– Нам нельзя на конюшни, – объясняет Торто шепотом. – Детям не положено. Но мне было велено найти тебя и сказать, чтобы ты пришла в «Любопытную Кошку». Сейчас объясню, как дотуда добраться.
– Спасибо. – Собственный голос кажется странным, будто исходит от кого-то позади меня.
– У тебя все хорошо?
Я смотрю сверху на Торто, на молчаливо стоящего рядом с ним Фенна, и из глаз наконец льются слезы.
– На мою подругу… напали, – объясняю я. – Мы ее нашли, но этим утром она умерла.
Торто глядит растерянно. А вот Фенн тянется и крепко меня обнимает, обхватив худыми ручками за талию. Я сажусь на колени и прижимаю его к себе, и вот уже Торто тоже обнимает меня и гладит по спине, когда я принимаюсь рыдать. Как же я хочу защитить их, защитить всех нас от зла.
Потом дети ждут, я возвращаюсь за посохом, и мы все вместе идем к Западной дороге.
– Нам надо бежать, – говорит Торто, когда мы выходим на улицу.
– Как там Таркит? – спрашиваю я, чтобы еще немножко побыть с ними.
– Здорово. Учится теперь у пекаря, и если хлеб вдруг пригорает, все ребята в пекарне его делят. Однажды даже нам лишнее приносил.
– Передавайте ему привет.
– Ага, – говорит Торто. – А ты уверена, что теперь в порядке?
– В порядке. – Я приглаживаю ему волосы рукой, еще раз улыбаюсь каждому и иду дальше, слыша за спиной топот убегающих в переулок мальчишек.
Объяснения Торто приводят меня на место. В отличие от постоялого двора, где я познакомилась с Соколом, «Любопытная Кошка» – заведение большое, с широкими коридорами и лестницами, залитыми светом из распахнутых в весну окон. Хозяйка бросает на меня короткий взгляд и отправляет вверх по ступеням. Я стучу во вторую справа дверь, и голос изнутри тут же зовет меня войти.
В комнате стоят лишь кровать и два кресла у окна. Я щурюсь на свет с улицы и наконец вижу сидящую в одном из них фигуру. Мужчина кивает мне, так что я иду через комнату, сажусь в соседнее кресло и смотрю на него. Это сам Красный Сокол.
– Не ожидала снова с вами встретиться, – говорю я.
Он склоняет голову, будто не менее удивленный.
– Мне жаль вашу подругу. Услышал утром, что она погибла.
– Да. – Я отвожу взгляд и смотрю на двери.
– Вы поэтому пожелали встречи со мной?
– Поэтому, – признаю я и снова умолкаю.
Между нами сгущается тишина. Виола мертва. Ее никак не вернуть, никак не отменить сотворенного с ней.
Красный Сокол подается вперед:
– Верия, я бы не пришел на встречу с вами лично, если бы не предполагал, что вы захотите обсудить что-то еще. Расскажите же, о чем пришли просить.
Я поднимаю глаза, растерявшись от мягкости его голоса. Не могу разобрать в укрытом тенью лице, настоящая это доброта или просчитанная, но не так уж и хочу выяснять.
– Мне нужно понять, каково правосудие в этой стране. Людей, что ранили… что убили Виолу, можно отыскать. Ясень с Дубом в этом уверены. Говорят, те сами расскажут, станут хвалиться, и найдутся свидетели. Но стражники ничего не делают. Они не хотят ничего узнавать.
Красный Сокол улыбается, но тихой, грустной улыбкой.
– Я говорил вам и раньше – вы слишком идеалистичны.
– Речь о справедливости.
– Справедливости для бедняков? – Он смеется и откидывается назад. – Здесь есть справедливость для богачей, есть справедливость для власть имущих. Для всех остальных нет вообще почти ничего.
Я знаю, и от знания этого больно. Я поднимаю голову, смотрю ему в глаза:
– Сальвия сказала мне, что есть законы короля и законы воров. Если королевские законы служат богатым, то что насчет воровских?
Он смотрит пристальнее, явно меня понимает, но говорит лишь:
– Они таковы, какими их делаем мы.
– И каковы же?
– В основном они лишь для воров. И в чем-то менее суровы, чем королевские, а в чем-то и много строже.
– Не понимаю.
Красный Сокол изображает, будто держит на ладони что-то тяжелое.
– Вот, например. Если вор украдет у своего брата, для начала его спросят почему.
– Разве красть – не образ жизни воров?
– Да, но у воров есть свой кодекс чести. Мы не посягаем на чужие владения, не крадем друг у друга. Если человек ворует из-за нужды, потому что его семья голодает, к примеру, то его прощают. Если же он ворует, только чтобы нажиться, в первый раз его высекут. Во второй раз – ему отрежут руку, чтобы больше не мог воровать. По законам короля обычных воров только секут, и неважно, почему они крадут и как часто.
– По законам короля вы, выходит, не обычный вор.
– Да, – говорит он повеселевшим голосом. – С необычными ворами обходятся по-особому.
– А как насчет людей, что творят… то, что сделали с Виолой?
– По королевским законам виновных в насилии и убийстве вешают.
Мне с трудом удается держать себя в руках, потому что впервые кто-то вслух называет совершенные с ней злодеяния. Надтреснутым голосом я спрашиваю:
– А по вашим воровским законам?
