Везде заклеймен,
Легендою давней
В сердцах утвержден.
Сердит и безумен
Я был, говорят,
Страдал-де и умер
За старый обряд.
Нелепостен этот
Людской приговор:
В нем истины нету
И слышен укор.
Ведь суть не в обрядах,
Не в этом – вражда.
Для Божьего взгляда
Обряд – ерунда.
Нам рушили веру
В дела старины,
Без чести, без меры,
Без всякой вины.
Что в детстве любили,
Что славили мы,
Внезапно разбили
Служители тьмы.
В святительском платье,
В больших клобуках,
С холодным распятьем
В холодных руках
Нас гнали на плаху,
Тащили в тюрьму,
Покорствуя страху
В душе своему.
Наш спор – не духовный
О возрасте книг.
Наш спор – не церковный
О пользе вериг.
Наш спор – о свободе,
О праве дышать,
О воле Господней
Вязать и решать.
Целитель душевный
Карал телеса.
От происков гневных
Мы скрылись в леса.
Ломая запреты,
Бросали слова
По целому свету
Из львиного рва.
Мы звали к возмездью
За эти грехи.
И с Господом вместе
Мы пели стихи.
Сурового Бога
Гремели слова:
Страдания много,
Но церковь – жива.
И аз, непокорный,
Читая Псалтырь,
В Андроньевский черный
Пришел монастырь.
Я был еще молод
И все перенес:
Побои, и голод,
И светский допрос.
Там ангел крылами
От стражи закрыл
И хлебом со щами
Меня накормил.
Я, подвиг приемля,
Шагнул за порог,
В Даурскую землю
Ушел на восток.
На синем Амуре
Молебен служил,
Бураны и бури
Едва пережил.
Мне выжгли морозом
Клеймо на щеке,
Мне вырвали ноздри
На горной реке.
Но к Богу дорога
Извечно одна:
По дальним острогам
Проходит она.
И вытерпеть Бога
Пронзительный взор
Немногие могут
С Иисусовых пор.
Настасья, Настасья,
Терпи и не плачь:
Не всякое счастье
В одеже удач.
Не слушай соблазна,
Что бьется в груди,
От казни до казни
Спокойно иди.
Бреди по дороге,
Не бойся змеи,
Которая ноги
Кусает твои.
Она не из рая
Сюда приползла:
Из адова края
Посланница зла.
Здесь птичьего пенья
Никто не слыхал,
Здесь учат терпенью
И мудрости скал.
Я – узник темничный:
Четырнадцать лет
Я знал лишь брусничный
Единственный цвет.
Но то не нелепость,
Не сон бытия,
Душевная крепость
И воля моя.
Закованным шагом
Ведут далеко,
Но иго мне – благо
И бремя легко.
Серебряной пылью
Мой след занесен,
На огненных крыльях
Я в небо внесен.
Сквозь голод и холод,
Сквозь горе и страх
Я к Богу, как голубь,
Поднялся с костра.
Тебе обещаю,
Далекая Русь,
Врагам не прощая,
Я с неба вернусь.
Пускай я осмеян
И предан костру,
Пусть прах мой развеян
На горном ветру.
Нет участи слаще.
Желанней конца,
Чем пепел, стучащий
В людские сердца.
* * *
Я в воде не тону,
И в огне не сгораю.
Три аршина в длину
И аршин в ширину —
Мера площади рая.
Но не всем суждена
Столь просторная площадь.
Для последнего сна
Нам могил глубина
Замерялась на ощупь.
И, теснясь в темноте,
Как теснились живыми,
Здесь легли в наготе
Те, кто жил в нищете,
Потеряв даже имя.
Улеглись мертвецы,
Не рыдая, не ссорясь.
Дураки, мудрецы,
Сыновья и отцы,
Позабыв свою горесть.
Их дворец был тесней
Этой братской могилы,
Холодней и темней.
