– Ну же, леди. Мне казалось, мы уже миновали ту часть, где вы застываете будто статуя и отказываетесь говорить. Или вы и впрямь окаменели?
– Ваше Высочество? – Я не хочу знать, что он скажет дальше, если я опять промолчу.
– О, прекрасно. У вас все же есть голос.
Принц постукивает рукояткой ножа по столу. Он начинает раздражаться. Я сглатываю комок в горле и горький привкус на языке.
– Я был удивлен, обнаружив, что у вас есть приданое.
– Есть.
– Лорд Дэйрилин рассчитывал на ваш брак?
– Да.
– Он должен был знать, что шансы невелики. Натянутые отношения с принцессой исключают все удачные возможности. Даже здесь мы о вас наслышаны.
– Безусловно, – выдавливаю я. Слежу за тем, как его пальцы крутят резную рукоятку и поглаживают драгоценные камни.
Он резко кладет нож на стол.
– Почему вы не вернули плащ?
– Меня могли обвинить в краже, – предполагаю я, подняв глаза.
– А теперь, когда он обнаружен у вас? – Взгляд у него темный, пристальный и безжалостный.
Я стараюсь не думать о том, какое положено наказание за кражу у принцессы. Наверное, оно мало отличается от того, какое назначают у нас дома за кражу у дворян. А раз я теперь служанка – и с уже известной недоброй славой Валки, – последствия могут быть ужасны.
– Я его не воровала. – От страха голос превращается в шепот. Я кашляю и сжимаю губы, чтобы не продолжать.
Он мне не верит. А может, и верит. В любом случае будет трудно.
– Как плащ оказался среди ваших вещей?
– Мне его дали.
– Кто?
Я не желаю ему лгать. Сама удивляюсь, что не хочу этого совершенно. Хотя ложь могла бы спасти меня от подозрений. Но вместо прямого ответа я спрашиваю сама:
– Кто, по-вашему, мог его дать мне, Ваше Высочество?
Кестрин пристально смотрит на меня.
– У Алирры не было причин отдавать подарок.
Я пожимаю плечами.
– Леди, я не в силах помочь, пока вы сами помогать отказываетесь. Объясните, как плащ попал к вам.
– Мне его дали, – повторяю я.
– Когда вы еще звались леди Валкой.
Почему все мои слова обречены быть ложью?
– Как вам угодно, – бормочу я.
– Мне это совсем не угодно. Вы меня все больше запутываете, леди.
– Я не хочу доставлять неприятности.
– И я вам почти верю. – Он говорит тихо, будто сам с собой. Потом повышает голос и продолжает: – Но несколько вещей ставят меня в тупик. Плащ, перебравшийся к вам от принцессы без ее ведома. Ваше имя, поскольку вы сообщили лордам Филадону и Мелькиору, что предпочитаете Торнию вместо имени Валка, будто бы общего с матерью. В то время как матушка ваша умерла много лет назад, и звали ее Темира. Далее – эти ваши сундуки; сундуки, полные свадебных подарков от отца, якобы совершенно не любившего вас. Характер ваш – тоже головоломка. Балованное, изнеженное дитя в прошлом, на тяжелую работу вы согласились без жалоб, даже будто бы с радостью.
Он переплетает пальцы.
– А ваша манера говорить напоминает речь принцессы, что превратилась из тени в самодовольную высокомерную девицу за считаные дни.
Я вздрагиваю, одновременно довольная тем, что он видит истинную натуру Валки, и униженная тем, что он собирался взять в жены тень. Неужели такой меня видели? Кестрин кивает, будто что-то уразумев. Не знаю, что именно ему увиделось в моем лице.
– Вы что-нибудь из этого объясните? – спрашивает он.
Я заставляю себя ответить, начав с самой простой загадки:
– Имя я действительно поменяла. Уезжая сюда, я ехала в новую жизнь. И хотела оставить прошлое позади, начать сначала.
– Простое объяснение, – охотно соглашается Кестрин с улыбкой, похожей на оскал почуявшего кровь хищника. – Даже правдоподобное. Но отнюдь не убедительное.
Стоило ли и пытаться объяснять.
– Другого у меня нет. – Я пытаюсь изобразить легкое раздражение.
Принц откидывается в кресле.
– Вопрос с плащом по-прежнему открыт. – В его словах сквозит угроза.
– Оставляю это на ваше усмотрение. – Я возвращаюсь взглядом к столику. Древесина столешницы золотится и блестит, как водная гладь. Что он теперь со мной сделает?
– Вы слишком доверчивы, леди.
Я склоняю голову ниже.
– Что значит ваше новое имя – Торния?
– П‐просто торния. – От неожиданности я заикаюсь. – Небольшая дикая розочка, растет в горах. Немножко цветов. Но больше все листья и колючки.
– Почему вы взяли такое имя?
– Мне они всегда нравились.
Еще не договорив, я уже понимаю свою ошибку. Очередной штрих к образу, никак не подходящему Валке. С каждой такой мелочью он все больше убеждается, что я не та, за кого себя выдаю.
– Вы должны знать, Ваше Высочество, что последние годы я провела на юге, в доме отца. И сильно изменилась с тех пор, как покинула королевский двор. Вам докладывали только о той девушке, которой я была прежде, – но не о той, кем стала.
Я говорю слишком быстро и сама это слышу. А правда перетекает в вымысел, выдумка становится истиной, и я уже выпускаю из рук нити собственной действительности.
