Разговорчивым сумрачным днем
И, засыпанный донным песком,
Не могу шевельнуть плавником.
Пусть пугает меня глубина.
Я, пока пролетает волна,
Постою, притаившись в кустах,
Пережду набегающий страх.
Так, течению наперерез
Поднимаюсь почти до небес,
Доплыву до истоков реки,
До истоков моей тоски.
Изменился давно фарватер
Изменился давно фарватер,
И опасности велики
Бесноватой и вороватой
Разливающейся реки.
Я простой путевой запиской
Извещаю тебя, мечта.
Небо низко, и скалы близко,
И трещат от волны борта.
По глубинным судить приметам,
По кипению пузырьков
Могут лоцманы — и поэты,
Если слушаться их стихов.
Мне одежда Гулливера
Мне одежда Гулливера
Все равно не по плечу,
И с судьбою Агасфера
Я встречаться не хочу.
Из окошка общих спален
Сквозь цветной рассветный дым
Я лицом повернут к далям
И доверюсь только им.
В этом нервном потрясенье,
В дрожи пальцев, рук и век
Я найду свое спасенье,
Избавление навек.
Это — мизерная плата
За сокровище во льду,
Острие штыка солдата
И заветную руду.
Перевод с английского
В староверском дому я читаю Шекспира,
Толкованье улыбок, угрозы судьбе.
И стиху откликается эхо Псалтыри
В почерневшей, продымленной темной избе.
Я читаю стихи нараспев, как молитвы.
Дочь хозяина слушает, молча крестясь
На английские страсти, что еще не забыты
И в избе беспоповца гостят.
Гонерилье осталась изба на Кубани.
Незамужняя дочь разожгла камелек.
Тут же сушат белье и готовится баня.
На дворе леденеют туши кабаньи…
Облака, как верблюды, качают горбами
Над спокойной, над датской землей.
Луна свисает, как тяжелый
Луна свисает, как тяжелый
Огромный золоченый плод,
С ветвей моих деревьев голых,
Хрустальных лиственниц — и вот
Мне кажется — протянешь руку,
Доверясь детству лишний раз,
Сорвешь луну — и кончишь муку,
Которой жизнь пугает нас.
Прощание
Вечор стояла у крылечка,
Одета пылью золотой,
Вертела медное колечко
Над потемневшею водой.
И было нужно так немного:
Ударить ветру мне в лицо,
Вернуть хотя бы с полдороги
На это черное крыльцо.
Утро
По стенке шарит желтый луч,
Раздвинувший портьеры,
Как будто солнце ищет ключ,
Забытый ключ от двери.
И ветер двери распахнет,
И впустит птичье пенье,
Всех перепутавшихся нот
Восторг и нетерпенье.
Уже, взобравшись на скамью
Иль просто на подклетье,
Петух, как дьякон ектенью,
Заводит многолетье.
И сквозь его «кукареку»,
Арпеджио и трели
Мне видно дымную реку,
Хоть я лежу в постели.
Ко мне, скользка и холодна,
Едва я скину платье,
Покорно кинется волна
В горячие объятья.
Но это — лишь в полубреду,
Еще до пробужденья.
И я купаться не пойду,
Чтобы не встретились в саду
Ночные привиденья.
А ветер покидает дом,
Пересчитав посуду,
Уже пронесся над прудом,
Уже свистит повсюду.
Перебирает воду он,
Как клавиши рояля,
Как будто он открыл сезон
В моем концертном зале.
И нынче летом — на часах
Ты, верно, до рассвета,
Ты молча ходишь в небесах,
Подобная планете.
Облокотившись на балкон,
Как будто на свиданье,
Протягивает лапы клен
К любимому созданью.
И ты стоишь, сама лучась
В резной его оправе.
Но даже дерево сейчас
Тебя задеть не вправе.
Всю силу ревности моей
И к дереву и к ветру
Своим безмолвием залей,
Своим блаженным светом.
И ветер рвет твои чулки
С веревки возле дома.
