Не успокоит, не согреет
Не успокоит, не согреет,
Не утишит обид и бед
Зари, смешавшейся с кипреем,
Малиновый тяжелый цвет.
О, потерпи еще немного,
Слезой стеклянною блесни,
Слабеющие руки Бога
Над горизонтом подними,
Чтоб, каменея в двоеперстном
Благословляющем кресте,
Он был, как твой двойник и сверстник,
В рожденье, жизни и мечте…
Вся даль весенняя бродила
Вся даль весенняя бродила,
По всей земле искала брод.
Деревья терла пенным мылом
И их несла в водоворот.
Исторгнутые смертной мукой,
Прощанья слышались слова.
И корни, как чудовищ руки,
Тянули к небу дерева.
Рыданья, хрипы, междометья
Средь воя, шума, суеты,
Когда их вездесущий ветер
Сбивал по-своему в плоты.
Тащил вперед на перекаты,
И рвал одежду им в клочки,
И гнал, как гонят в бой солдата,
Вниз по течению, в толчки.
И, черной ошалелой массой
Наваливаясь на скалу,
Они с рычаньем несогласным
Ныряли в утреннюю мглу.
Он пальцы замерзшие греет[28]
Он пальцы замерзшие греет,
В ладонь торопливо дыша;
Становится все быстрее
Походка карандаша.
И вот, деревянные ноги
Двигая, как манекен,
По снегу, не помня дороги,
Выходит на берег к реке,
Идет к полынье, где теченье
Ускорили родники,
Он хочет постигнуть значенье
Дыхания зимней реки.
И хриплым, отрывистым смехом
Приветствует силу свою.
Ему и мороз не помеха,
Морозы бывают в раю.
Белое небо. Белые снега
Белое небо. Белые снега.
Ходит по ущельям девочка-пурга.
Босая, оступается, камни шевеля,
Под ее ногами горбится земля.
Девочка-растрепа, красавица моя,
Ты — моя родина, ты — моя семья.
Лесами ты проходишь — и гнутся леса,
На небо ты глядишь — и дрожат небеса,
Долго ль заблудиться мне в белых камнях,
Возьми меня за руку и выведи меня
На тихие, зеленые, теплые луга,
Девочка-растрепа, красавица пурга!
В болотах стелются туманы
В болотах стелются туманы,
И сердце бьется все сильней,
И знаки ночи долгожданной
Все громогласней, все видней.
Мне все дневные проволочки
Так очевидно нелегки.
Я кое-как дойду до точки,
До красной, стало быть, строки.
Меняют вещи цвет и форму,
И в новой сущности своей
Они не так уже бесспорны,
Как в свете слишком ярких дней.
Ведь одиночества отрада
Не ощущенье мертвеца,
Оно — моя Робинзонада
Без милосердного конца.
Так после кораблекрушенья,
С самим собой наедине
Находят счастье и решенье
Во всем довериться волне.
Но, вспоминая ежечасно
Свой каменистый путь земной,
Роптавший в горести напрасно
Не соглашается со мной.
Сломав и смяв цветы
Сломав и смяв цветы
Своим тяжелым телом,
В лесу свалился ты
Таким осиротелым,
Что некий грозный зверь
Открыл свою берлогу
И каменную дверь
Приотвалил немного.
Но что тебе зверья
Наивные угрозы,
Ему — печаль твоя,
Твои скупые слезы?
Вы явно — в двух мирах,
И каждый — сам собою.
Не волен рабий страх
Сегодня над тобою…
Как будто маятник огромный
Как будто маятник огромный
Раскачивается вода.
Но скал моих — сухих и темных —
Не достигает никогда.
Давно изучены границы
Морских угроз, морских страстей,
И волн горбатых вереницы
Пугать способны лишь детей.
Валы, как тигры в зоосаде,
Летят прыжком на парапет.
И вниз срываются в досаде,
И оставляют пенный след.
