— И доктора тебе привезу, прям щас и метнусь! Пойдём, до диванчика доведу тебя…
Я успел торопливо поцеловать жену и полез в шагоход в совершенной панике.
— И Лизу! Лизу привези! — закричала вслед матушка.
— Ладно! — и тут до меня дошло. — А куда я её посажу-то??? На крышу⁈
— Илюха! Погоди! — замахал мне отец. — «Победу» лучше возьми! На ней и в городе везде можно, и людей посадишь.
Я полез из «Саранчи», забыл в суете лестницу выдвинуть и чуть не навернулся.
— Да не орите вы! — прикрикнула на нас матушка. — Чего забегали-то, заметались, как петухи с отрубленными бошками⁈ Первые роды! Думаете, кошка она вам или что? Тут время пройдёт. Только началось! Два часа в запасе самое малое. А то и все шесть. Езжай спокойно.
Пока я выгонял из сарайки машину, Марта выскочила из травной избы с маленькой коробочкой, в которой что-то тихонько брякало:
— Вот! Возьмите, герр Коршунов. Это вашей матушки новое лекарство. Успокоительные пастилки. Разжёвывать по одной, но не больше трёх штук за раз.
— Три штуки ему и выдай, — распорядилась с крыльца матушка, — а то с выпученных глаз съест всю пачку, да за рулём уснёт.
С этими словами она скрылась в доме, а я помчался на машине в город, разжёвывая первую мягкую подушечку, отчётливо отдающую мятой с привкусом слабой горечи. Выезжая на тракт закинул в рот вторую, а на въезде в город — третью. И перед больничкой, с которой у нас заранее был заключён договор, остановился спокойный, как наш полковой особист.
Вбежал в приёмную, откуда меня сразу препроводили в кабинет. Доктор обозрел меня с величайшим удивлением:
— Уверяю вас, любезный, я бы поехал с вами даже если бы вы явились по-простому…
Я сперва аж не понял. Забыл в суете, что в парадке-то!
— А! Это, доктор, случайно вышло. Я только с Сирии вернулся, понимаете ли.
— М-м! Ну, это вы вовремя успели! Вы езжайте, голубчик. Адрес я знаю, на своей машине подъеду. Только возьму необходимое.
Оттуда я заскочил за Лизаветой — у ней с матерью, оказывается, договорённость была, что Лиза на первую неделю к нам приедет, ребятишек с няней оставив. Доктор-то ребёночка примет — и в город, а Лиза хоть и не сильный целитель, зато поддерживать может постоянно.
Ну вот, примчался с ней — во дворе уж машина белая с красным крестом стоит. А потом три часа по двору круги нарезал, полушубок накинув. Не чуял мороза.
Батя и Хаген, перезнакомившиеся за время моего отсутствия, чинно сидели за столом в мастерской, потягивая клюквенную наливку и заедая чем Бог послал. Женщины не выходили из дома. Доктор тоже не выходил. Меня внутрь не пускали, во избежание. Нервничать, говорят, будешь, шарахнешь ещё заклинанием не вовремя.
Батя высунулся из мастерской:
— Иди посиди уже, Илюха! Голова от твоего метлесения кружиться начинает.
— Да не могу я! — я, правда, не мог. Пока ходишь — вроде ничего. А как сядешь — всякие ужасти в голову начинали лезти.
Да ещё звуки страшные мерещатся. Встану под окном — и всё кажется, Сима стонет да кричит.
Вечер сделался совсем уж густо-синим, когда на крыльцо выскочила Марта:
— Герр Коршунов! Вас просят.
Вот я ломанулся в дом лосём!
— Тише, братец! — охолонила меня в прихожей Лиза. — Не голоси там громко, да не кидайся. Руки-то хоть с дороги помыл?
— Забыл! Да какое там… Щас!
Наконец меня впустили в спальню. Доктор о чём-то чинно разговаривал с матушкой, Марта мешала в кружке какие-то порошочки, а на кровати, уже укрытая нарядным одеялом… тут меня, братцы, до слёз проняло, честное слово. Такой она мне маленькой показалась. Волосы мокрые ко лбу прилипли, вокруг глаз тени синие, а в руках кулёк.
Я осторожно присел на край постели и заглянул за отвёрнутые пелёнки.
Божечки, маленький человечек! Красненький, сморщенный, сопит, к титьке присосался.
— Сын, — сказала Серафима и ткнулась лбом в моё плечо.
Лизавета через кровать протянула мне платок, не дала оконфузиться. Одной рукой обнимал жену… а другой слёзы утирал. Вокруг говорили что-то — слова доходили с трудом.
— Подержишь? — спросила Сима.
— А можно?
Она улыбнулась:
— Ты же отец.
Как странно звучит! Я — отец… Принял свёрток, в моих руках показавшийся мне вовсе уж крошечным, и тут доктор сказал:
— Три семьсот. Довольно крупный мальчик для первых родов. Но, спасибо вашей матушке, всё обошлось без осложнений.
Крупный мальчик спал у меня на руках, насупив крошечные бровки.
Время, наверное, подкатывало уже к полуночи, когда женщины решили, что Серафиме можно осторожно вставать, помогли ей нарядиться в специальное платье с дополнительными застёжками на груди и пелеринкой — чтоб кормить удобно было — и я под ручку вывел её в гостиную.
— Ну, казак лихой, рассказывай теперь про золотую саблю, — расправляя усы, усмехнулся батя.
— Ах ты, пень горелый, я и забыл про неё!
