Наверху в сто глоток гаркнули: «Молодец! Ай да молодец!» И тут заметил я, что по обоим берегам народу собралось тьма-тьмущая. Крутимся мы с бочкой, как очумелые, а я об одном только думаю, выдержат ли обручи. Не лопнут ли сейчас, в самое-то нужное время. «Обручи вы мои милые, — взмолился я, — не подведите, родненькие, спасите меня! Держитесь сами и меня спасайте!»
Прошу их, а сам ногами бочку сжимаю и ногами же работаю. Поднесет бочку к берегу, вытяну я ноги, и не бочка о камень стукается, а мои ноги, и она обратно летит. Притащили наконец веревки, кинули их мне. Привязал я к одной бочку, к другой себя, уж как я это сделал, и не рассказать, привязал, значит, и кричу:
— Тяни-и!
Вытянули они бочку, потом — меня. Ступни у меня все в крови! Кожа на коленях содранная. Дали мне штаны, сел я на осла и поехал в село. Один ведет моего осла, словно я от святых мест возвращаюсь, а следом за мной целая толпа валит — стар и млад идет. И бочку тащат. Поставили ее во дворе мечети и объявили:
— Тут стоять будет, в общем владении.
Спрашивают моего согласия.
— Согласен, — говорю, — только, чур, уговор: пускай Кара Сулю на нее влезет и три раза перед всем народом прокричит, что деревянные обручи лучше железных.
Залез Кара Сулю на бочку и не только это прокричал, но еще и от себя прибавил:
— Эй, люди добрые, стар и млад, знайте, что нет лучше деревянных обручей, коли их настоящий мастер сделал! Лучше деревянных обручей не найти!
Заплатили мне сколько положено и еще сверх того дали шерсти, меду, воску, так что за одну бочку получил я добра — на трех ослах не увезти. Как увидал меня отец со всем этим добром, да как рассказал я ему, почему на мне чужие штаны, так у него прямо глаза на лоб полезли.
После этого начали объявляться один за одним желающие, чтоб я им бочку сделал, пошла торговля, отбою не стало от заказчиков, и денег не сосчитать. Старых мастеров люди обходили и ко мне шли, а ведь было тогда в наших краях больше ста двадцати душ бондарных дел мастеров!
Сто двадцать мастеров, да никто из них верхом на бешеной бочке не скакал и бороды у муллы не отрезал.
Перевод М. Тарасовой.
ДОРОЖКИ
Пришел вчера ко мне домой дорожный обходчик и спрашивает, я ли Влашо.
— Начальник дорожного управления Георгиев приказал, — говорит, — привести тебя к нему!
— Приказано, так веди!
Подвел он меня к самым дверям начальника.
— Постучи, — говорит, — сними шапку и входи!
Я постучал, снял шапку и вошел.
Начальник сидел за столом и читал газету.
— Добрый день, товарищ начальник.
— Что надо? — спрашивает начальник, а сам в газету глядит.
— Звали меня, — говорю. — Я — Влашо.
Услыхал он «Влашо» — газету отложил.
— А-а-а! — говорит. — Значит, это ты за городом дороги прокладываешь и денег не берешь?
— Да, — говорю, — я.
— Живешь где? В городе? — спрашивает начальник.
— Да.
— Интересно, как это я никогда тебя не видел.
— Город, — говорю, — большой. Да я редко куда и выхожу. На дому работаю. Сапожничаю. А вернее сказать, чиню и латаю.
— Как же так, — удивляется начальник, — ты и сапожничаешь, ты и дороги прокладываешь?
— А что? Запрещено разве?
— Да нет, кто ж говорит, что запрещено…
— А то обходчик пришел ко мне и говорит: «Начальник дорожного управления приказал привести тебя к нему!» Я и подумал: может, что нарушил.
— Вот скотина! — вскипел тут начальник. — Я ему велел не привести тебя, а попросить зайти. Просто хотелось повидать тебя, потолковать. И что положено заплатить. Я, — говорит, — отвечаю за дороги во всем районе. Сколько ж ты с нас возьмешь?
— Я, — говорю, — товарищ начальник, не за деньги дорожки прокладываю!
А он словно обозлился, что кто-то не за деньги работает.
— Государство этого не допустит! Как же так? Раз работал — получай свое!
— Ну коли так, пусть платят.
— Сколько?
— Я ведь не нанимался. Сколько заплатят, столько и ладно.
— Сколько времени ты провел на объектах?
— Дней я не считал. А работаю я только после обеда.
— А до обеда?
— А до обеда сапожничаю.
— И много выручаешь?
— Когда лев, когда полтора. А случается, и два лева… Раз на раз не приходится. Но жена тоже помогает. Она судомойкой в ресторане работает. Столуется там. А сыновья взрослые, обженились, отдельно живут.
Вылупился на меня начальник, очки даже снял, чтоб получше меня разглядеть.
— Интересно, — говорит. — Ты не выглядишь таким старым.
— А что? — говорю. — Шесть десятков уже разменял.
— И каждый день дорожки делаешь?
— Каждый.
— И никогда не берешь денег?
— С кого мне их брать? Кто мне их даст? Я люблю дорожки прокладывать — и прокладываю. Меня же никто не заставляет, с кого мне деньги брать? Разве только пенсионеры попросили проложить тропу к их парку и пообещали два лева; дорожку-то я сделал, а заплатить они мне позабыли.
— Ежели так, — говорит начальник, — может, ты и на нас поработаешь?
— Можно. А чего ж!
— А сколько возьмешь?
— Сколько дадите.
— Инструмент есть?
— Есть.
— Взрывчатка?
— На что она мне? Я со взрывчаткой не работаю.
— Почему?
— Лес пугается. Птицы улетают.
