Нужно только оборвать узелок, и чары развеются. Но я не решаюсь. Он фейри и требует почтения, но… насколько ему можно доверять? Мама побоялась оставлять Бин с ним наедине. Я провожу рукой по поясу, сцепляю пальцы, чтобы не тряслись. Со мной иначе. Я, в конце концов, калека. Зацепив узелок ногтями, я отрываю его одним коротким движением.
Генно Камнегрив сидит передо мной, сама непринужденность, с дорожной сумкой под боком. Он пробегает глазами по мне и наклоняет голову, обозревая лошадей. Я встаю, одновременно подбирая посох, отряхиваю с юбки пыль.
– Там Пустая Река, – говорю фейри, кивая в сторону пересохшего русла. – В одном дне пути к югу будет Кхаритская дорога. Она ведет с востока на запад, до самой Лирелеи, если вам надо к морю. Если проехать по ней еще лигу, попадете на Гураильскую дорогу, что идет на север к Таринону.
К западу от нас высятся горы, ясно видимые и близкие, добраться до них можно и к утру. Но вряд ли фейри отправится туда. В той стороне только глухие леса и долгий петляющий перевал, ведущий к маленьким королевствам за горами.
– Благодарю, – говорит он.
Плавно поднимается, воплощение изящества. Все фейри такие губительно прекрасные или это его личный дар?
– Сразу же отправитесь обратно?
– Надо, – отвечаю я, стараясь смотреть на лошадей. Снова чувствую, как его взгляд замирает у меня на лице. – Шагать тут немало, а я бы хотела вернуться до ночи.
– Вы боитесь земель вокруг дома по ночам? – Голос у него теплый и веселый.
– Дело не в страхе, – холодно отвечаю я, – а в удобстве. Мне труднее идти, когда я не вижу, куда ступаю. Новолуние дает слишком мало света для человеческих глаз.
– Как всегда рассудительная Рэя, – согласно говорит он.
Я гляжу на него, удивленная тем, как легко он назвал мое прозвище, не спросив разрешения. Не стоило смотреть, потому что он поджидал этого взгляда.
– Скажите, отчего родители отправили в такой путь вас с больной ногой, когда ваша сестра могла запросто увезти меня, будучи верхом? И почему она не подождала вас здесь?
При ярком дневном свете я понимаю, что глаза у него не совсем черные, скорее темно-карие с полуночной мглой в середине. В них прячется тепло, неподвластное черноте, – так самой темной ночью в лесу деревья все равно шумят приветливо.
– Бин красивая, – отвечаю я почти шепотом.
– А‐а, – мягко говорит он и уходит к лошадям.
Я стискиваю посох и тяжело на него опираюсь, благодарная за то, что фейри отвлекся от меня. Знаю, что надо отправляться домой, что он позволит мне уйти без единого слова, но на языке нестерпимая горечь. Я гляжу, как он ходит между лошадьми, приветственно протягивает каждой сложенную ладонь и осматривает копыта, проверяя их перед путешествием.
Закончив, идет обратно за дорожной сумкой.
– Я сама предложила, – вырывается у меня неожиданно.
Он чуть хмурится:
– Припоминаю.
– Им не понравилось.
– И все-таки вы здесь. Предположим, что теперь я получил от вашего отца все желаемое: пять лучших лошадей Менайи и общество его дочери.
Слова вызывают у меня удивленный смешок.
– Лошади прекрасные, а вот что до меня, в этой части сделки вы, боюсь, проиграли. Удачи в другой раз.
Я иду прочь, размахивая посохом, и настраиваюсь на большой переход домой. Немыслимо быстро для человека он появляется в шаге передо мной. Я встаю как вкопанная.
– Моя удача зависит от меня, – говорит фейри с улыбкой. – И мне по душе то, что я заполучил.
– Верин Камнегрив, – я надеюсь, что церемонное обращение не подпустит его ближе, – мне не стоило оставаться так долго. Путь домой неблизкий, а я уже говорила, что не хочу идти ночью. Желаю вам доброй дороги и благополучно добраться.
Я медленно выдыхаю, понимая, что он просто играет и на самом деле мне нечего бояться. Нечего же?
– Вы так суровы, келари Амрэя, – говорит он тихо. – Нужно иногда быть к себе добрее.
– Не понимаю, о чем вы.
– Да, – соглашается он. – Позвольте перед прощанием вернуть долг вашей семье.
– Долг? Разве у хозяев и гостя уже не равное бремя?
На его губах мелькает и исчезает улыбка.
– Не сказал бы, что равное. Вы и сами не осознаете, какой опасности подвергались, чтобы принести меня сюда. Я не позволю себе остаться в долгу, покуда в силах его вернуть. – Он молчит и смотрит мимо меня, подбирая слова. – Вашей сероглазой сестре я хотел бы сказать: с колдовством можно управляться по-разному. Она нашла один способ, колдуны этих земель научили бы ее другому. Передайте ей, что среди фейри вершина чародейства – это умение видеть весь узор.
Я киваю, сохраняя в памяти его слова. Он снова опускает на меня глаза, темные и, вопреки сходству с людскими, невероятно чуждые. Перекидывает со спины сумку и роется в ней.
– Той сестре, что любит животных.
Он протягивает мне камень не больше подушечки пальца в виде невысокой коренастой лошадки. Я молча раскрываю ладонь, и он опускает в нее крошечную фигурку. На миг мне кажется, что камешек шевелится, будто в руке у меня живое существо. Но это все еще просто статуэтка, так что я с облегчением прячу ее в карман юбки.
