– Как восхитительно чудесно! – восклицает другая дама. – Они вас полюбят на всю жизнь!
– Сущие пустяки, – возражает Валка.
Я не свожу с нее глаз. Обе они, безусловно, правы. Я уже видела, как Таркит и Торто беспокоятся из-за еды, и представляю безумный восторг, который вызовет такое редкое, нежданное угощение, как яблочный пирог. Они навсегда его запомнят. А с учетом того, как изобилен сегодняшний, судя по всему обычный, ужин, пироги эти воистину самое малое из того, что дворец мог бы дать детям. Они едва ли оставят брешь в королевской казне и лишь на короткий миг озарят истощенные, вечно голодные лица уличной детворы и тем не менее обеспечат их обожание.
Я встаю и беззвучно шаркаю по ковру к выходу, хотя знаю, что уйти не смогу. Ручка вертится в ладони, но дверь остается закрытой. Я прижимаюсь к ней, чувствуя, как в груди сворачивается плотный клубок. Хочу вырваться, убежать, ничего больше не слышать. Мои собственные, сказанные днем слова бьются в сознании эхом: «Он дал мне работу и дом, когда у меня не было ничего. Так что я верна ему». И ответ Торто: «Я б тоже так решил».
Я сползаю вниз и лежу, скорчившись, на полу, прижав щеку и плечо к гладкому дереву двери. Вспоминаю, как Фалада в одном из наших ранних разговоров предположил, что меня выбрали в жены принцу из-за доверия, из-за того, что я бы оказалась им безгранично предана в обмен на их доброту. И я действительно была бы сама не своя от благодарности за защиту, за долгожданный приют, какими бы легкими ни были эти жесты для королевской семьи.
И какой малой ценой можно купить верность бедняков – всего лишь, понимаю я, дав самое необходимое. Не знаю, откуда берутся слезы, почему они обжигают щеки, почему всхлипы застревают в горле. Я хватаю и комкаю плащ, утыкаюсь в него лицом и глухо рыдаю.
Глава 27
Возня убирающей со столов прислуги уже почти затихает, когда я наконец слышу негромкие шаги в коридоре. Щелкает замок, и Матсин открывает дверь, наполовину подсвеченный лампой в руке. Я встаю со стула и иду за ним обратно по тайному проходу. Я уже сполоснула лицо водой из кувшина, разгладила плащ и могу лишь надеяться, что сумела убрать все следы слез.
Когда мы выходим в наружный коридор, я встаю и оборачиваюсь к воину. Если он так верно служит Кестрину, то наверняка знает больше, чем позволяет себе показать.
– Зачем принц попросил привести меня сюда? – спрашиваю я.
Он молчит, остановив взгляд на уходящем вдаль коридоре, потом не спеша поворачивает голову и изучает меня.
– Однажды он спросил меня, какова леди Валка, могла ли она стать гусиной пастушкой. Я ответил ему, что лишь леди, танцующая на кухне со служанками и обнимающая на прощание конюхов, способна принять подобное падение с честью и легкостью. Верия Валка таковой не была.
– Вы… – начинаю я и замолкаю прежде, чем цепочка стискивает шею. Нечему так удивляться. У данной мне квадры воинов было две недели до путешествия, чтобы узнать мой характер. Ну конечно, они заметили перемену. Я лишь полагала, что не поняли причины.
– Да, – говорит Матсин тихим голосом. – И потому молю вас поговорить с нашим принцем, встретиться с ним.
– Я прихожу, когда он вызывает.
Губы Матсина скорбно сжимаются.
– Мне бы хотелось, чтобы все было по-другому.
Я пожимаю плечами и бросаю взгляд в коридор, будто поторапливая.
– Возможно, по-другому будет хуже.
Матсин снова шагает, поняв намек. Когда мы приходим на место, к очередной резной двери в смутно знакомой галерее, он говорит:
– Я так не считаю, вериана. Надеюсь, в глубине души вы тоже.
Кестрин поднимает голову, как только я вхожу, в очаге у него за спиной весело потрескивает огонь. В этой маленькой гостиной я записывала за принцем послание к матери. Один только вид комнаты и повернутых друг к другу кресел режет меня острым будто клинок ужасом той встречи.
Я приседаю в реверансе, опустив лицо.
Кестрин кланяется под щелчок закрывшейся за Матсином двери.
– Вериана.
– Заид, – говорю я, выпрямляясь.
– Надеюсь, вам понравился вечер.
Понравился? Я бросаю на него взгляд и позволяю злости выжечь весь страх.
– Скажите мне, заид, чего вы надеетесь достичь этой вашей маленькой игрой?
Глаза у него чуть сужаются.
– Хочу, чтобы вы узнали мою нареченную не хуже, чем я.
– Я уже знаю принцессу, и вам об этом известно.
В горле чувствуется слабое давление цепочки. Что бы ни случилось, я не хочу привлекать внимание Дамы к нашей беседе. Хотя, возможно, она уже слушает. Этого никак не узнать, но я не желаю давиться на глазах Кестрина или нарываться на ярость Дамы сегодня. Надо искать обходные пути.
– Может быть, я стремился напомнить, – говорит Кестрин, словно можно позабыть, какова Валка.
– Для чего же?
Принц пожимает плечами, повернув ко мне ладони.
– Верия, – произносит он и замолкает. – Верия, что мне вам предложить?
Я гляжу прямо в лесные тени его глаз.
– Яблочные пироги.