И луч, как нож, с кормы баркаса
Разрежет небо пополам.
И тучи, точно туши мяса,
По всем навалены углам.
И берега закатом тусклым
Не обозначены еще.
И труп какого-то моллюска
Багровым светом освещен…
Ты упадешь на снег в метель
Ты упадешь на снег в метель,
Как на пуховую постель,
Взметенную погромом.
И ты заплачешь обо мне,
Отворотясь лицом к стене
Бревенчатого дома.
И ты не слышишь — я зову,
Я, как в лесу, кричу «ау»,
Охрипший и усталый.
Сжимаю, бурей окружен,
В застывших пальцах медальон
Из белого металла.
Так много в жизни было зла,
Что нам дорога тяжела
И нет пути друг к другу.
И если после стольких вьюг
Заговорит над нами юг —
Мы не поверим югу.
Мне б только выболеть немножко
Мне б только выболеть немножко,
Суметь довериться врачам.
Лекарством, как ребенка, с ложки
Меня поили б по ночам.
Но разве был событьем частным
Тот фантастический рассказ,
Что между двух припадков астмы
Припоминается сейчас,
Когда я стиснут был в ущелье
Камнями, небом и ручьем,
Не помышляя о прощенье
И снисхождении ничьем…
Нет, не для нас, не в нашей моде
Нет, не для нас, не в нашей моде
Писалось мира бытие,
И расточительность природы,
И пышность грубая ее.
И не раченьем садовода,
Избытком силы мир живет,
Любую пользуя погоду,
Какую вынес небосвод.
Мир не вмещается в картины,
Но, на полотна не просясь,
С любым из нас на миг единый
Провозгласить хотел бы связь.
Зачем роса порою ранней
На неподвижном лепестке
Висит слезой, зовя в бескрайней
Такой мучительной тоске…
Всюду мох, сухой, как порох
Всюду мох, сухой, как порох,
Хрупкий ягелевый мох,
И конические горы
Вулканических эпох.
Здесь на зов весны несмелой
Откликаются едва
И гранит позеленелый,
И зеленая трава.
Но рога свои олени
Смело сбрасывают в снег.
Исчезают сны и тени,
И добреет человек.
Я на этой самой тропке
Я на этой самой тропке
Подбирал когда-то робко
Бедные слова.
Я сгибал больное тело,
Чтоб в ушах зашелестела
Сонная трава.
Ныне я сквозь лес багровый,
Опалив ресницы, брови,
Проскачу верхом.
Ведь, выходит, ты недаром
Угрожала мне пожаром,
Красным петухом.
Бьется, льется дождь горящий,
И кричит от боли чаща,
И кипит река.
Камни докрасна нагреты.
Не попасть домой к рассвету
Без проводника…
Оттепель
Деревьям время пробудиться,
Смахнуть слезинку и запеть,
Воды по капельке напиться
И завтра же зазеленеть.
Сырые запахи гашенья
Так мимолетны, так легки.
Березам тленье, и растленье,
И все на свете пустяки.
Едва ли черные березы
Свою оплакивают честь.
Ведь капли, как людские слезы,
Морозом осушают здесь.
И будто целый сад, с досады
На запоздавшую весну,
Не хочет становиться садом
И возвращается ко сну.
Своим внезапным пробужденьем
Он, как ребенок, устрашен.
Он весь — во мгле, он весь — в сомненье,
И зеленеть не хочет он.
Пережидаем дождь
Пережидаем дождь
В тепле чужого дома.
Ложится навзничь рожь,
Боясь ударов грома.
И барабанит град
Крупней любой картечи
И может, говорят,
Нам приносить увечья.
А небу все равно,
Что будет нынче с нами.
И тополь бьет в окно
Намокшими ветвями.
Летят из всех щелей
Обрывы конопатки.
Мигает все быстрей
Зажженная лампадка…
Луч
Будто кистью маховою