— Как! — матушка глаза вытаращила. — Прям золотая⁈
— Ну, клинок-то стальной. Но рукоять — из золота. И даже камушки какие-то вделаны.
— Ну-ка!
И пошло оханье и передача наградной сабли из рук в руки, и восторги, и прочие цыканья и восклицания.
— Я дойча-то порасспросил, — снова начал батя. Хаген, скромно молчавший, кивнул. — Но теперь хотелось бы от тебя услышать.
— Ну, слушайте…
— Погодите! — всполошилась матушка. — Пойдёмте за стол, там и расскажешь!
Против этого никто не возражал. С сегодняшними хлопотами никто толком не евши.
И пошли истории. Хватило их на заполночь. Из-за стола снова перешли в гостиную, где я наконец имел удовольствие сидеть рядом с женой на диванчике, хотя бы слегка её приобнимая.
Самым, конечно, сногсшибательным известием для родни стало дарование потомственного дворянства, да с землёй!
07. СЮРПРИЗЫ
СИРИЙСКИЕ
Батя с матушкой и Лизаветой, склонившись головами над конторкой, внимательно просмотрели документы и почти хором воскликнули:
— Восемьдесят гектар!
— Илюшка, так ты у нас теперь помещик! — засмеялась Лизавета.
— Теперь я поняла, — чинно высказалась Марта, — почему герр Хаген назвал вас «фрайгерр».
— А эт чего это? — с подозрением уточнила у неё матушка.
— Это есть… м-м-м… владетельный дворянин, так, кажется, обозначается. Обычно воинского состояния.
— А-а, ну, тогда точно подходит.
— С Виталием поговорить надо, — батя аккуратно сложил документы в папку. — Поедем завтра, Илюха. Он с Панкратьичем из губернской земской управы дружен, пусть потолкует с ним по-свойски, а то дадут тебе землицу куда на север в глухомань…
Еле как, в третьем часу, разобрались по спальням. Про сирийский сундук я не сказал ничего — снять его ночью никакой возможности нет, женская часть изведётся ведь от любопытства, спать не сможет толком.
Зато сегодня я наконец-то лёг спать с супругой! Хоть ей доктор и велел неделю воздерживаться, никто не запретит мне рядом прилечь, бережно обнять, тёпленькую-мяконькую к себе прижать… Пока лежали, ещё шептались, да целовались — ну а как? Соскучились же оба. Не успели уснуть — малыш давай кряхтеть да пищать.
Сима подскочила — пелёнки поменять, покормить. Еле как угомонились. Засыпал я с мыслью, что няню надо бы хорошую найти. Вон, как у Лизаветы. Восемь лет уж она с их семейством, надёжная, почти как родная. Иначе поскачи-ка, как белка в колесе. А я хочу, чтоб жена отдохнуть могла, выспаться как следует…
Думал, продрыхну до обеда — ан нет. Через четыре часа малыш нас снова разбудил. Подскочил я как штык — смотрю, семь часов уж натикало. И пока Серафима дитём занялась, побежал до соседней улицы, где тракторист дядь Вася живёт. Тракторёнок у него с небольшим, но краном. Мне, чтоб сундук от шагохода безвредно снять — самое то.
Сговорился за два рубля!
Прикатили во двор — родня к окнам прилипла, давай скорее одеваться, во двор выскакивать. Всем интересно!
— Илюш, чё это? — Лиза слегка подтолкнула меня в бок.
— Увидите! — я махнул трактористу: — Дядь Вась! Я ворота мастерской открою — сможешь туда задвинуть?
Тот сдвинул ушанку на затылок, переключил какие-то рычаги:
— А то! Можно, открывай!
В самом деле, не посреди же двора подарки разбирать? А в дом этот сундук никак не впихнёшь, здоров больно, не войдёт в двери, да и тяжеленный. А от мастерской к дому тёплая галерейка пристроена, немного подтопим — и можно будет всех звать. В первую очередь меня интересовала, конечно, Серафима — кому главному Великим князем подарки-то назначены?
Выпроводив тракториста и заперев за ним ворота, я пригласил домочадцев в мастерскую. Пришли все, даже малыша, завёрнутого в одеяльце, прикатили в специальной колясочке. Я оглядел ряд любопытных лиц.
— Так вот. Что в этом сундуке — я не знаю. Ни я, ни Хаген. По базарам нам ходить было некогда, да и несподручно вовсе, так что всё это — от самого Великого князя подарки, как он объявил: для жены и дитя. Закупались его ординарцы, и что они тудой понапихали — никто не ведает. Выдали нам сундук прям перед отбытием, в дирижбанделе его несподручно было на крыше шагохода инспектировать. Так что, братцы-сестрицы, удивляться будем вместе. А радоваться или огорчаться — сейчас и поглядим.
С этими словами я сорвал пломбы и открыл сундук специальным ключом, привешенным на цепочку к одной из ручек. Крышка (да и, как потом откроется, вся внутренность) оказалась оббита переливчатым восточным шёлком — уже красиво. А сверху, прикрывая прочие подарки, лежал небольшой, но дивной красоты шерстяной ковёр.
— Это у кровати хорошо положить, чтоб ноги не студить, из тёплой постели выскакивая, — матушка погладила пёстрый ворс. — Давай, наверно, на стол выкладывай, да?
Отложил я ковёр, а под ним — всякие коробочки со вкусностями — и сухофрукты, и всякие диковинные сласти, и разнообразные орехи, и кофе разных сортов в полотняных мешочках!
Полстола этими угощениями занял, а только небольшой ряд подарков вынул.