Урбанизация и связанная с нею миграция населения — в разумных границах — были неизбежны и необходимы. Но мы уже почти на самой границе, где следует остановиться, оглядеться, хорошо подсчитать, какие села и в каком направлении будут изменяться, подумать о том, надо ли подталкивать миграцию дальше вперед или же пора ее задержать. Пока еще есть кого задерживать.
Урбанизация, помимо экономической и биологической, имеет еще одну, главным образом, психологическую, даже чисто психологическую сторону, которая связана с соотношением: «человек — машина» или, точнее, с избавлением человека от физического труда благодаря машине.
Избавление человека от тяжелого, именно тяжелого, физического труда — это, конечно, достижение прогресса и цивилизации. Благодаря тому, что человеку стала служить машина, у него остается больше времени, когда он может принадлежать самому себе, отдыхать и совершенствоваться. Значит ли это, что, полностью освободившись от физического труда, человек будет счастлив, если он будет тратить себя на одни лишь туристические прогулки, гимнастику, посещение матчей, сидение у телевизора? Скажу прямо: не верю я в то, что полное освобождение человека от физического труда может стать нашим идеалом, что гимнастические упражнения смогут возместить ему отсутствие физического труда и что нормальный человек сможет обойтись без творческой, ничем не заменимой радости, доставляемой ему тем, что он создал своими собственными руками. Труд не проходит для человека просто так, муки труда облагораживают его в самом широком смысле этого слова, и прежде всего тем, что они дают ему самосознание творца. Сам процесс изготовления чего-то, созидания чего-то — это высшее удовольствие для человека, особенно, когда у него есть склонность к определенному виду творчества.
Каждое изделие рук человеческих доставляет этим рукам, вернее — сердцу человека, истинное наслаждение, озаряет радостью его душу. Человек чувствует себя значительным, нужным, полезным, только когда он что-то создает. Удовлетворяя творческий импульс, который являет собой благородную, неудержимую порой потребность человека, труд уравновешивает, обогащает человека, созидает его, делает его действительно человеком. Не только умственный труд, а именно физический. Да ведь труд и превратил обезьяну в человека!
Если не удовлетворен творческий импульс — один из самых могущественных импульсов, — в душе человека остается не заполненная ничем полость. Остается пустота, и эта пустота нарушает естественное внутреннее равновесие, приводит к комплексам… Комплексы — это те клинья и клинышки, которые человек забивает в самого себя, чтобы укрепить нарушенное каким бы то ни было образом внутреннее равновесие. Комплексы — это душевная недостаточность, а иногда и душевное страдание!
Верно, люди и сейчас трудятся — но больше умственно, а они испытывают потребность, естественную потребность в ручном труде! Работать руками — это же одновременно и умственный труд. Человек эволюционировал — в этом нет никакого сомнения — благодаря труду, и это не случайно. Во всяком, даже самом простом движении во время физического труда участвует едва ли не вся мускульная и нервная система, совершенствуется не только психомоторная часть организма, но и ум, и куда более неуловимые его душевные элементы — человеческая нравственность, человеческий характер. Поэтому в физическом труде — речь идет не о тяжелом, монотонном и разрушительном для здоровья физическом труде, а об умеренном, творческом, здоровом — есть нечто с воспитательной точки зрения н е з а м е н и м о е.
Какие адекватные ценности мы будем искать, чтобы уравновесить недостаток физического труда, — будем ли обращаться к надлежащим образом поставленному трудовому воспитанию или же предоставим широкие возможности человеческому пристрастию «рыться» в земле, — не знаю. В одном, однако, я уверен, глядя на то, как наша молодежь бежит от физического труда, как бурно разгораются у нее потребительские склонности за счет склонностей духовных, творческих (назовем это «плотоугодием»), — я уверен в том, что человеческая природа стоит перед новым, серьезным испытанием…
Я упомянул о потребительских склонностях, и мне захотелось сказать
Каждый человек испытывает потребность в удовольствиях. Для одного удовольствием будет, придя домой после работы, прилечь на диван и почитать. Для другого — завернуть после работы в питейное заведение, тяпнуть рюмку, а то и больше, ракии и прийти к себе домой навеселе… Для третьего удовольствием будет поиграть в карты; для четвертого — нажраться без меры; для пятого — послушать хорошую музыку; шестой предпочтет хорошую прогулку перед закатом и т. д. и т. п. Каждый, как говорится, в соответствии со своими склонностями, вкусами и способностями…
Несомненно одно — то, что духовно развитый человек, который может испытывать высшие эстетические наслаждения, реже злоупотребляет грубо-чувственными удовольствиями. Глубокие корни того, что мы, не слишком в это вдумываясь, определяем как мещанство, кроются, в сущности, в ограниченных возможностях испытать духовные радости. В этих случаях и разгорается инстинктивное стремление к чувственным удовольствиям и материальным «пиршествам» (запасаться, иметь, копить и радоваться, любоваться накопленным). Я отнюдь не проповедую аскетизм; чувственные удовольствия — и естественны, и необходимы, и желанны, и таят в себе незаменимые прелести при условии, что ими не злоупотребляют, что они не превращаются в фокус существования, в самоцель и смысл жизни… Не призываю я и плевать на вещи, которые нам служат, но ведь не мы же должны служить им, а они нам… Я не говорю, что молодежи не надо пить коньяк, но когда это становится стилем жизни, повседневностью — кофе, коньяк, праздность, пустословие, — этот вид «плотоугодия» мне не нравится (и не знаю, кому он может понравиться, кроме тех, кто его проповедует и практикует).