— А если скала поперек дороги, тогда как?
— Обхожу! Или киркой. Когда можно, киркой. Когда нельзя, обхожу. Я знаю, у какого камня есть корень, у какого нет. Иной раз такой попадется, что с места не стронешь. Без корня. Что человек, что камень — без корня никуда не годятся. Ни с какой стороны его не подцепишь. Ни киркой не возьмешь, ни лопатой. Кружишь вокруг него, а он хоть бы что. Плевать ему на то, что тут дорожке пролечь надо! Потому рубаха на мне больше месяца не держится. Пот вконец съедает.
— Ну так брось это дело, — советует он мне. — Ты свои дорожки, я слышал, прокладываешь в самых непроходимых местах, по кручам.
— А где ровно, на что там дорожка! Где ровно, там и без дорожки пройдешь. Дорожка — она имеет цену в горах, где круто.
— Хорошо, а кто же по твоим дорожкам на кручу взбирается? — спрашивает меня, значит, начальник. А я вижу, что его любопытство разбирает, и давай ему рассказывать во всех подробностях, кто по какой дорожке ходит.
— Одни, — говорю, — гуляют, потому как влюбленные. Другие за кизилом ходят. А больше всего пенсионеров бродит. Чуть рассветет, они уж тут как тут. Проветриваются. Кто голову проветривает, кто нервы. Нервов-то теперь сколько! Одни молчат, другие смеются… Третьи меня ругают. Недавно вот один ругался из-за того, что я не довел тропы до вершины и он себе брюки разодрал. Я ему говорю: «А чего тебя несет на самый верх? Дай срок, и туда дорожку проложу!» А он: «Я, друг, вот-вот богу душу отдам. Нет у меня времени ждать. Хочу на белый свет сверху поглядеть, пока в силах, а то потом в землю зароют, уж не вылезешь». — «Ладно, — говорю, — в таком разе я тебе проложу тропку на самый верх!» Вот сейчас, значит, ему эту тропку и делаю. А то вот Дарачев! Знаешь Дарачева? Он из-за давления ходит, мужчина из себя солидный, пузатый, вот и взялся меня отчитывать: «Куда ты так круто забираешь? Для кого стараешься? По твоим дорожкам орлам летать, а не людям ходить! Вел бы где поровнее! Смотри, возьмусь я за тебя». Вот Дарачев как говорит. Ну, я и проложил для него ровную тропку. По ней теперь и доктор Пумков ходит. Ровная тропка и к роднику ведет. Я ему там и желобок смастерил, чтоб пить было удобно. Попьешь водички — и назад. Вот какие у меня клиенты взыскательные… А туристы, так те даже спасибо говорят. Вот как! На днях дали мне целую сумку помидоров. А один, из Софии, сказал: «Я тебе медаль выхлопочу «Великий радетель туризма»! Видать, партийный, потому как еще сказал: «Ты наш человек, — говорит, — только вот по части энтузиазма чересчур далеко ушел!»
Веселый народ, целая компания, хохотали прямо до упаду. Битый час вертелись возле меня. Только одни был хмурый, увидел у меня метлу и спрашивает, для чего она. «Камушки, — говорю, — сметать». — «Зачем их сметать?» — спрашивает. «Босиком кто пойдет, ногу наколет». — «Да разве сейчас кто ходит босиком? — кричит. — Видел ты сейчас в Болгарии, чтоб кто-нибудь босой ходил? Ты что, хочешь сказать, в Болгарии люди босыми ходят? Ну-ка, — говорит, — давай удостоверение личности! Паспорт!..» — «Вот тебе, — говорю, — паспорт! Влашо! Гляди не гляди, Влашо и есть Влашо!» — «Улыбнись, — говорит, — я посмотрю на твои зубы, на фотографии они у тебя вроде не вставные». Ощерился я, показал ему зубы, вот эти самые. «А почему, — спрашивает, — они у тебя вставные?» — «Свои, значит, выпали», — говорю. — «Но здесь-то, — говорит, — у тебя настоящие! — И тычет в паспорт. «Паспорт, — говорю, — выдан в пятьдесят третьем, а с той поры сколько воды утекло…» Отцепился он от моих зубов, взялся за дорожки. «Кто тебе платит за работу?» — «Никто!» — «Значит, задарма работаешь?» — «Значит, задарма». — «А ну, говорит, пошли со мной в совет, посмотрим, что за благодетель такой выискался!» Хорошо, люди вмешались, оставил он меня в покое, но потом сказали мне, что он прятался где-то неподалеку и следил за мной.
Разговорился это, значит, я вовсю, а начальник слушает:
— Говори, говори, очень интересно… А пока мы разговариваем, я, — говорит, — позвоню бухгалтеру, чтобы тебе спецодежду выдали.
— Бухгалтер не разрешит, товарищ начальник!
— Почему? Ты что, его знаешь?
— Этого, — говорю, — не знаю, а вот с бухгалтером, который в лесничестве, имел дело.
Объяснил я начальнику, как однажды позвал меня лесничий поработать у него… Лето, людей не хватает. Взмолился человек: «За деньги, без денег — как хочешь, — говорит, — только выручи, приходи. Вода размыла дорогу, неровен час грузовик перевернется или человек свалится, что тогда делать?» Я пошел, поработал день, а назавтра он и говорит мне: «Уходи!» — «Что такое?» — спрашиваю. «Я тебе скажу что, но пусть это промеж нас останется. Бухгалтер заявил, что он с ненормальными не хочет связываться… Еще какое несчастье случится, а мне отвечай, что человека незаконно на работу взяли. Нам такие не нужны, гони его!» И пришлось лесничему выгнать меня. «Принесешь, — говорит, — медицинскую справку, тогда работай!»