– Это преступления, которые не могут быть оправданы необходимостью, поэтому здесь мы согласны с королем: прилюдное повешенье. Но перед этим виновных секут плетьми, чтобы казнь не была слишком легкой.
– И все-таки похоже.
– Да. Я верно понимаю, что вы хотите наказания для напавших на Виолу?
Я встречаю его взгляд.
– Хочу. Но не знаю, что буду вам должна.
– Счет еще не подбит, но сомневаюсь, что слишком много, – говорит он с притворной серьезностью.
– Я выручила вас однажды, ваш человек меня – в другой раз. Вы помогли отыскать Виолу. Теперь я пришла просить снова.
– Когда вор предлагает оказать вам услугу, не спорьте, верия. Это слишком большая редкость, чтобы так легко отвергать ее.
Я тру щеки и замираю, держась за голову, будто могу удержать в себе весь ужас прошедших дней, будто мне по силам не разлететься на осколки от доброты его слов.
– Вам очень плохо, – говорит Красный Сокол.
Я мотаю головой и роняю руки на колени.
– Я в порядке.
– Вы никогда раньше не видели такой смерти.
– Да, – соглашаюсь я. – И никогда бы не поверила, что помочь могут те, кто скрывается от закона, а не те, кто поклялся его защищать.
– Я предан собственному закону.
Мне не хотелось его оскорблять.
– Верю. И благодарна за это.
Он продолжает смотреть на меня.
– Мы можем найти убийц Виолы и воздать им по справедливости. Едва ли это непосильное дело.
– Что я буду вам должна?
Он постукивает пальцами по подлокотнику.
– Скажите мне, верия, какова цена справедливости в вашей стране?
Я слежу за его пальцами и думаю о Валке, о том далеком дне и сапфировой брошке.
– Правосудие в моей стране похоже на королевские законы здесь – для богатых против бедных. Настоящая справедливость, – я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, – бесценна, я полагаю.
У него чуть шевелятся губы, словно он сдерживает улыбку, и я гадаю, что бы она могла значить.
– Бесценна, – повторяет он. – Сможете предложить мне что-то столь же бесценное взамен?
– У меня почти ничего нет, только привезенное в сундуках из дома. Не более, – говорю я робко. Он сказал, что плата будет невелика, но чего же он на самом деле хочет?
– У вас есть нечто большее, чем ваше имущество. Можете предложить что-нибудь еще?
Во рту неожиданно пересыхает. Я не могу отвести взгляд. Осознаю с жуткой подступающей дурнотой, что мы в спальне.
– Не… не могу, – заикаюсь я.
– Верия. – Он протягивает руку и мягко трогает меня за рукав.
Я отшатываюсь, потом пытаюсь собраться. Глупо показывать страх, глупо…
– Верия, – тихо говорит он. – Не смотрите на меня так. Когда я давал вам повод бояться?
Меня пронзает облегчением и, одновременно, стыдом.
– Простите, – шепчу я, опуская голову и пряча лицо от его взора.
– Вы так сопереживаете Виоле, потому что и вам раньше делали больно.
– Я… нет, не как Виоле. Со мной не творили такого. Меня просто… Пустяки.
– Пустяки?
Я закрываю глаза. Никогда еще я не заговаривала об этом, никому не рассказывала о выходках брата. Было неважно, знают ли остальные. Было какое-то спасение в том, чтобы не признавать ничего вслух, не признаваться самой себе. Молчание защищало меня от настоящего, и стоит лишь подумать о том, чтобы сейчас облечь все в слова… как слова эти застревают в горле, будто пойманные удавкой Дамы.
– Ничего, – мягко говорит Красный Сокол. – Вы переживете свой рассказ.
Я киваю, делаю вдох и говорю:
– Брат иногда меня бил. Он… он угрожал мне. – Слова звучат странно, повисают в воздухе. Менее значительные, чем я думала. – Но это ничто в сравнении с тем, что сотворили с Виолой, с другими. – Я выдыхаю в тишине. – Немного синяков, порез-другой, вот и все.
Я открываю рот и не могу продолжать, сказанное вырвало из груди весь воздух. Я закрываю лицо руками, сгибаюсь вперед, сгорбив спину. Спрятавшись, могу хрипло вдохнуть с резким сдавленным всхлипом. Я не хочу рыдать перед Соколом, а потому задерживаю дыхание и дрожу, не желая дышать до последнего.
– Терн, – говорит он баюкающим голосом, каким конюхи зовут напуганного жеребца. И все же я не могу разогнуться.
Он встает и отходит. Сейчас он оставит меня, станет презирать за слабость, ведь другим выпадает ноша много тяжелее.
– Вот, – говорит он, возвращаясь. – Выпейте.
Он протягивает мне жестяную кружку.
Я растерянно принимаю ее.
Он молчит, пока я не допиваю почти все и не утыкаюсь бездумным взглядом в остаток воды на донце.
– Еще в ночь нашей первой встречи я понял, что вы сильная внутри. Но до этого дня не осознавал глубины вашей храбрости.
Я смеюсь; выходит гадкий хриплый звук.
– Храбрости? Я хуже самого жалкого труса. Я допустила… Вы не представляете, как много я не сделала из страха за себя.
Я зажимаю рот руками, будто могу забрать обратно эту правду.
– Как вор, – говорит Красный Сокол, – я давно понял, что верный признак храбрости – способность действовать вопреки страху.