– Эх! – Он скорбно опускает глаза.
– Но пришлось как следует поискать, – уточняю я.
Взгляд у него загорается:
– Правда?
Я киваю, глядя на него, и тяжесть в груди понемногу растворяется.
– Тут моя матушка хочет повидать тебя. Пойдешь с ней встретиться?
– Твоя матушка? – Это точно не еще одно тайное имя Красного Сокола.
– Она с трудом ходит, – объясняет Таркит. – Иначе пришла бы сама.
– Почту за честь, – говорю я, опомнившись.
– Тогда пошли, – звонко отвечает он и срывается с места.
Я иду следом, его спутники тоже стараются не отставать.
– Познакомишь с друзьями? – спрашиваю я.
– Я Торто! – сам объявляет один из мальчиков. – Мне десять, и бабуля скоро отдаст меня в плотники.
Он широко, гордо и беззубо улыбается. Через мгновение я понимаю, что щербинка в улыбке с ним на всю жизнь: он уже вышел из того возраста, когда вместо выпавших передних зубов растут новые.
– Это ерунда, – говорит Таркит. – Вот я буду пекарем. Начну учиться на той неделе!
– Кто твой наставник?
Мой вопрос вызывает целый шквал подробностей, включая размеры лавки, число других подмастерьев, ждущую его пару новеньких башмаков и то, что первой его работой будет ношение воды для всей выпечки. Пока он переводит дух и наверняка пытается вспомнить еще какие-то важные подробности, которые, грешным делом, позабыл, я поворачиваюсь к третьему мальчику:
– А тебя как зовут?
Самый младший и чумазый мальчуган из троицы пожимает плечами и глядит на Торто.
– Это мой братик, – объясняет тот. – Звать его Фенн, только он совсем не говорит.
Я понимающе киваю:
– Стеснительный.
– Нет, просто перестал говорить. Не говорит теперь ни с кем, даже с матушкой.
– Почему?
– Его похищали, – шепчет Таркит. – Он сумел удрать и вернуться к нам домой, но больше никогда не говорил с тех пор.
Фенн бросает взгляд на Таркита, потом вверх на меня, маленький и нахохленный.
– Простите, – бездумно говорю я.
Таркит смотрит удивленно:
– Это же не твоя вина.
Не моя? Останься я принцессой, была бы обязана позаботиться об их безопасности если не сейчас, то в первые же месяцы после свадьбы.
– Тем более он все равно ничего не помнит, – говорит Таркит.
– Что? – спрашиваю я обескураженно.
– Как его похищали, – снова встревает Торто. – Когда возвращается кто-то из похищенных, его надо благословлять. Похитители накладывают на них Тьму, но благословение все поправляет.
– Что такое Тьма?
Мальчишки глядят на меня с недоумением.
– Ну, просто Тьма, – говорит Таркит. – В уме у них делается темно. А благословение от этого спасает.
– Забирая их память?
– Только о похищении, иногда чуточку больше. Да и кто бы хотел такое помнить вообще?
Я хмурюсь и гоню прочь неуютное чувство неправильности «благословения», крадущего воспоминания, хочешь ты этого или нет. Как бы то ни было, мальчики с этим явно примирились. Так же, как вынуждены мириться с жизнью, в которой люди пропадают прямо с улиц. По телу бежит дрожь, я обхватываю плечи руками.
Мальчики приводят меня на широкую мощеную площадь. На ней возведен ряд виселиц, и хотя они пусты, их тяжелое, выжидающее присутствие бросает мрачную тень на все вокруг. Свернувшись под помостом, спит нищий, укрывшийся от ветра за дощатой стеной.
– Что это за место? – спрашиваю я, когда мы выходим из переулка.
– Площадь Повешений, – говорит Таркит равнодушно, будто мы шагаем через его кухню.
Торто, приметив мой взгляд, продолжает:
– Тут убивают всех плохих людей. Иногда им рубят головы вместо повешения.
Он принимается описывать какую-то особенно кошмарную казнь, когда убийца безуспешно попытался удрать с головой на плечах только с тем, чтобы толпа схватила его и разорвала на куски. Я стараюсь не слушать, пропуская его рассказ мимо себя, и при первой же возможности снова спрашиваю мальчиков про обучение. Так, под рассказы о плотниках и выпечке, мы и приходим к дому Таркита.
Живет Таркит в обшарпанной постройке из желтого кирпича. Улицы вокруг закиданы мусором, но внутри запятнанный пол чисто выметен. Мы спускаемся в подвал и ныряем через низкий, завешенный тканью проем в темную комнатку.
– Это келари Терн, Таркит? – спрашивает женщина надломленным голосом.
– Да, мама. Привел ее повидаться с тобой, как обещал.
– Зажги свечу и поди поиграй снаружи. Не уходи далеко, слышишь? Потом проводишь ее назад.
– Да, мама.
Зажженный Таркитом свечной огарок бросает неровный желтый свет на укутанную одеялами женщину, рядом с ее циновкой стоит табурет. Мальчик оставляет на нем свечу и уходит, Торто и Фенн – следом.
– Добрый вечер, – говорю я, склоняя голову.
– Подойдите ближе, келари. Хочу увидеть ваше лицо.
Я сажусь на колени возле циновки и встречаю взгляд женщины. Ее черты, искаженные хворью и тяготами жизни, все еще хранят отпечаток юности. В волосах серебрится седина, но щеки гладкие; между бровями пролегла морщинка, но губы еще полные и красивые. Мне кажется, что она едва ли на десять лет старше меня самой.