– А это, – говорит он, – для калеки.
Снова протягивает ко мне руку, обхватив пальцами потертую деревянную рукоять старого костяного ножа. Я неуклюже пячусь, таращусь на него, на это совершенное лицо, спокойное и без следа улыбки. Не представляла, что его слова могут так ранить.
– Мне не нужно вашей благодарности, – отвечаю я неровным голосом.
Хочется только поскорее убраться и никогда больше не иметь дела с фейри и их проклятыми всевидящими глазами.
– Я обязан вернуть долг, – говорит он. – Вы легко подвергаете себя опасности, так что нож может пригодиться.
– Я отпускаю вам этот долг. – Голос уже дрожит. – Доброго пути, вераин.
Он дает мне обойти себя. Я шагаю быстро, как могу, нарочито стуча посохом о землю. Оглядываться не решаюсь.
– Благополучно добраться. – Ветер доносит из-за спины его слова.
Я резко опускаю голову и не даю себе протянуть руку и смахнуть слезы. Не смотрю назад, пока тропа не отворачивает прочь от Пустой Реки и не устремляется на север, к дому. К этому времени рощица уже скрывается за покатыми холмами.
Домой я прихожу после заката, сине-розовые отсветы на западе почти пропали. Родной дом еще никогда не казался таким приветливым. Я на миг замираю на краю кухонного дворика, пробегаю глазами по глиняным стенам. Из них выступают подпирающие крышу балки, бросают частокол теней на гладкие земляные бока дома. Из дверей кухни льется свет ламп, рисует золотистую дорожку через двор. Осталось только ступить на нее, и я вернусь к своей семье.
А тут и ступать уже не приходится.
– Ты пришла! – вопит Бин, вылетая из-за порога. Несется через двор как подстреленная и чуть не роняет нас обеих, обнимая меня со всей силы.
– Конечно. Думала, я от вас сбежала?
– Он же фейри! – кричит она. – Надо было мне остаться и подождать тебя.
– Рэя, – зовет Ния из освещенного дверного проема, и теперь мы чуть не падаем уже втроем. – Я все думала, что надо было зашить-таки сковородку, – выдыхает она, крепко обхватив меня за шею, – или… хоть что-то.
– Не чуди, – ворчу я, обнимая ее в ответ так же сильно. – На что я могла сдаться фейри?
– Ты ему вроде как понравилась, – неуверенно говорит Бин. – И он тебя послушался.
– Ха, – бросаю я, вспоминая наш последний разговор. – Послушался, потому что я подсказала ему выход.
– Ну не знаю.
Это ее не убедило. Я смеюсь:
– Ты же его видала, Бин? А теперь представь их женщин. Мы рядом с ними, должно быть, похожи на старых несушек. – Я беру сестер за руки и тяну их на кухню. – Чего бы фейри водиться с такими?
– Думаю, мы тоже для них в диковинку, – задумчиво говорит Ния. – Наверное, свой народ им кажется уж слишком будничным в сравнении.
– Ой, Ния.
Бин интересно не возможное, а настоящее, поэтому она спрашивает:
– Что он сказал? Когда ты его выпустила?
– Немногое.
Ния беспокойно смотрит на меня:
– Как добрался?
– Целым и невредимым, – заверяю я и тут вижу на пороге кухни Маму в фартуке, руки в боки.
– Рэя!
Я с улыбкой подхожу к ней, но она в ответ не улыбается, только протягивает ко мне руку. Я берусь за нее, и меня затаскивают в горячие объятия. В кухне Папа медленно поднимается на ноги, потерянно встает у низкого стола. Он кажется внезапно, необъяснимо постаревшим.
– Думал уж идти тебя искать, – говорит сиплым голосом. – Если б скоро не вернулась. Никогда больше не давай мне позволять тебе такого.
– Да, Папа.
Тут Мама, до того странно молчаливая, принимается распекать всех виноватых, включая себя, и заканчивает прямым наказом отцу никогда больше не впускать фейри в дом.
– Но, родная, он ведь купил лучших лошадей. Уверен, что станет ими хвастаться. Не можем ведь мы грубить и отказывать фейри, если они явятся к нам на порог. Разозленный фейри хуже лесного пожара.
– Ну прекрасно, – говорит Мама. – Всех теперь, что ли, в пояса зашивать?
Позже этим вечером, когда я собираюсь ко сну, Ния поднимается в нашу комнату.
– Я нашла что-то в твоей сумке, – говорит мне. – Наверное то, что дал тебе верин Камнегрив.
– Что же?
Я смотрю на нее. Подарки сестрам я уже передала, слова для Нии всех заинтересовали, а каменная лошадка повеселила. В свой маленький походный мешок я даже не заглядывала, в нем оставались только пустая фляга да тряпица от сыра. И я точно не замечала ничего другого, когда доставала воду или кусочек еды пожевать на пути домой.
– Поглядим, – говорит Бин, возникая рядом.
– Вот. – Ния протягивает мне узкий предмет, чуть длиннее ладони. Костяной нож, каких я не видела раньше: рукоятка украшена ониксом и перламутром, клинок слоновой кости – острый как сталь, с резным витиеватым цветочным узором, текущим вдоль лезвия.
– Странные у него представления о подарках, – высказывает Бин. – Мелкие каменные лошадки да сколотые кухонные ножики – он даже не железный.