Почему не прямо на Охотный Ряд? Или к Лубянке, раз «пулеметов» не боятся?
– Александр Иванович! – крикнула, подходя, Коренева. – Что вы тут делаете?
– Мы выдвигаемся! – в неописуемом восторге орал Дроссель. – Мы должны слиться! На подступах к Манежной, на Тверской, к нам подходят другие колонны. Мы защитим демократию и свой образ жизни!
Последнее было из другой оперы, но Дросселю годилось.
– На вас шарфа нет, – сказала Елена, снимая с шеи свой ангорский. – Вот, возьмите. Не дай бог, застудитесь. Что Лейда Яковлевна будет делать? Надеюсь, вы в подштанниках?
– Какие подштанники? – Дроссель грозно нахмурил кустистые седые брови. – Ты с нами. Вот, подпиши петицию.
Даже слово идиотское откопали! Со времен попа Гапона ничего подобного в русской истории не было. Императору пишут прошения. Если восстают – обходятся требованиями. Тут было нечто среднее. Писать на высочайшее имя: «Требуем…» – как-то боязно. Просить – подло. Французское слово позволяло подчеркнуть культуру и независимость. Просим, но все же… с известного расстояния, обусловленного самоуважением.
– Подписывай, – поторопил ее Дроссель.
Елена пожала плечами.
– Не люблю толпу, а еще больше – бессмысленное словоизвержение. Я за плебисциты, вы разве не знали?
Дроссель обомлел.
– Ты что, девочка? – не понял он. – Ах, ну да… твой новый кавалер. Я думал, ты его уже бросила на фоне всего происходящего! – Старик встряхнулся, как воробей, и передернул плечами. – Неужели ты струсила? Ты?
Елене захотелось сказать, что она не струсила. Что, если бы люди не имели привычки слушать только себя и воображать, будто окружающие с ними согласны – ведь все, что они говорят, так очевидно, только дурак может считать иначе, – Дроссель наверняка знал бы, что она монархистка и поддерживает прямое голосование. Что с Кройстдорфом у нее ой как трудно…
Всего этого госпожа Коренева предпочла не говорить, а открыла персональник. По Никольской и по Тверской двигались какие-то жидкие, разрозненные группы, не сливаясь в единый поток и неся широкие, во всю улицу, радужные полотнища. Демонстрантам не хватало людей, и кое-где материя просто волочилась по асфальту. Над головами мелькали флажки Европейского Альянса и даже британский – маленькие, точно для встречи дипломатических кортежей. На плакатах красовались надписи: «Япет – позор России!»
– Вы хотите, чтобы я к этому присоединилась? – с издевкой спросила Елена.
– Правительство должно к нам прислушаться! – не вникая в ее слова, отозвался Дроссель. – Ты с нами? Или… э… против нас?
– Я сама с собой. – Коренева окинула митингующих быстрым взглядом. – Есть и ее слушатели. Молодые, восторженные, лишь бы покричать.
– Вы хотите, чтобы эти дети не сносили головы? – Елена опять показала Дросселю на экран.
Навстречу первой группе демонстрантов с Васильевского спуска поднималась толпа национал-большевиков под красно-черными флагами с подобием креста-солнцеворота. «Вот кто утопил бы Кройстдорфа в первой же луже, – подумала Елена. – Что, прямо на Красной площади потасовку устроят?»
К счастью, по Никольской от Лубянки выдвигались конные жандармы. Их голубые мундиры были прикрыты серыми кевларовыми нагрудниками. Каски с опущенными пластиковыми забралами приведены в боевое состояние. Лошади в защитных пластинах на груди и наколенниках выглядели пугающе.
Эти люди должны были разделить оба потока демонстрантов. Но в устье Николки, между ГУМом и Казанской церковью, жандармы остановились. Они явно не торопились вмешиваться.
«По данным социальных опросов, ничто так не нервирует граждан, как попытки вызвать общественные потрясения, – вспомнила Коренева случайно брошенную Кройстдорфом в последнем разговоре фразу. – Накушались».
Они не будут вмешиваться! По крайней мере на первом этапе. Просто постоят и посмотрят. Пусть демонстранты проламывают друг другу головы прямо перед Кремлем. Тем большее раздражение эти люди вызовут у остального города. Сначала нацболы изрядно намнут бока либерократам. Чтобы неповадно. Потом доблестные жандармы поколотят и потопчут конями красно-черных. Последние очень пугают население своими рубашками с подвернутыми рукавами и строевым шагом.
Елена включила телефон ради одного-единственного звонка.
– Если ты хочешь, чтобы я продолжала тебя уважать…
– Не сейчас, – ответил ей чужой, жесткий голос.
Коренева повернулась к толпе и включила свой разговорник на режим мегафона.
– Я обращаюсь только к своим студентам! Вы имеете право сделать личный выбор. Но те, кто не хочет, чтобы ему проломили голову, вон из толпы! На площади уже полиция!
– Не верьте ей! – взвились организаторы. – Она продалась! Это шлюха Кройстдорфа! – Среди кричавших был и профессор Шишкинд.
Как ни обидно, но Елена справилась:
– Может быть, поэтому мне стоит поверить!
Часть студентов стала отходить от рядов митингующих. Другие сами удосужились заглянуть в персональники. Вид сплоченных конных рядов многих отрезвил.
Жандармы все-таки двинулись на площадь. Видимо, получили распоряжение не допустить саму возможность кровопролития в центре столицы. Но оставался вопрос: что завтра? Все сойдет на нет? Или, напротив, поднимется высокая волна? Коренева сказать не могла и лишь прикидывала, сильно ли попадет Алексу за то, что он не довел операцию до конца. Не позволил двум крыльям оппозиции хорошенько отделать друг друга ради приведения в чувство остальных граждан.
