство! – Он уже поймал злополучную кобылку за узду и осадил ее. – Зачем было везти сюда? Чтобы я осознала всю разницу… – Она осеклась, поняв, что он не нарочно. – Теперь я буду есть одной вилкой, и мне плевать, что обо мне подумают.
– Да с самого начала надо было плевать! – рассмеялся Кройстдорф. – В отместку можешь научить меня кататься на коньках, обещаю орать и падать сколько тебе будет угодно.
– Ты не умеешь ездить на коньках? – поразилась спутница.
– Умею. Но орать буду.
Когда они вернулись в замок, Карл Вильгельмович жестом приказал отвести лошадей в конюшню, но вместо главного входа повел Елену к боковому. Они миновали флигель, длинный коридор и оказались в одном из пустынных залов левого крыла. Здесь явно прибирались, но никогда не бывали.
– Вот тут. – Алекс показал на старый наборный паркет, который в одном месте был темнее, чем в других. – Тут их и убили. Настоящих Кройстдорфов. Мужа и жену. Он был военным врачом. Но и бароном тоже. Поэтому в девятьсот восемнадцатом, когда местные крестьяне вырезали немцев, с ними не стали церемониться.
Елена хорошо понимала, о чем он говорит. Когда старая империя рухнула, новые государства у Балтийского моря отстаивали свою национальную чистоту. На 1918–1919 годы пришелся пик террора. Остзейцев не просто выгнали, их смели, как сор со стола. Один из Кройстдорфов даже командовал партизанским отрядом под Ригой. Но какие из немцев партизаны? Бюргеры, университетские профессора, колонисты. Почти все профессиональные военные подались на старую родину. Иные потом вернулись в 1941 году – печальная история.
– Мы очень дальняя, боковая ветвь, – продолжал Алекс. – Я даже не уверен, что юнкеры. Когда в начале прошлого века Европу стали захлестывать беженцы, мои предки жили под Дрезденом. У них построили эмигрантский центр, и началось: грабежи квартир, нельзя машину оставить, убийства прямо на улице посреди бела дня. В общем, центр кто-то поджег. Мой прапрадедушка проходил мимо, но его загребли вместе с другими и влепили «нулевую толерантность», фактически лишили гражданства. А у нас империя только что объявила политику реэмиграции. Возвращение соотечественников со всего света. Немцы под нее подпадали. И наша семья уехала. Поселилась тут, поближе к старым владениям родственников. Служим. После Третьей кавказской вернули титул. Фаль купили лет пятьдесят назад. Чего тут только не было, даже дом отдыха для новобрачных, спортивный зал. Хорошо, паркет не сняли. Просто настелили резиновые коврики поверх дуба и ореха – дикари! – Алекс покусал губу. – Мы держим эту комнату как мемориальную. Варьке я рассказал. А девчонок не хочу пока пугать: маленькие. – Он через силу улыбнулся. – Теперь ты видишь, какой я аристократ?