Спрятались? Правильно! Бойтесь!
Прыжок вниз с галереи.
А тут у нас что? Смешные пушки? Пушки-пушечки. Что ж вы вверх-то смотрите? Я же тут! Н-на! Н-на! Как смешно они летают!
Во двор выбегает небольшой шагоход.
И ты тоже полетай. Не хочешь?
Голубые когти вскрывают кабину и перекусываем истошно орущему пилоту голову.
Невкусно!
Ага!
Прыжок с заваливающегося шагохода и… чуть не прибили лису.
— Не лезь!
— Илья, эвакуация! Домой! Домой! Оставь их!
— Вкусных оставить? Тебе-е⁈ Это моя добыча! — Из пролома в стене выпрыгивает огромный тигр-оборотень… просто затем, чтоб повиснуть на синих когтях правой лапы. Кривые когти бесполезно скребут по белой окровавленной шерсти.
— Моя добыча! — рычу в ошалевшие глаза кошака и рывком отправляю его в полёт, обратно в пролом.
Потом съем!
Невкусно!
Да знаю я!
— Илья, домой! Серафима, Аркаша, Ваня, Маша! Домой!
— Сима, Арик, Ваня, Маша? — я словно спрашиваю себя: — Домой?
— Домой! — уговаривают взволнованные голоса.
— Хорошо. Едем домой! Устал я, силов никаких нет.
Меня подхватило с трех сторон и потащило вверх.
Чего-то мне не хорошо…
Свистящие воздушные потоки сменились ощущением замкнутого пространства. Много запахов. Железо. Люди. Кровь. Смерть.
— Коршун!!! — заорало несколько голосов.
— Пропустите его светлость! — одновременно с ними звенящий голос старшей лисы. И испуганный, срывающийся — Хотару:
— Мама, не может быть!.. Мама! Почему он мерцает⁈ Он умрёт⁈
Шум, крики, толкотня. И растерянный голос доктора:
— Боже, какой тяжёлый пациент… А я почти пустой!
Вот так, братец, – усмехается мой внутренний медведь. — Что ж, по крайней мере, напоследок мы задали им знатную трёпку…
Я хочу спросить: а как же Серафима? А дети? Я просто оставлю их? Не может быть, у меня ведь всегда получалось!..
Зверь пожимает плечами, разводя в стороны огромные лапы. Теперь я тоже вижу, что он мерцает. Скоро он истает совсем, а за ним уйду и я. Оборотни всегда умирают так.
— Дядя Илья Алексеевич!!! — отчаянно кричит Хотару. — Не умирай!!!
Рядом рыдает Сэнго.
— Мы можем помочь? — спрашивают растерянные голоса. — А нельзя перелить кровь?
— Даже если бы у меня было оборудование, — подавленно отвечает доктор, — никакое переливание тут не поможет.
— Поможет! — рычит Айко. — Я знаю, какое поможет! Мой отец поверил мне! Герцог Коршун не умрёт, пока я жива! Ты будешь целить! — должно быть, она сейчас тыкает доктора в грудь: — Мы будем целить вместе!
— Но я вижу, у тебя тоже почти не осталось сил! Ты вычерпала даже свою жемчужину*! — кричит он в ответ. — Ты не сможешь вылечить даже насморк!
*Жемчужная сфера или звёздный шар — магический запас энергии, которую лисы берегут на крайний случай.
— У меня есть мои хвосты!!! — голос Айко страшен. — Если нужно, я отдам их все и стану простой смертной женщиной, но он будет жить.
Маленькие лисы перестали плакать.
— И я, — дрожащим голосом говорит Хотару. — Я тоже отдам свои хвосты.
— Что нужно делать? — спрашивает Сэнго.
— Дайте мне руки, девочки, — Айко холодна и решительна. — Закройте глаза. Сосредоточьтесь. Доктор, принимай!
И они закричали. Тонко, пронзительно. Так, верно, звучит настоящая боль. А доктор охнул и согнулся в три погибели. Теперь я тоже видел его — его прозрачная, мерцающая фигура переливалась, словно бутылка зелёного стекла, в которую залили пульсирующий свет.
— Исцеляй! — прохрипела Айко сквозь стиснутые зубы.
И в меня хлынула жизнь!
Я смотрел на суетящуюся фигурку доктора и понимал, что в этот раз смерть прошла так близко, что шерсть на загривке от её дыхания поднялась.
Хотел сказать: «Хватит, теперь сразу не помру, дотерплю до Бидара», — но язык отказывался ворочаться во рту. Или это всё из-за того, что я пока не пришёл в себя, и всё происходящее — тот самый тонкий план, о котором иногда толкуют?
