И жизнь, что прожита до дна,
Видна, как миг.
И некогда цветить узор,
Держать размер,
Ведь старой проповеди с гор
Велик пример.
Мы дорожим с тобою тайнами
Мы дорожим с тобою тайнами,
В одно собранье их поставя
С такими сагами и дайнами,
Которых мы забыть не вправе.
Ведь мне с годами это тождество
До умопомраченья ясно.
Казалось, нам дождаться дождика
И все в слезах его погаснет.
Но нет, оно — пожара зарево
Над нашей жизнью запылавшей,
Пока еще не разбазарено,
Затоптано, как лист опавший.
Вдыхаю каждой порой кожи
Вдыхаю каждой порой кожи
В лесной тиши предгрозовой
Все, что сейчас назвать не может
Никто — ни мертвый, ни живой.
И то, что так недостижимо,
Что не удержано в руке,
Подчас проходит рядом, мимо,
Зеленой зыбью на реке.
Мир сам себе — талант и гений,
Ведущий нас на поводу,
И ритма тех его смятений
Нам не дано иметь в виду.
Ведь это все — одни отписки:
Баркасы, льдины, облака, —
Все то, что без большого риска
Бросает нам его рука.
Я жизни маленькая веха
Я жизни маленькая веха,
Метелка, всаженная в снег,
Я голос, потерявший эхо
В метельный, леденящий век.
С горластым бытом в перепалке,
Мне не случалось никогда
Зубрить природу по шпаргалке —
И в этом вся моя беда.
Меня мороз дирал по коже,
И потому в своей судьбе
Я все придирчивей и строже
И к нашим близким, и к себе…
Где жизнь? Хоть шелестом листа
Где жизнь? Хоть шелестом листа
Проговорилась бы она.
Но за спиною — пустота,
Но за спиною — тишина.
И страшно мне шагнуть вперед,
Шагнуть, как в яму, в черный лес,
Где память за руку берет
И — нет небес.
Луне, быть может, непонятно
Луне, быть может, непонятно
Людское робкое житье,
И ей, пожалуй, неприятно,
Что так глазеют на нее
Сегодня, кажется, недаром,
Не понапрасну, не зазря
Хрипеть приходится гитарам
В чертополохе пустыря.
Но все же, плечи расправляя,
Покорный сердца прямоте,
Шагну назад из двери рая
В передрассветной темноте.
Шагну туда, где боль и жалость,
Чужая жалость, может быть.
С моей давно перемешалась,
И только так могу я жить.
Сырая сумрачная мгла
Сырая сумрачная мгла —
Убежище от века.
Ведь человеку тяжела
Небесная опека.
Он скрыт от неба и земли
Блистательным туманом,
Его на отдых привели,
И легче стало ранам.
Ему и сердце не сосет
Известный червь сомнений.
Он душу вывернул на лед
Без всяких затруднений.
И он рассвета подождет,
Пока огнем вишневым
Рассвет туманы подожжет,
Сожжет в лесу сосновом.
И он рассмотрит ясно то,
Что ночью так стонало,
Когда не мог помочь никто,
Чтоб сердце замолчало.
А после неба синева —
Прогал в вершинах сосен —
Подскажет новые слова
И новые вопросы.
Вот так и живем мы, не зная
Вот так и живем мы, не зная,
Что в небе родятся снега,
Что летняя слякоть земная
До ужаса нам дорога.
Но, первой сентябрьской метели
Явлением потрясены,
Мы прыгаем утром с постели,
В подушке забыв свои сны.
И смотрим, как свежую новость,
Гравюру мороза в окне,
Резную блестящую повесть
О нашем сегодняшнем дне,
Где нет проторенных и гладких,
Знакомых, вчерашних путей,
Где все истоптала вприсядку
Плясавшая ночью метель.
Взъерошенная синица
Стучит в ледяное окно.
Ей надо и жить, и кормиться,
Клевать золотое пшено…
Дождя, как книги, слышен шелест
Дождя, как книги, слышен шелест
В садовой вымокшей тиши.