И, как на свадьбе, потолки
На нас крошат солому.
Неосторожный юг
Неосторожный юг
Влезает нам в тетради
И солнцем, как утюг,
Траву сырую гладит…
Свет птичьего пера,
Отмытого до блеска,
И дятла — столяра
Знакомая стамеска.
Проснувшихся стихов
И тополей неспящих,
Зеленых языков,
Шуршащих и дразнящих,
Мой заоконный мир,
Являйся на бумагу,
Ходи в тиши квартир
Своим звериным шагом.
Иль лебедем склонись,
Как ледяная скрипка,
С небес спускаясь вниз
Размеренно и гибко.
Вся комната полна
Таким преображеньем,
И ночи не до сна
От слез и напряженья.
Но в мире место есть,
Где можно спозаранку
Раскинуть эту смесь,
Как скатерть-самобранку.
Какой заслоню я книгой
Какой заслоню я книгой
Оранжевый небосвод,
Свеченье зеленое игол,
Хвои заблестевший пот,
Двух зорь огневое сближенье,
Режущее глаза.
И в капле росы отраженье
Твоей чистоты, слеза.
Я разорву кустов кольцо
Я разорву кустов кольцо,
Уйду с поляны.
Слепые ветки бьют в лицо,
Наносят раны.
Роса холодная течет
По жаркой коже,
Но остудить горячий рот
Она не может.
Всю жизнь шагал я без троны,
Почти без света.
В лесу пути мои слепы
И неприметны.
Заплакать? Но такой вопрос
Решать же надо.
Текут потоком горьких слез
Все реки ада.
Ведь только длинный ряд могил
Ведь только длинный ряд могил —
Мое воспоминанье,
Куда и я бы лег нагим,
Когда б не обещанье
Допеть, доплакать до конца
Во что бы то ни стало,
Как будто в жизни мертвеца
Бывало и начало.
Приподнятый мильоном рук
Приподнятый мильоном рук,
Трепещущих сердец
Колючей проволоки круг,
Терновый твой венец.
Я все еще во власти сна,
Виденья юных лет.
В том виновата не луна
Не лунный мертвый свет.
Не еле брезжащий рассвет,
Грозящий новым днем,
Ему и места даже нет
В видении моем.
ЛИЧНО И ДОВЕРИТЕЛЬНО
Я, как Ной, над морской волною
Я, как Ной, над морской волною
Голубей кидаю вперед,
И пустынною белой страною
Начинается их полет.
Но опутаны сетью снега
Ослабевшие крылья птиц,
Леденеют борта ковчега
У последних моих границ.
Нет путей кораблю обратно,
Он закован навек во льду,
Сквозь метель к моему Арарату,
Задыхаясь, по льду иду.
Бог был еще ребенком, и украдкой
Бог был еще ребенком, и украдкой
От взрослых Он выдумывал тайгу:
Он рисовал ее в своей тетрадке,
Чертил пером деревья на снегу,
Он в разные цвета раскрашивал туманы,
Весь мир был полон ясной чистоты,
Он знать не знал, что есть другие страны,
Где этих красок может не хватить.
Он так немного вылепил предметов:
Три дерева, скалу и несколько пичуг.
Река и горные непрочные рассветы —
Изделье тех же неумелых рук.
Уже не здесь, уже как мастер взрослый,
Он листья вырезал, Он камни обтесал,
Он виноградные везде развесил гроздья,
И лучших птиц Он поселил в леса.
И, надоевшее таежное творенье
Небрежно снегом закидав,
Ушел варить лимонное варенье
В приморских расписных садах.
Он был жесток, как все жестоки дети:
Нам жить велел на этом детском свете.
Живого сердца голос властный[19]
Живого сердца голос властный
Мне повторяет сотый раз,
Что я живу не понапрасну,
Когда пытаюсь жить для вас.
Я, как пчела у Метерлинка,
Как пресловутая пчела,
Которой вовсе не в новинку
Людские скорбные дела.