В центре сошлись секунданты. И тут…
Тышздецкий папаша добежал.
Да уж. Как бы он нам всю малину не испортил.
— Господа! Господа, я прошу остановить дуэль! — прокричал Тышздецкий-старший, врываясь в круг.
— Отец⁈ — Сигизмунд явно был не очень рад этому явлению. — Зачем вы?..
Вокруг поляны уже стоял плотный круг зевак — когда ещё такое увидишь! Над толпой висел лёгкий гул, но кто-то заботливый усиливал голоса, чтобы слышно было всем.
— Молчи!.. С тобой мы после поговорим!.. — Тышздецкий-старший дышал прерывисто. Видно, действительно бежал всю дорогу. — Господа!.. Я прошу!.. Я уже го… ворил это в ун… университете… — он с трудом налаживал дыхание, — и снова повторю!!! Я как глава рода приношу свои глубочайшие из… винения сотнику Илье Коршунову! Наш род готов выплатить компенсацию в счёт понесённого им ущ… ущерба.
Но тут Миша Дашков не сплоховал.
— От имени сотника Ильи Коршунова заявляю, что примирение возможно лишь в случае, если граф Сигизмунд Тышздецкий лично принесёт публичные извинения, отчислится из Новосибирского магического университета и удалится к себе в имение.
— Отец, я на это не пойду! — выкрикнул Сигизмунд и покраснел. Причём покраснел пятнами. Там, где на голове и теле сохранилась старая кожа — тёмно-багровым, а на восстановленных участках — ярким-ярким, чуть не малиновым.
Элечка Юсупова засмеялась так громко, что некоторые в кругу вздрогнули. А она заливисто хохотала и показывала в сторону Сигизмунда ополовиненным бокалом:
— Как пятнистый поросёнок!
— Отец, вы слышали⁈ — Сигизмунд был вне себя. — Я и так уже ославлен! Выйдите из круга, иначе я вызову и вас тоже!
Тышздецкий-старший уходить не желал. Он кричал, плевался, младшие сыновья и его поверенный кричали тоже. Не вполне понятно было, на что они напирают, но, похоже, поляки сильно хотели, чтобы все присутствующие от их невмерной важности в обморок попадали. Странное желание, учитывая, что тут в кого ни плюнь — то граф, то князь, а то и не просто князь, а светлейший или владетельный, не говоря уже о Соколове, например. Университет-то элитный. Таких стипендиатов как я по пальцам пересчитать можно.
— Господа, прошу вашей помощи! — так, это Иван к своим сокурсникам обращается. Всё ж боевые маги, да и слажены уже, за пять-то лет.
Пятикурсники ловко оттеснили поляков за границу дуэльной площадки и продолжали блокировать, во избежание возможных каверз.
Секунданты перебросились ещё несколькими фразами, и Серго громко объявил:
— Господа! Стороны от примирения отказались. Дуэль между графом Сигизмундом Тышздецким и сотником Иркутского казачьего войска Ильёй Коршуновым состоится по обычным правилам. Стороны согласились не использовать магию и в качестве оружия избрали сабли. Оружие освидетельствовано на наших глазах специалистом артефакторной лаборатории университета господином Голубевым, — артефактник раскланялся во все стороны. — Сторонами избран вариант подвижной дуэли. По требованию графа Тышздецкого дуэль будет происходить до смерти одного из участников. Обе стороны подписывают письменное в том согласие, во избежание дальнейших претензий и судебного преследования.
Каждому из нас поднесли заранее составленную бумагу, в которой осталось только расписаться. Поставили подписи также и секунданты, после чего все лишние вышли из круга, и представитель Тышздецкого крикнул:
— Господа, прошу начинать!
НАЧИНАТЬ ТАК НАЧИНАТЬ
Я неторопливо зашёл в круг, легкими движениями покачивая клинок. Поляки традиционно были сильны в саблях, и у Тышздецкого явно были лучшие учителя из возможных. Вот и сравним наставников школы Харитонова и неведомых польских фехтмейстеров. Графёныш пересёк черту круга и сразу встал в шестую позицию. Прямо у границы. А зачем тогда просил манёвренный бой? Подождём.
Я стоял, опустив клинок. До меня ещё далеко, даже на самом длинном выпаде не достанет. Зачем руку трудить?
А давай посмеёмся над ним?
Как? Что-то я поводов для смеха вообще не вижу. А как художества с дирижаблем вспомню, и вовсе с души воротит.
Неправильно я сказал. Не посмеёмся, а подначим? Больно уж он ровно дышит.
А давай!
— Говорят, пан Тышздецкий, у тебя без порки на самку не встаёт? — Негромко, чтоб было слышно только поляку, произнёс Зверь.
Ого, ты и так можешь?
Ты же разрешил!
А-а-а, ну ладно…
Тышздецкий потемнел глазами и оскалился. Ну вот! А то ишь — спокойный он сделался перед боем! Про все крики-нервы позабыл!
Упражнялся, не иначе.
А ну, ещё поддадим!
— Признайся, панёнок, любишь такое? Чтоб в кровь, чтоб ты женщину мучил, перед тем как попользовать? А, герой-любовник? По-нормальному писюн-то не работает?
— Заткнись и подними саблю! Я тебя разделывать буду!
— Как тех девчонок, что на дирижабле подорвал? Их ты тоже разделывал?
Тышздецкий рванул вперёд.
Удар! Я принял в блок. А он хорош, быстр. Очень быстр!
Отскочил, зашипел:
— Я и тебя так же разделаю. А потом твою жёнушку и всех твоих родственников женского пола!..
Я невольно рассмеялся, представив, как он пытается «разделать» белого медведя. А ведь почти все мои — мишки. Правда, Серафима…
— Что лыбишься, пся крев?
