— А это что? — продолжал Ястребов. — Опять дудка?
Он подхватил колодку и одним широким взмахом забросил ее высоко на крышу.
— Которая это? — спросил он более дружелюбным тоном.
— Пятая! — сказал Веревцов с невольным вздохом. — Нужно еще десять!..
Долбить колоды было так трудно, что он опасался, что не успеет приготовить достаточного количества к наступлению лета. Вдобавок лес для колод попался ему дурной; он собрал его в половодье на речке, протекавшей мимо его владений, но в верховьях ее росли деревья с витыми стволами, твердыми, как железо, и склонными от высыхания раскалываться по спирали.
— Слушайте! — сказал вдруг Ястребов. — Вон в той лощинке, — и он указал рукой на неровный спуск дороги от юрты к речке, — лежат колоды.
— Какие колоды? — с удивлением спросил Веревцов. — Я вечером ходил за льдом, там ничего не было!..
— А теперь есть, — спокойно возразил Ястребов. — Я думаю, они вам пригодятся.
— Кто же их принес? — недоумевал Веревцов.
— Я почем знаю! — проворчал Ястребов. — Вы их посмотрите, они долбленые.
Лицо Веревцова внезапно вспыхнуло от смущения. Даже белый лоб и маленькие уши покраснели. Он наконец догадался, кто принес загадочные колоды.
— Спа-па-сибо! — сказал он, заикаясь от волнения. — Но я мо-могу принять вашу по-помощь только с дележом… из по-половины!..
Несмотря на почтенный возраст и экстраординарный curriculum vitae[18], Веревцов сохранил способность смущаться, как молодая девушка. Вдобавок долголетнее молчание так отразилось на его привычках, что в экстренных случаях он нередко совсем лишался способности говорить.
— Хорошо! — спокойно согласился Ястребов. — Мы с вами поделимся, как мужик с медведем: вам корешки, мне вершки.
Оба они были изобретателями и пытались изменить условия жизни в полярной пустыне и приспособить их к своим желаниям, но затеи Ястребова носили фантастический характер. Он захотел, например, построить судно, не имея ни малейшего понятия о судостроении, и водился над ним целый год с нечеловеческим упорством. В конце концов вышла круглая барка, по форме похожая на поповку, которая при первой же поездке безнадежно села на мель в одном из протоков Колымы. Он изобрел усовершенствованную уду, на которую не хотела клевать рыба, пробовал варить мыло из сала и древесной золы, дубил кожи тальничной корой, изменил собачью упряжь, к великому ущербу для упряжных животных.
Новая затея Веревцова была, быть может, столь же мало исполнима, как постройка фантастического корабля, но вытекала из насущной потребности.
Нуждаясь в растительной пище, он затеял развести вокруг юрты огород и устроил большой парник для более нежных овощей. Он научился огородничеству еще в Шлиссельбурге, в довольно необычных условиях, но все-таки у него были и познания, и опыт, хотя и не для такого сурового климата. Семена он привез с собою, даже держал всю дорогу картофель и лук за пазухой, чтобы сохранить их от мороза. Конечно, и того и другого было мало, всего по нескольку штук, но Робинзон Крузо, как известно, развел из единственного зерна целое хлебное поле, и Веревцов тоже не терял бодрости со своими четырьмя картофелинами и шестью луковицами. Гораздо важнее было то, что он привез с собою два больших ящика стекол, хотя совершенно непонятно, каким образом они уцелели и не разбились по дороге. Кстати сказать, на эти стекла было много охотников, и самые видные из обитателей города предлагали за каждое стекло хорошую плату пищей или мехами, ибо в Колымске стекол было мало, и они заменялись летом промаслянной бумагой или тряпкой, а зимою — попросту четырехугольным куском светлой и толстой льдины. Но Веревцов крепился, и только Марье Николаевне подарил два стекла для окна ее спальни. Марья Николаевна, впрочем, в тот же день отослала стекла обратно.
«Мои окна обращены на юг и дают много света и без стекол, — писала она, — было бы грешно уменьшать наш парник».
Но Веревцов остался тверд и отправил ей стекла во второй раз. Так они пересылались целый день без всякого определенного результата, пока Ястребов, завернувший посмотреть на Витьку, не пригрозил Марье Николаевне, что возьмет стекла себе, и только после этого они водворились на предназначенном им месте.
Тем не менее, устроить огород и парники в Колымске оказалось мудренее, чем можно было ожидать. Исправник и поп каждое лето пробовали разводить овощи, но картофель у них родился меньше лесного ореха, а капустные вилки даже не начинали завиваться. Поэтому на пропадинских званых обедах подавали вареный картофель, протертый вместе с шелухой, а щи варили вроде коровьего пойла, из зеленых капустных листьев, заквашенных пополам с мукой.
Из мерзлой подпочвы даже летом струился вечный холод, и под гряды парника нужно было подстилать толстый слой удобрения даже в июне и июле, чтобы перегорание навоза спасло их от стужи. Скота было мало, и приходилось изо дня в день тщательно наблюдать за поведением лошадей и коров на подножном корму, чтоб собрать сколько-нибудь значительное количество навоза. Вдобавок удобные места для огородов были только на откосах холмов, ибо пониже лежало сплошное болото.
