Лайнер, сделав виток над космодромом, получил разрешение садиться. В главной колонии Тихой шел дождь, и толпа включила высокочастотные конусы, закрыв себя, как зонтами. Трудно было поверить, что когда-то Красная планета считалась самой засушливой. Терраформирование превратило жаркий климат в приемлемый. На поверхности появились озера и целые моря. За место на их побережье шли бесконечные тяжбы между странами-метрополиями, как когда-то на Земле.
Варька ее встречала. Какая красивая теперь у курсантов форма! Синяя с белым нагрудником и серебряными пуговицами. Брюки-галифе очень шли мадемуазель Волковой, а едва отросший ежик волос был спрятан под черепаховый гребень – подарок прабабушки.
– Баронесса Амалия уже не летает, – пояснила девушка. – И никогда не летала. На самом деле ее рвет в звездолетах, и она подозревает, что у всех женщин должно быть так. Поэтому она ценила маму. Думает, что я уникальная по наследству. – Волкова тараторила, чтобы скрыть громадную пустоту, которая разрасталась внутри у обеих женщин со дня гибели Кройстдорфа. – Ты была бы чудесной мачехой. Не как у Золушки.
– Золушка не училась на пилота. – Елена обняла ее. – Отец бы тобой очень…
– Знаешь, нашли его мундир, со всеми орденами. Как я в последний раз видела. – Варька смахнула слезу, стесняясь плакать. Елена обняла ее еще крепче и вдруг отпустила себя: заревела белугой. – Судя по ролику, они его били перед смертью. Выродки. Прости. – Волкова понимала, что один из убийц брат Кореневой, другой жених.
Злодеев захватили, судили вместе с Поджетти, потому что это оказалась единая миссия, призванная спровоцировать в России волну возмущения судьбой парламента и ответную волну репрессий против инакомыслящих. То есть разбудить пятую колонну еще до войны.
Государь не пошел на это. По молитвам ли патриарха, по собственному ли разумению, по просьбам ли друга, который при жизни не стеснялся в разговорах с Максом. Однако многие министерские чины, а с ними и некоторые члены Госсовета оказались вынуждены уйти. Только уйти, но сколько свиста поднялось в сети! Впрочем, давить на Максима Максимовича было бесполезно.
Дума была распущена, то есть фактически введено военное положение, а в его условиях прекращал действовать запрет на смертную казнь. В мирное время Коренева и Осендовского по совокупности грехов приговорили бы к рудникам на Менделееве. Пришлось бы Елене, как жене декабриста, выбирать: ехать за нелюбимым в ссылку или отречься от него. Последнего требовала совесть. Но все вокруг решили бы, что требует благополучие.
Однако со дня смерти Алекса Коренева мало интересовалась мнением «всех вокруг». Ее брат и «муж» отняли то, что им не принадлежало. Значит, высоко и коротко.
Странным образом вдали от нее Максим Максимович считал точно так же. Он имел право помилования, но не воспользовался им. Хуже – взял на себя личную ответственность за то, что перевел преступление в категорию военных, судимых едва ли не по уставу Петра I. Высоко и коротко.
В виде исключения только троих. Но эта казнь, за которой вовсе не потянулись тысячи ниток, вызвала в обществе едва ли не обморок. Государь встал на эти нити сапогом и приказал оборвать. Ему даже казалось, что он слышит, как люди на других концах облегченно вздохнули и в следующую минуту заговорили о нем еще злее, еще беспощаднее. Казнь троих покушавшихся, с ног до головы изобличенных преступников, провела окончательное разделение. Многие из тех, кто еще вчера сочувствовал Кореневой в связи с гибелью Кройстдорфа, теперь спрашивали, как она после смерти брата и жениха.
Никак. Вернее, очень плохо. Потому что брат, даже преступивший закон, остается братом. А бывший возлюбленный сохраняет права на краешек памяти.
Как бы то ни было, Елена стала вдовой, даже не успев побыть супругой Осендовского. А осознавала себя сиротой после Алекса, с которым не могла даже обручиться.
– Где Ландау?
Варя сделала равнодушное лицо.
– Топтыгина не выпускают. Даже на присягу. Там у них введено особое положение. Никуда с работы. Только домой поспать. В любой момент могут дернуть. – Девушка наморщила лоб. – Вот еще что. Должна предупредить. Мой дядя тут генерал-губернатором. Станет тебя приветствовать. Они очень похожи с отцом. Я его поэтому видеть не могу. – Волкова сжала пальцы Елены. – Ты потерпи.
Коренева оценила заботу. При встрече с наместником ее охватили сходные чувства. Правда, сам визит был мимолетным. Профессоршу встречали бы по первому разряду: она доказала приоритет основателя колонии адмирала Волкова. Водили бы в музей и даже устроили бы приветственный залп. Но вот-вот должна была прилететь августейшая семья – присутствовать на присяге цесаревича. Все начальство сбилось с ног. Поэтому губернатор только раскланялся с ней, покивал, но думал о другом.
Елена не могла оторвать от него взгляда. Одна фигура, лицо, руки… Ей даже на мгновение захотелось зажмуриться и поверить, что Алекс рядом. Но наместник спешил встречать императора. Он явно чувствовал себя выше, а молодую женщину такое отношение бесило. Нет, Карл Вильгельмович держался по-иному. Да и такого скучающе-внимательного выражения лица у него никогда не было. Засранец, решила Коренева и тут же выбросила губернатора из головы.