— Да так, думаю ждут тебя, это если ты выживешь, удивительные неприятные открытия…
Удар, блок, удар, удар, ушёл… Ой, хорош! Ай, молодца!
— Знаешь, почему ты не уйдёшь с этого круга?
— Почему? — поляк усмехнулся.
— Тут ведь как. Ты меня убьёшь, допустим. А потом Зверь выйдет на свободу. Ты его уже видел. И как ты думаешь, сколько секунд ты проживёшь? Ставлю на две… Не-е-е, передумал — полторы…
Удар, удар, блок. Клинки глухо лязгнули, и мы в очередной раз разошлись, медленно идя по кругу. У меня царапина на запястье, у него — бедро. Один-один, да?
— Ты лжёшь! С твоей смертью и твой зверь умрёт. Я знаю!
— Ага, умрёт, ты прав, но не сразу!
Правда?
Не-е, я ему вру, зато смотри, как глаза забегали, боится тебя, уродец!
Я самый! Мы самые!
Ага!
В этот момент поляк бросился в атаку. Клинки пару раз соприкоснулись, когда он совершенно змеиным движением прогнулся и насадил меня на колющий в живот.
Больно! С-с-а-а-а! Я упал на колено и увидел, как поляк, развернувшись ко мне спиной, бежит. Что??? Бежит! А-а-а-а-аргх!
Последнее сознательное движение сопровождалось гневным рёвом. Я просто метнул в спину Тышздецкому саблю. И попал. Наградная золотая сабля златоустовских мастеров пробила польского графеныша насквозь. И он упал — головой и половиной торса за оранжевым краем круга.
Больно. Глаза медленно затягивало красной пеленой, но нужно встать! Встать! Я подошёл к лежавшему ничком Сигизмунду и вырвал саблю из спины.
— Дуэль окончена. Вы довольны, граф?
И, кажется, снова упал на колено.
Воздух вокруг меня светился красным. И командующий голос Есении я слышал, как будто из-под воды:
— Аккуратно! Вот так зафиксировали, держим пять секунд, замерли! Раз-два… — она считала, а я пялился в тёмное осеннее небо, которое сквозь кровавый туман казалось не синим, а глубоко фиолетовым, и тупо думал, что в этот раз ничего Симе не сказал. Будет мне дома выволочка и слёзы в три ручья. А ей нервничать не надо бы…
— … пять! Посадили! Зафиксировали вот так! Пять секунд, замерли! Раз!..
Вроде, багровая пелена спадает. Теперь передо мной было не небо, а деревья, продолжавшие толпиться студенты, подёрнутый красным снег…
Кто-то недалеко сказал:
— Мёртв. Похоже, сердце пробил. Тут без шансов.
— Господа, прошу освидетельствовать смерть…
Я увидел, как Тышздецкий-старший сжал кулаки и отвернулся от дуэльного круга… натолкнувшись на равнодушный и надменный взгляд Юсуповой. Поляк сделал несколько шагов, остановившись вплотную у её столика:
— Вы, сударыня, мерзавка! — он выхватил бокал из её рук и плеснул ей в лицо. — Если б не вы, мой сын был бы жив!
Всё равно я бы его достал!
Но он мог бы выжить. Гипотетически.
Тут меня снова положили, и продолжения я не видел. Зато слышал крики. Много всяких криков, среди которых визжащей свиньёй выделялась Юсупова.
Какая же она дура, ядрёна колупайка. Феерическая.
ПОСЛЕ БАЛА. ТЬФУ! ПОСЛЕ БОЯ!
Домой я пришёл своими ногами. Точнее, на «Клопике» — но сам же за рычаги сел!
Слабость была страшная и тошнота подкатывала, но Есения уверяла, что в течение часа-двух это пройдёт. А может даже и быстрее, учитывая звериную регенерацию. Так что меня отпустили, несмотря на то, что откуда ни возьмись явились господа из жандармского управления и начали опрашивать свидетелей. Подписанной перед дуэлью бумаги от меня им оказалось достаточно, но с секундантом, Голубевым и некоторыми свидетелями они возжаждали переговорить.
Приехали мы с Хагеном, шагоходы около дома под соснами пристроили, кабинки тщательно проверили, чехлами накинули…
— Пойдём, Илья Алексеевич, — первым сдался Хаген. — Ночь уже, посёлок спит. Невозможно бесконечно оттягивать конец.
Я фыркнул.
— Ты сам-то понял, что сказал?
Но в том, что посёлок спит, он прав. Тишина такая… аж звенящая.
Супружницы ждали нас, сидя в гостиной на диванчике. Обе с каким-то рукоделием. Что уж на нервах навязали там — не пришлось бы назавтра всё распускать. Встретили нас строгими взглядами и поджатыми губками. И молчат, главное, обе.
— Что ж, уже поздно, — первой разморозилась Марта. — Я очень рада, что вы оба вернулись домой. Доброй ночи, — и поплыла к ним в комнаты, кругленькая такая.
А Серафима всё на меня смотрела. Глаза большие. И столько в них всего…
Я прям на пол около неё сел, голову на колени положил. Как ей объяснить, что другого выбора не было?
Маленькая ручка погладила меня по голове, принялась ласково перебирать волосы:
— Могла ли я подумать, когда встретила тебя в той кондитерской, что так всё обернётся? Что моя жизнь будет настолько… бурной? Хотя… — ручка на мгновение остановилась, — тот случай в банке должен был меня насторожить. И в парке. И количество наград… Тем, кто в канцелярии спокойно штаны просиживает, столько медалей не достаётся… Но чтобы вот так, каждый день?..