На холме перед юртой был недостаток в воде, которую приходилось таскать с реки ведрами на собственных плечах по крутым и неудобным для ходьбы косогорам. Веревцов задумал устроить очеп вроде колодезного, который поднимал воду бадьей, разливал бы ее по деревянным трубам на его владения. Именно для этой дели он так усердно долбил свои колоды, которые должны были соединиться в виде импровизированного водопровода.
Еще в позапрошлое лето Веревцов засадил несколько гряд и устроил небольшой парник. Жатва его была невелика, но разнообразна, ибо он высеял на гряды и в горшки все свои семена, не исключая табака и горчицы. Другие члены колонии, заинтересованные опытом, помогали, чем могли, и после уборки Веревцов, отобрав семена на будущий год, взял да и устроил из всех овощей беспроигрышную лотерею для всех членов общества. Никакие отговорки не помогали, и Веревцов, после всех летних хлопот, остался на гречневой каше на всю зиму. Положим, что это был первый опыт, и Веревцов надеялся его расширить, но теперь добровольные помощники уже не были так настойчивы. Семян все еще было мало, и, несмотря на всю заманчивость свежих овощей, никто не желал еще раз отнять у Веревцова его «корешки или вершки». Только упрямый Ястребов был совершенно чужд этой деликатности и продолжал вмешиваться в работы по устройству будущего огорода. Овощи, впрочем, он презирал от всего сердца и во время вышеупомянутой лотереи, после короткой, но настойчивой попытки вернуть свою долю Веревцову, он вынес ее на двор и раскрошил на куропаточьей тропе птицам.
— Чтобы они были пожирнее! — пояснил он.
Он был убежден, что после этого даже Веревцов не будет так настоятельно навязывать ему этот «свиной корм», как он презрительно называл про себя огородные продукты. В эту зиму он решил приготовить колоды для водопровода и в одну неделю выдолбил десяток длинных бревен, ибо работа топором давалась ему гораздо лучше, чем Василию Андреичу. Ему помогали, впрочем, многие из досужих молодых людей, которые были рады укрыться под эгидой широкой бороды Ястребова от уравнительного распределения, которое пытался осуществить Василий Андреич. Однако идея перенести готовые колоды в ложбину около юрты и потом сообщить о них Веревцову принадлежала собственно Ястребову, и он стоял теперь перед дверью юрты, по-своему наслаждаясь смущением ее хозяина.
На другой день было воскресенье, и Веревцов рано проснулся, чтобы поскорее освободиться от обычных домашних работ и иметь хоть полдня свободных. Он был ревностным поклонником воскресного отдыха и никогда не позволял себе в этот день заниматься каким-нибудь посторонним делом, кроме хозяйства. Даже дрова и воду он приготовлял с вечера, чтобы поменьше возиться поутру. Воскресное время он старался проводить по-праздничному, ложился опять после обеда или брался за книгу, методически отыскивая место, заложенное еще с прошлого воскресенья. Чаще всего, особенно если погода была благоприятная, он отправлялся визитировать и, обойдя одну за другою все квартиры колонии, возвращался домой уже поздно вечером, с сознанием весело и счастливо проведенного дня. Угощение он не признавал, ибо не потреблял обычной пищи пропадинского стола. В спорах различных пропадинских партий он тоже не участвовал, но спокойно сидел где-нибудь в стороне и с видом большой любознательности выслушивал все pro и contra[19], но когда его просили высказать свое мнение, он конфузился по своей неизменной привычке и заявлял, что у него слишком мало материалов для суждения, так что он пока еще не может составить себе определенного мнения об этом предмете.
Наконец, камин истопился, и такой же немудреный обед или, если угодно, завтрак, что и вчера, поспел и был с’еден. Но, когда Василий Андреич готов был взяться за шапку, в сенях послышался шорох.
— П-шол! — крикнул Веревцов, думая, что это собаки. Вороватые пропадинские собаки осаждали юрту летом и зимою, ибо раньше в ней жил Ястребов, постоянно выбрасывавший на двор заячьи и птичьи кости. У Веревцова, разумеется, во всем жилище не было ни единой косточки, но собаки не отставали, и неутомимо подрывались под стену, очевидно, не желая верить вегетарианству нового хозяина. Кроме того, по ночам они устраивали собрания на плоской крыше юрты и нередко даже давали там свои оглушительные зимние конверты.
На этот раз, однако, шорох происходил не от собак.
— Это я — послышалось из-за двери, и нетерпеливая рука стала возиться с ремнем, заменявшим ручку.
Для того, чтобы поднять люк, нужна была некоторая сноровка. Наконец, струя белого густого холода хлынула с порога и застлала весь пол в знак того, что усилия нового гостя увенчались успехом.
Белая фигура торопливо перетащилась через несоразмерно высокий порог. Слишком рано отпущенная дверь тотчас же тяжело упала на место, дав пришельцу такого крепкого и неожиданного туза сзади, что он немедленно вылетел на середину комнаты.