Вечером Карл Вильгельмович позвонил. Был пьян. Говорил невразумительно. Она повесила трубку. Пусть протрезвеет. Через минуту пожалела: ведь ей неизвестно, что случилось. Вдруг его сильно отругал Государь? Тем не менее взрослый мужик – сам справится.
Елена легла спать, но не заснула. А вдруг он осознал всю громаду того страшного, что на них надвигается? Не выдержал и напился с пистолетом в руках?
Снова звонок. Совершенно трезвый голос. Ну, не без легкого заплетания в длинных фразах.
– Я виноват. Мое поведение недостойно офицера.
– Алекс, ты в своем уме? Ты вообще где?
Он оказался в ее доме, на лестнице между 21-м и 22-м этажами. У него захлопнулась дверь в пролете. Толкать надо правильно! Телепорт забыл в кабинете… Он пришел к ней с цветами и полной сумкой гранатов. В чем смысл – не спрашивайте. Захлопнулся. Очень расстроился. Позвонил. По реакции понял, что не в форме. Сумел открыть окно, это на 20-х этажах! Проветрился. Сгреб весь снег с карниза. Тер лицо, голову, почему-то особенно яростно уши.
Хмель чуть отступил, зато адски захотелось пить. Когда Елена нашла его, Алекс сидел на ступеньках, голыми руками чистил гранаты и вгрызался в их рубиновые блестящие бока. Свинья свиньей. Сок тек у него по подбородку, по рубашке, по шинели.
– Я похож на вампира?
– Ты похож на пьяного скота.
– Скажи правду: я для тебя вампир?
Коренева предприняла попытку поднять его и увести к себе. Он заартачился и захныкал.
– Нет, ты не понимаешь, Елена, я люблю тебя. И я так не могу. Выходи за меня замуж. – Алекс сунул ей в руку букет, точно в доказательство своих слов.
Коренева его остановила.
– А что, на трезвую голову сделать мне предложение не судьба? Вера не позволяет?
– Очень даже позволяет, – обиделся Кройстдорф. – Большая часть лютеран – хорошие, трезвые люди. Ты по мне не суди.
Ей было и смешно, и досадно.
– Пойдем. Завтра все скажешь.
Она уложила его на диван, даже сняла шинель и ботинки и запустила робота-домохозяйку, чтобы постирать и отгладить одежду. Взяла букет, поставила в вазу на кухне и села успокоиться. Высокие белые розы выглядели бы очень изящно, если бы Кройстдорф не запятнал их чистоты красными брызгами гранатового сока. Симптоматично.
Коренева знала, отчего он напился и отчего именно сегодня пришел с предложением. Негоже человеку быть одному, когда вокруг заваривается такая каша. Бог благословил брак не только чадородия ради. А чтобы люди выстаивали, подпирая друг друга, на любом ветру. А уже рядом с ними поднимались детишки – свои и чужие, чтобы также держать друг дружку и родителей, не давая упасть.
– Варьки на тебя нет, – цыкнула на Кройстдорфа Елена.
Тот заулыбался в полусне и промычал:
– А Герундий тебя любит, всегда выбегает и хвостом метет…
Знает она, кто завтра будет хвостом мести.
Ее часы запикали в шесть. Пришлось их подавить. Но оказалось, что шефу безопасности уже пора на службу, только вот он постоит минут 15 под ледяным душем, съест яичницу с беконом, посмотрит на чашку кофе, как на врага рода человеческого, а потом щенячьими виноватыми глазами на Елену.
– Я все испортил?
– Да-а, – протянула Коренева, скорее задумчиво, чем обиженно. – Объяснись: ты так меня боялся, что напился перед предложением?
– Да нет же. – Он поставил чашку на стол. Как теперь объяснить ей элементарные для него, мужчины, вещи? Вчера так хорошо все в голове складывалось!
– Когда вспомнишь, что хотел сказать, скажешь. – Елена отставила кофейник. – Только нужно вызвать робота-уборщика в пролет лестницы. Ты насорил там гранатами. Да, и чуть не выпал из окна.
– Гранаты? – слабо припомнил он. – Ты рада, что я не выпал? – Он дохлебал кофе и быстро оделся. – Слушай, очень некрасиво получилось. «Наверное, вторая бутылка виски была лишней». Дай мне еще шанс. Ну то есть я хочу, чтобы все было красиво. А то ты всю жизнь будешь мне гранаты вспоминать. – Он помедлил. – Их величества приглашают тебя на большой Рождественский бал в Царицыно. В смысле, маскарад. Будет фейерверк. Танцы до третьего часа ночи. Вот там я встану на колено и попрошу твоей руки. Хочешь, сейчас встану? А на оба?
Елена ударила жениха по уху сложенным полотенцем и выпроводила на службу. Прежде чем ехать в университет, ей предстояло попить цикория и решить: а она вообще готова?
Глава 12О том, что никто не знает своего завтра
Провокация на то и есть провокация, чтобы никто из ее участников не подозревал о происходящем. Великий князь Александр Максимович продолжал вскапывать императорский огород. В оранжерее царила летняя температура: 22 градуса по Цельсию. Юноша вспотел и несколько раз вытирал шею висевшим на заборе полотенцем. Ему работалось легко. Никто не зудел и не говорил, что делать, не наталкивал на очевидные выводы, не ругал. Только лопата врезалась в землю на полштыка и переворачивала пласты. Дальше сестры просеют комья сквозь пальцы, уберут и намек на ростки травы и посадят лук, морковку, репу, ну там что-нибудь съедобное. Редис, например.