Плотоугодие присуще не только молодежи, но и взрослым и более всего преуспевшим взрослым, которые, под напором завоеванного или нажитого изобилия, в духовном отношении заплывают жиром, грубеют, омещаниваются и предаются безудержному потребительству…
Жизнь предлагает людям много сокровищ — среди них есть предметные (видимые), вещественные, и духовные, невидимые, которые в отличие от вещественных не «токсичны» и злоупотребление ими невозможно. Как правило, гораздо большие шансы испытать счастье (при прочих равных условиях) имеет духовно развитый, эстетически развитый человек. В этом и заключается смысл эстетического воспитания, которому мы в последнее время придаем такое значение, хотя его не съешь и не выпьешь.
Смысл эстетического воспитания состоит в том, чтобы вырастить людей с эстетическим вкусом, которые могли бы и радоваться красоте, и сами ее создавать. Однако эстетическое воспитание не может осуществляться, скажем, лишь путем изучения эстетики. Оно требует, чтобы мы с малых лет развивали у детей воображение, вкус, впечатлительность, требует также и всесторонней гуманитарной подготовки… Не может ребенок, учившийся лишь тому, чтобы стать, например, кузнецом, прочитав учебник по эстетике, приобрести эстетическое образование. Нельзя, вбив в технический чурбан один эстетический гвоздь, считать, что дело сделано. Способность ценить красоту, создавать красоту и наслаждаться красотой требует всестороннего развития личности, и в этом смысле все упирается в общее образование.
И тут возникает вопрос: сможет ли техническое направление, которое мы придали образованию, привести нас прямо и быстро к желаемой цели?
Безусловно наше желание идти в ногу с мировым техническим прогрессом нельзя не иметь в виду, когда строится система народного образования. Но вполне закономерен также и вопрос: соблюдаем ли мы тут чувство меры? Не слишком ли мы ужимаем гуманитарные предметы — рисование, пение, историю, литературу, которые более всего остального развивают и обогащают чувствительность человеческой натуры, в пользу технических наук или, вернее, в пользу балласта в этих науках?
Не чрезмерно ли перевешивают в нашей образовательной системе производственные, «рациональные» соображения? Взять хотя бы экзаменационные работы по болгарскому языку и литературе абитуриентов, поступающих в высшие учебные заведения. Уверяю вас, тут будет над чем задуматься…
Цель нашего общественного строя — сделать человека счастливым, а счастье заключается не только в материальном производстве — конечной цели технического прогресса. Жизнь доказывает и доказала уже многократно, что понятия изобилия и счастья, богатства и счастья не всегда совпадают. Отнюдь не все владельцы машин «Пежо» счастливее владельцев «Запорожца». Прошлой осенью парижские газеты сообщили, что покончила жизнь самоубийством молодая супруга одного из самых богатых людей на свете — Нэарха. Фантастическое богатство мужа, значит, не сделало ее счастливой.
Если не ошибаюсь, больше всего в мире самоубийств происходит сейчас в Швеции — стране с самым высоким (как утверждают) жизненным уровнем, а ведь известно, что самоубийства являются барометром. И вот этот барометр говорит, что шведы — не самые счастливые люди на свете, хотя у них больше всего электрических приборов на душу населения, и они потребляют наибольшее количество масла…
Если бы счастье действительно так сильно зависело от техники, от вещей и продуктов, которые она производит, тогда десятикратное развитие техники (и производства) в последние годы уже сделало бы людей в десять раз счастливее, — но каждый понимает, что утверждать это смешно. Вероятнее, пожалуй, обратное: перенапряжение, связанное с бурным развитием техники и с ухудшением «окружающей среды», приводит к нервному истощению, а ведь именно нервы — главный инструмент для переживания человеческих радостей и удовольствий, для ощущения человеческого счастья… Если нервы у тебя не в порядке — на что ты годен? Гроша ломаного не стоят тогда ни капиталы Нэарха, ни богатство Онасиса или Креза… Не случайно существует сказка про царя, который никак не мог почувствовать себя счастливым и в конце концов позвал одного мудреца. Тот сказал ему, что он может стать счастливым, если наденет рубаху человека, который всем доволен. Царь послал своих телохранителей отыскать такого человека, однако они, обойдя все царство, так и не нашли никого, кто был бы полностью доволен жизнью, и отправились обратно. В лесу их застигла темнота, затем хлынул дождь. Деваться им было некуда, и они нашли себе убежище в хижине какого-то пастуха. Там они обсушились, поели что бог послал, отдохнули и остались очень довольны, а потом перед уходом признались пастуху, что они царедворцы, и спросили его, что бы ему хотелось получить от них в подарок.