– Вы прелестная девушка, – говорит она с улыбкой.
Я чуть не мотаю головой, чтобы отречься от вовсе не моей, а Валкиной красоты, и едва успеваю остановиться.
– Таркит о вас рассказывал, а потом мы узнали, что его отдают учиться. Люди обычно так не делают, понимаете, не платят просто так за целое обучение. Я выспрашивала у Артимьяна, и он поначалу не говорил, кто это сделал, но потом все же сказал.
Артимьян? А это другое прозвание Красного Сокола или имя кого-то из его людей? Вопреки любопытству, я не задаю вопроса и слушаю женщину дальше.
– Я хотела поблагодарить вас, келари. Вы дали моему Таркиту то, чего я всегда для него хотела. Уже и не надеялась найти ему место после того, как умер его отец.
Она тянется и хватает меня за руку своей, жесткой и узловатой, с окоченевшими, будто когти, пальцами. Я думаю о том, не таковы ли и ее ноги – скрюченные холодом и хворью, приковавшие ее к постели.
– Благодарю, – повторяет она.
– Не… – Я теряюсь, откашливаюсь и начинаю заново: – Таркит славный мальчик. Он помог мне. Я рада, что могу отплатить помощью ему.
– Нет, – говорит она. – Вы не долг отдавали. Вы и сами знаете. Мне просто хотелось взглянуть на ваше лицо и поблагодарить самой. Вот и все.
Я киваю, растеряв все слова. Она гладит меня по руке и расспрашивает, чем я занимаюсь, так что мы несколько минут говорим о гусях и конюшнях. Потом я прощаюсь и выхожу обратно на улицу.
Таркит встречает меня воплем, Торто и Фенн несутся рядом с ним.
– Теперь мы покажем тебе город, ага?
Я задумываюсь, но еще даже не полдень. До возвращения к работе полно времени.
– Хорошо.
– Тогда начнем с колодца, – повелевает Торто. – Там и остальные будут.
Идти до колодца совсем недалеко, им оказывается маленький кружок из камней посреди площади, к железному кольцу в стенке привязано веревкой ведро. Вокруг колодца играет стайка ребятишек. Когда мы подходим к ним, мои спутники срываются на бег, выкликая имена. Толпа мгновенно поглощает их, смешивает с целым роем кружащих рук, ног и голов.
– Кто это? – вопит один из голосов. Маленькие фигурки дружно оборачиваются и глядят на меня.
– Да, Таркит, кто это с тобой пришел?
– А, это Терн.
– Н‐да? – говорит один из ребят. Где-то на голову выше Таркита, с длинным лицом и ушами, торчащими будто ручки кувшина. – Откуда она взялась?
– Она работает в королевских конюшнях, – объясняет Таркит. – Но раньше жила в горах, а теперь она друг моего друга.
Последние слова он произносит так, что сразу ясно – это означает для ребятишек нечто, пока мне неизвестное.
Они рассматривают меня сияющими глазами.
– На конюшнях не работают чужеземные женщины, – говорит одна девочка.
– Точно, – соглашаюсь я. – Но я просто живу на конюшнях. Сама я гусятница.
– Гусятница! – вопит какой-то мальчуган. – Га-га-га!
К нему тут же присоединяются остальные, гогочут и крякают решительно не по-гусиному, наматывают вокруг меня круги, дергают за плащ и юбку.
Я смотрю на них сверху, ненадолго онемев, и разражаюсь смехом.
– Радуйтесь, что я не спутала вас со своими гусями! Для них-то у меня припасен посох!
Я ловлю ближайшую к себе девчушку и как следует щекочу. Она верещит и вырывается, и в тот же миг на мне повисают двое мальчишек, вцепившись будто пиявки. Я шарахаюсь в сторону, щекоча одного и пытаясь увернуться от второго. Едва освобождаюсь, как до меня добираются еще две девчонки и щекочут в ответ. Я вскрикиваю и тону в водовороте рук и ног, щекоча так яростно, как только могу, под вопли и взрывы хохота.
– Ладно! – молю я, когда еще трое детишек обрушиваются сверху. – Пощады! Пощады!
Несколько минут уходит на то, чтобы все угомонились, но раз я больше не сопротивляюсь, мне в конце концов дают сесть.
– Она ничего, – говорит мальчик с ушами-ручками.
– Точно, – соглашается Таркит, поднимаясь с земли.
Я обвожу взглядом детей, их худые лица и острые локти, истрепанную одежду и нечесаные волосы. Их дыхание рождает вокруг облачка пара, так что смотрю я сквозь дымку, то ясно видя каждую черточку, то теряя лица в призрачном тумане.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я мальчика.
– Лакмино, – говорит он, гордо задрав подбородок.
Я склоняю голову в церемонном приветствии.
– А всех остальных как зовут?
Они представляются хором, соревнуясь в громкости выкриков, подпрыгивая на месте и пихая друг друга. Пока я умудряюсь разобрать хотя бы тройку имен, успеваю потерять из виду тех маленьких людей, которым они принадлежат.
Наконец я поднимаюсь на ноги:
– Я совсем недавно в городе, так что расскажите-ка мне о нем все самое главное.
Детишки переглядываются, потом разом смотрят на Лакмино.
– Что ж, – важно говорит он. – Нам тут обо всем известно.
Остальные согласно кивают.