– Вас пленяют терновые кусты, хотя раньше прельщали драгоценности? – мягко спрашивает принц.
– Можете смеяться, Ваше Высочество.
– Вы должны понимать, что это странное заявление.
Я теряюсь, перебирая в уме доводы.
– Не могла же я назваться Рубиной или Диамантой, правда?
Он улыбается, и я понимаю, что заминка перед ответом выдала ему то, что я надеялась скрыть.
– Правда, – соглашается он. – Но давайте еще раз посмотрим на ваш рассказ. Изнеженная дворянская дочь, ставшая довольно милой гусиной пастушкой за месяц-другой, хранит в своих вещах нечто, ей не принадлежащее, вместе с богатством, которого хватило бы, чтобы устроиться в жизни получше, чем простая гусятница.
От удивления у меня открывается рот. В маленькой шкатулке Валки правда столько ценного? Или дело лишь в том, насколько низко мое положение?
– Итак?
– Я не додумалась что-нибудь продать.
Кажется, его поражает настолько простодушное заявление.
– Вы не додумались?
Я развожу руками:
– Мне почти незнаком менайский, Ваше Высочество. Куда бы я пошла? Как объяснилась бы, не показавшись воровкой?
– Вы так или иначе под подозрением в воровстве, – замечает он.
– Действительно.
– Почему вы не попросили о помощи?
Он искренне считает, что я могла обратиться к нему за помощью? После того, каким холодным, расчетливым и опасным он предстал передо мной? Я бы скорее доверила свою судьбу Даме. Мне совсем не хочется смеяться, но смех снова пузырится внутри и вырывается против воли, так же как в давнем разговоре с матерью. Я зажимаю рот рукой и стараюсь дышать.
– Простите меня, Ваше Высочество, – говорю сдавленно, – но кого мне было просить? Надо было умолять о помощи вашего отца, сделавшего меня прислугой? Надо было идти за помощью к вам?
Он встает так резко, что ножки стула скрежещут о каменный пол, и рычит:
– Как вы смеете так говорить со мной!
Я вздрагиваю, прижатая к лицу рука скрючивается, будто птичья лапа, ногти впиваются в щеки.
Он нависает над столом, уперев ладони в дерево и пронзая меня взглядом.
– Изволите пренебрегать нашей добротой, хотя вам нашли место, когда принцесса хотела изгнать вас? Смеете допускать, что мы не помогли бы вам с таким пустяком?
– Да. – Голос охрип от страха, ответ едва срывается с языка, а я уже готовлюсь к удару, которого не избежать. Но его нет.
Принц выпрямляется и размашисто шагает к окну.
Я смотрю на его спину, на напряженную линию плеч. И думаю, что для меня все кончено, потому что он не простит мне эту сцену, не забудет про злосчастный плащ. А потому я говорю:
– Ваш отец предложил мне возвращение домой в обмен на определенные сведения, касающиеся принцессы. Когда я отказалась, он отослал меня работать и заверил, что – изволь я предать ее – во дворце меня всегда охотно выслушают. И вам, Ваше Высочество, тоже есть до меня дело лишь оттого, что я будто бы что-то знаю. Каждая наша беседа – только попытки вытянуть некие ответы, которые я, по-вашему, скрываю. Ни вы, ни ваш отец ни за что не помогли бы мне улучшить мое положение, потому что вам необходимо, чтобы я нуждалась в вас, чтобы стала что-то должна в обмен на помощь. Разве не такая она, ваша игра? Или я… я во всем ошибаюсь?
Я договариваю неуверенно, отчаянно желая, чтобы все мои обвинения были незаслуженны.
Но принц не издает ни звука, и между нами повисает тишина.
Обратно ко мне он поворачивается с лицом непроницаемым и пустым. Прочитать что-то во взгляде я не могу. Наверное, он будет бить меня ради упоения криками.
Принц нарочито неторопливо пересекает комнату. Когда он подходит, я встаю. Знаю, что вся трясусь, но не могу скрыть этого, как не в силах утаить дыхание. Он застывает в шаге от меня. Граненый оникс его глаз отражает свет. Кажется, сила его ярости посрамит даже моего брата. Но он по-прежнему стоит недвижимо, взирая на меня сверху вниз.
– Ты меня боишься.
Заявление, не ждущее согласия. Я отвожу глаза и отворачиваюсь к стене. Он затеял новую игру? Он правда еще хуже брата?
– Сядь, – говорит он неожиданно, махнув рукой в сторону моего кресла.
Я сползаю вниз и сижу, обхватив руками края сиденья, пока он опускается на свое место. Смотрю на стол и стараюсь ни о чем не думать.
– Белый жеребец, с которым ты каждый день ходишь в поля, – какой он породы?
Вопрос звучит так, будто мы с Кестрином случайно повстречались у конюшни. Мне не сразу удается ответить:
– Не знаю, Ваше Высочество. Мне сказали… что он с Пышных Равнин.
– Превосходная особь. Главный конюший подумывает отдать его на разведение.
– На разведение, – повторяю я, как слабоумная, не в силах ухватить новый виток разговора.
– Конь отлично сложен. Сильный и быстрый, – объясняет принц, само воплощение приятного собеседника.
– Полагаю… полагаю, вы правы. Но я не уверена, что… у Фалады будет потомство. Его не использовали для разведения.