Только даже и в ней
Разогнуться нет силы.
В настоящем гробу
Я воскрес бы от счастья,
Но неволить судьбу
Не имею я власти.
Желание
Я хотел бы так немного!
Я хотел бы быть обрубком,
Человеческим обрубком…
Отмороженные руки,
Отмороженные ноги…
Жить бы стало очень смело
Укороченное тело.
Я б собрал слюну во рту,
Я бы плюнул в красоту,
В омерзительную рожу.
На ее подобье Божье
Не молился б человек,
Помнящий лицо калек…
* * *
По нашей бестолковости,
Окроме «Боже мой»,
Ни совести, ни повести
Не вывезешь домой.
* * *
Луна качает море.
Прилив. Отлив…
Качает наше горе
На лодке рифм.
Я рифмами обманут
И потому спасен,
Качаются лиманы,
И душен сон.
Стансы
Я – гость, я твой знакомый.
Все это бред, мираж,
Что я в семье и дома,
И горький случай наш
Одна из краж со взломом,
Распространенных краж.
Мы оба невиновны
Хотя бы потому,
Что кодекс уголовный
Здесь явно ни к чему.
Здесь приговор условный
Не сердцу, но уму.
Ведь сердцу в наказанье
На землю послан я.
На что ему сказанья
Таежного житья?
Когда в его вниманье
Совсем не та семья.
Клеймил событья быта
От века ювелир.
Известен и испытан
Поддельный этот мир.
Хранят бессмертье пыток
Приличия квартир.
И будто некой Плевной
Звучит рассказ простой
О боли задушевной,
Вчера пережитой —
Невысказанной, гневной
И кровью налитой.
И это все не ново,
И дышит день любой,
Живет любое слово
Рылеевской судьбой.
Под крики «вешать снова»
Умрет само собой.
И нет ему пощады,
И в шуме площадном
Не ждет оно награды
И молит об одном,
Чтоб жизнь дожить как надо
В просторе ледяном,
Ценя чужие мненья,
Как мненья лиц чужих,
Я полон уваженья
К житейской силе их,
Всю горечь пораженья
Изведав в этот миг.
И я скажу, пугая
Ночные зеркала:
Любовь моя – другая,
Иной и не была.
Она, как жизнь – нагая
И – точно из стекла.
Она – звенящей стали
Сухая полоса.
Ее калили дали,
Ущелья и леса.
Такой ее не ждали,
Не веря в чудеса.
Какую ж нужно ловкость
И качество ума,
Испытывая ковкость,
Железа не сломать.
В твоем чаду московском
Ты знаешь ли сама?
Не трогай пятен крови,
И ран не береди,
И ночь над изголовьем
Напрасно не сиди.
* * *
Забралась высоко в горы
Вьюга нынешней зимой,
Научила разговору
Синий снег глухонемой.
Вот рассказы так рассказы —
За десяток, верно, лет
В небо высыпаны сразу,
Замутили белый свет.
Будто там живые души
Подгоняют снегопад
И свистят мне прямо в уши
И глаза мои слепят.
Все, что умерло и скрыто
Снегом, камнем, высотой,
Оживленно и открыто
Вновь беседует со мной.
Шепчет мне свои признанья
И покойников мечты.
Бьют в лицо воспоминанья —
Откровенья нищеты.
Что ты видишь, что ты слышишь,
Путевой товарищ мой.
Отчего так часто дышишь
И торопишься домой?
* * *
Придворный соловей
Раскроет клюв пошире,
Бросая трель с ветвей,
Крикливейшую в мире.
Не помнит божья тварь
Себя от изумленья,
Долбит, как пономарь,
Хваленья и моленья.
Свистит что было сил,
По всей гремя державе,
О нем и говорил
Язвительный Державин,
Что раб и похвалить
Кого-либо не может.
Он может только льстить,
Что не одно и то же.
* * *
Намеков не лови,
Не верь грозы раскатам,