Сырой землей затянет щели,
Сухие трещины души.
Такие явятся травинки
И удивят здоровьем сад,
В лице которых ни кровинки
Не видно было час назад.
Ч го в угол загнано жарою,
Кому под солнцем жизни нет,
Что крылось грязною корою,
Умылось и идет на свет.
Дорожкой сада вперегонки,
Из всех сараев и закут
Вприпрыжку гадкие утенки
И даже Золушки бегут.
Кивает мокрой головою
Любой из встречных тополей,
И сад как будто больше вдвое,
Шумнее, ярче и светлей.
Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая
Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая,
Прожитая запалом, второпях.
Я изнемог, ее изображая
В моих неясных, путаных стихах.
Пускай внутри, за гипсом этой маски,
Подвижные скрываются черты
Черты лица естественной окраски,
Окраски застыдившейся мечты.
Все наши клятвы, жалобы и вздохи,
Как мало в них мы видим своего,
Они — дары счастливейшей эпохи,
Прошедшего столетья колдовство.
А что же мы оставили потомству,
Что наши дети примут как свое —
Уловки лжи и кодекс вероломства,
Трусливое житье-бытье.
Я не скажу, я не раскрою тайны,
Не обнажу закрытого лица,
Которое поистине случайно
Не стало ликом — ликом мертвеца.
Полька-бабочка
Пресловутый туз бубновый,
Номерочек жестяной,
Оскорбительной обновой
Прикрепляют за спиной.
Золотые стонут трубы
Средь серебряного льда,
Музыкантов стынут губы
От мороза и стыда.
Рвутся факелов лохмотья,
Брызжет в черный снег огонь.
Слабый духом, слабый плотью
Кровью кашляет в ладонь.
Тот герой, кто крепок телом,
А душою слабоват,
Тут же кается несмело,
В чем и не был виноват.
Ну а тот, кто крепок духом,
Вынес ужас ледяной,
Тот улавливает ухом
Смысл мелодии двойной.
И, от грохота и шума
Отведя усталый взгляд,
Смотрит он во мглу угрюмо
И разгадывает ад.
Лед[46]
Еще вчера была рекой
И вымерзла до дна,
И под людской хрустит ногой
Застывшая волна.
Она — лишь слепок ледяной
Лица живой волны.
И ей, наверно, не одной
Такие снятся сны.
Весной растает этот лед
Окоченевших строк,
И берега окрест зальет
Разлившийся поток.
Опоздав на десять сорок
Опоздав на десять сорок,
Хоть спешил я что есть сил,
Я уселся на пригорок
И тихонько загрустил.
Это жизнь моя куда-то
Унеслась, как белый дым,
Белый дым в лучах заката
Над подлеском золотым.
Догоняя где-то лето,
Затихает стук колес.
Никакого нет секрета
У горячих, горьких слез…
Ты волной морского цвета
Ты волной морского цвета,
Потемневшей от луны,
Захлестнешь глаза поэта,
Не сдержавшего волны.
И в твоем глубоком взоре,
Взбаламученном до дна,
Может — море, может — горе,
Может — ненависть видна.
Потому что этим цветом,
Северянам на беду,
Красят землю только летом
Два-три месяца в году.
И, хотя с тобой в союзе
Очутились зеркала,
Ты моей послушной Музе
Неохотно помогла.
Вот такой тысячеглазой,
Отраженной в зеркалах,
Ты запомнилась мне — сразу,
Находясь во всех углах.
И оптическая сила,
Умножая облик твой,
Взоры все соединила
В яркий фокус световой.
Бормочут у крыльца две синенькие галки
Бормочут у крыльца две синенькие галки,
И воду воробей из лужи важно пьет.
Щегол уж не творит, а шпарит по шпаргалке —
Я с детства заучил порядок этих нот.
Но прелесть детских лет — не больше, чем невзгода,
Чем тяжесть страшная на памяти моей.
Мне совестно взглянуть под купол небосвода,