Он смотрит на меня. Я разворачиваюсь и иду к дверям.
– Верия, постойте, – зовет он позади.
– Доброй ночи, заид.
– Стой.
Теперь голос звучит властно. Я оборачиваюсь, опустив плечи, снова чувствуя себя прислугой, обязанной повиноваться, понимая, что все мои права есть у меня только потому, что даны им. И почему я не могу его за это ненавидеть?
Он цепенеет и отводит взгляд.
– Поступай как хочешь.
Я в нерешительности смотрю, как по лицу у него пробегают тени.
– Уходи уже наконец! – рявкает Кестрин, срываясь с места. – Беги обратно к своим гусям и забудь, что я тебя звал.
Он быстро надвигается, глаза его кажутся почти черными – но отражается в них не злоба. Его терзает нечто иное, темное и уродливое. Но в этот раз я не боюсь. Я не думаю, что оно изольется на меня.
Он замирает почти вплотную ко мне.
– Ты же этого хочешь, ведь так? Убраться из дворца? Тогда убегай, Терн. Я больше не стану тебя держать.
– Если бы я правда хотела этого, то уже покинула бы Таринон.
Он тяжело вздыхает и медленно выпускает воздух.
– Ты однажды сказала, что тебе не с кем уехать и некуда податься.
– Теперь меня есть кому сопроводить, – говорю я, думая о Красном Соколе.
Кестрин ждет, плечи его напряжены, словно он боится моих слов.
Я устало улыбаюсь:
– Податься мне по-прежнему некуда. Полагаю, что все решаемо, но вы не хуже моего понимаете, что пока я уехать не могу.
– Выжидаешь.
– Приходится.
Как бы мне хотелось все это забыть!
– Что же вы не отошлете ее обратно? – спрашиваю я резко. – Знаете ведь, кто она такая. Зачем продолжать?
Почему речь всегда лишь о моем стремлении убраться прочь от двора, а не о его решении держать рядом змею?
Он смотрит в пол, потом вновь на меня, глаза его странно горят.
– Если я отошлю ее, то приедет ли в Аданию та же девушка, что покинет дворец?
Вероятно, нет. Вероятно, Валка вновь обретет свое тело, а к презирающему меня семейству вернусь я сама. Но об этом нужно беспокоиться мне, а не Кестрину.
– Это тревожит вас больше, чем собственное спасение от предательства? – спрашиваю я полным сомнений голосом. Чувствую, как цепь прижимается к горлу, но еще не давит. Ведь я не упоминаю саму Валку.
Взгляд у него мечется.
– Еще осталось немного времени.
Семь недель, если точнее.
– Ну а в последний миг – что тогда, заид?
Он безнадежно мотает головой:
– Не знаю.
Я моргаю, ошеломленная тем, каким юным вдруг стал его голос.
Он проводит ладонью по губам.
– Что значит «яблочные пироги»?
Я пожимаю плечами:
– Принцесса хочет завоевать любовь простого люда яблочными пирогами. Вы тоже предлагали мне то, что ничего вам не стоит, чтобы добиться преданности, ведь так?
Он молча изучает меня, и я краснею, поняв, что одета в подаренный им плащ.
– Я ищу лишь твоей дружбы, – говорит он.
– Но ищете ее не как друг. Как принц, ждущий верности в ответ. В этом и беда: я не продам ни свою верность, ни свою дружбу.
– Ясно. – Он отступает назад, не отводя глаз от моих. – Тогда как мне добиваться дружбы?
– Едва ли я смогу объяснить вам, заид. Достаточно сказать, что, каким бы поучительным я ни находила опыт, подобный сегодняшнему, он не может заставить меня кого-то уважать или почитать.
Я расстегиваю булавку броши и сбрасываю с плеч плотную ткань.
– Мне лишь хотелось показать два очень разных ужина. Чтобы стало очевидно, как важны… те, кто рядом.
– Я никогда в этом не сомневалась. Благодарю за наглядность, но в этом не было нужды.
– Тогда в чем она есть, верия? Что мне предлагается делать?
– Не знаю, заид, – вздрогнув, отвечаю я.
Шагаю под его пристальным взглядом к креслу, в котором однажды сидела. Перекидываю через спинку плащ и облокачиваюсь сверху, глядя на ладони.
– Предположим, я вернулась ко двору. Для чего?
– Надо устранить кое-какую несправедливость и назначить наказание, – говорит он тихо, словно боясь спугнуть мои слова.
Наказание. Для Валки, конечно. Но на самом деле мне это не нужно.
Я качаю головой:
– Мне довелось повидать достаточно, чтобы не тревожиться о справедливости в отношении себя. Кругом столько несправедливостей, куда более достойных вашего внимания. Неужели это единственная причина вернуться?
– Но ведь серьезная. Речь об измене…
– Единственная? – резко повторяю я.
Он пересекает комнату и опирается на кресло напротив, чтобы видеть мое лицо.
– Предавший однажды предает всегда, верия.
– Предупрежден – значит, вооружен.
– Но нужно учитывать тяжесть последствий.
– Я знаю. И верю, что у вас есть заботы поважнее женщины, на которой предстоит жениться, – особенно когда вы все еще вправе разорвать помолвку. Скажите, ради чего мне возвращаться, кроме упомянутой справедливости?
– Ради намного большего, чем яблочные пироги. Ради борьбы с любой несправедливостью в королевстве. – В улыбке Кестрина притаился хищник, гончий пес, учуявший кровь. Как быстро он меня понял.