Марсианская Академия космического флота лепилась к горному хребту, у подножия которого лежала Тихая. Он весь был прошит шахтами лифтов и увенчан круглыми куполами вращающихся аудиторий с раздвижными потолками и системами голограмм, рисовавшими прямо в воздухе нужные схемы или открывавшими проекции.
Жилые помещения для курсантов, ангары с техникой, стартовые площадки, ремонтные мастерские, резервуары с водой и топливом долбились в толще породы. Студенты не только обслуживали, но и строили их сами. Кубрик Волковой находился на 23-м уровне, почти у гребня. Даже удивительно, как на холке горы удалось сохранить лес. С внешней стороны окна по камню бежал зеленый, очень влажный мох.
Елена сама подвела Варьку к зеркалу.
– Тебе очень идет форма. Совсем как отцу.
Ее глаза опустились на ноги девушки.
– Я буду в туфлях, – с вызовом бросила та.
– К галифе?
Варька хмыкнул:
– Потерпят.
Коренева поцеловала ее в висок.
– Иди. Я буду смотреть на тебя из первого ряда, где родственники.
В первый ряд ее, конечно, попытались не пропустить. Император с императрицей и детьми, охрана, присные. Елена подалась назад и постаралась затеряться. Не тут-то было. Ее заметила Татьяна Федоровна, потянула мужа за рукав. Макс, как всегда, слушал, что ему говорили. Рядом стоял генерал-губернатор и показывал Государю свое хозяйство. Удивляла свойская манера держаться, какая-то короткость между ними. Точно они объяснялись полусловами и жестами: там рассчитываем строить еще одну вышку высокочастотной связи, там нужен сейсмоцентр, да, иногда трясет. Теперь все средства на войну. Может, пронесет?
– Может, – кивнул Макс, но по лицам обоих было видно: не пронесет. Хочешь мира…
Император с трудом оторвался от разговора и проследил за рукой жены. Вот кого он не ожидал увидеть.
– Вы тоже прибыли на присягу, княжна? – спросил он, когда Елену таки отловили и привели под его царские очи.
– Я к Волковой. – Без видимой причины она попыталась оправдаться.
– Разве это не ваша племянница? – Макс поднял глаза на губернатора. – Кстати, разрешите представить. Княжна Долгорукова.
– Мы знакомы, – буркнул Кройстдорф. – Эта молодая дама могла войти в мою семью.
– Могла, – задумчиво произнес император. – Позвольте, Елена Николаевна, поговорить с вами.
Они отошли чуть в сторону. Последний раз Елена видела августейшую чету в Фале, на отпевании Карла Вильгельмовича. Служба происходила в оранжерее, при закрытом гробе и оставляла ощущение чего-то бутафорского. Не так отправляют в землю из земли приходящее.
Коренева рвалась попрощаться, открыть гроб. Но ей веско сказали, что тело слишком изуродовано похитителями. Изуродовано? Да какая разница? Хотя странно: на ролике казни Кройстдорф выглядел побитым, но вполне узнаваемым. Эта мысль пришла ей в голову позже. А тогда Максим Максимович подошел и, мягко взяв несчастную женщину за локоть, решительно запретил.
– Вам не стоит, – только и сказал он.
Жгучая обида захлестнула сердце Елены. Значит, он сам видел, а ей не стоит смотреть, что сделали с ее любимым. С той секунды Коренева была глубоко обижена на императора.
Зато она не отказала себе в праве надеть черное. На Варьку жалко было смотреть. Вот кто, поминутно хорохорясь, расплывался лужей. Девушка подошла к Елене, обняла ее и прошептала:
– С тобой бабушка хочет поговорить. Иди, не бойся. Все бабушку боятся. Но она нужных людей чувствует.
Какое это теперь имело значение? Гостья подошла к баронессе Амалии, наклонила голову.
– Девочка, – сокрушенно произнесла та, – мне нечем тебя утешить. – Елена ждала каких-нибудь общих слов, но вместо этого старуха крепко взяла ее за руку и проронила: – Он просил для тебя убежища в Фале, если что. Мой дом открыт. – И, чуть помедлив, добавила: – Надо жить.
Надо жить. Умом Елена была согласна. Но сердце требовало: «Закопайте меня теперь же в яму вместе с гробом!»
К Кореневой подошла императрица Татьяна Федоровна.
– Сказать не могу, как мне тяжело, – вымолвила она. – Алекс был нашим другом, моим другом с первых дней моего приезда в Россию. Сколько раз он не дал мне оступиться! Княжна, вы всегда будете желанной гостьей в нашем доме, и, если вам понадобится помощь…
Какая помощь? Помогите же ей, помогите! Убили того, кого лучше на свете нет!
Теперь император отзывал ее в сторону и непонятно о чем собирался говорить. Между тем Государю было за что чувствовать вину в связи с ее братом и женихом.
– Мне жаль, – выдавил из себя Макс.
– А мне нет, – отрезала Елена. – Боюсь, что сейчас я исповедую «ветхозаветные» ценности. Они сделали это так легко…
Максу пришлось поддержать ее под локоть. Разве можно мучить эту милую молодую даму? «Может, ей все-таки сказать?»