Во всяком случае мой Зверь выглядел куда как лучше, перестал мерцать и произносить трагические прощальные речи. По правде говоря, сейчас вообще никто не говорил. Доктор перестал суетиться, замер, поднявши руки, и сиял сейчас совершенно нестерпимо.
Лисий плач превратился в высокий-высокий хрустальный звон, словно хор тысяч невесомых колокольчиков. Они стояли сразу за доктором, и от них бил белый энергетический луч. Нет, не стояли! Висели в воздухе. Меня пугало, что все три превращаются в пустые контуры лисиц, чуть подсвеченные синим. Почему-то я видел их на фоне огромного, бесконечно-чёрного неба, усыпанного мириадами звёзд — словно сама вселенная явилась посмотреть на их жертву.
Звон невидимых колокольчиков слился в единую ноту, поднялся на запредельную высоту и… наступила полнейшая тишина. Всё замерло — и доктор с воздетыми руками, и любопытный Большой Медведь, и три лисички, от которых остались едва заметные святящиеся синим оболочки…
И тут мне показалось, что я услышал взрыв — только не услышал, конечно, а почуял всем телом. Где-то там, на том конце вселенной. И сквозь всю непостигаемую черноту и пустоту пространства пронеслись ослепительным росчерком три голубых звезды и наполнили Айко, Сэнго и Хотару! Это было так ярко, что у меня аж заболели глаза, которых я не мог закрыть, потому что в тонком плане никаких глаз нет.
Парадокс, однако, — сказал мой Зверь.
А я сказал:
— Ну — хватит!
И решительно сел. И глаза открыл.
И подумал, что это решение — опрометчивое, ибо я видел множество кружащихся передо мной звёздочек.
СИЛОЙ ЯПОНСКОЙ МАТЕРИ
— Это что за искры? — спросил батин голос, и я понял, что не один вижу эту красоту. К тому ж, все до сих пор искры были такие желтоватые, а эти — сияюще-голубые!
Густой рой голубых искр кружился по трюму «Дельфина», окутывая людей, заживляя раны, изумляя.
— И чё это такое? — спросил батя, ловя в ладонь непонятное явление и стараясь разглядеть искры поближе.
Айко, лежавшая пластом, села на полу, придерживая пальцами виски.
— О! — батя ткнул в неё пальцем. — А почему у тебя раньше платье было с розовыми цветами, а теперь с голубыми?
— Да⁈ — Айко с удивлением огладила руками шёлк одежды и живо оглянулась, выпрастывая из-под подола… шесть кончиков лисьих хвостов!
Только почему-то белых.
— Эва, — пробормотал дядя Антон, — поседела что ль⁈
А Айко смотрела на свои хвосты, разинув рот и забыв, как дышать. А потом отчаянно завопила:
— Аматэрасу!!! Это благословение Аматэрасу*!!!
*Богиня-солнце в японской мифологии, верховное божество всеяпонского пантеона синто.
— И чего это? — спросил батя у дядь Антона, который на правах библиотекаря считался среди наших деревенских авторитетом во всяческих сложных вопросах.
— Слышь, «матэр» поминает? — многозначительно поднял палец дядь Антон. — Значицца, радуется, что получила с небес благословение от ихней японской матери.
Батя помолчал, переваривая информацию, и резюмировал:
— Ну, благословение с небес — так-то оно неплохо!
Сэнго и Хотару приходили в себя медленнее. Мать принялась их тормошить и взахлёб рассказывать, что обе они не перестали быть лисами, а вовсе даже наоборот — теперь все они белые, и их ждёт путь бьякко*.
*Бьякко — белые лисы, посланники богов, помощники людей и т.д.
Лисички тёрли носы, чихали и ошалело моргали, осознавая произошедшее, пока Хотару вдруг не спросила:
— Так это что — шкодить больше нельзя будет? — и глазёнки её сделались совершенно круглыми. — Я теперь буду вести себя примерно? Как… Как бабушка Тамамо-но Маэ⁈
Этот пассаж был встречен дружным казачьим хохотом. Нет, гоготом, вот! Ржачем конским! И этот ржач привёл в себя до сих пор лежащего в отрубе доктора, на которого оседали последние искорки.
Взгляд у очнувшегося целителя был почти такой же шальной, как у лисичек. Он бегло осмотрелся вытаращенными глазами и спросил скороговоркой:
— Тяжёлые-где?
— Так, господин дохтур, в соседнем боксе! — ответили ему сразу несколько казаков, сопровождая слова направлением, и он, ни слова больше не говоря, туда устремился.
— Сколько безвозвратных? — спросил я дядю Родю.
Тот сразу перестал улыбаться, кивнул в противоположную сторону:
— Пятеро. Очень мало для операции такого плана. Очень. Целителю спасибо сказать надо, он ведь в модуле спустился, прямо тут, на земле исцелял всех, которых лисы ему подтаскивали.
Охохонюшки… Пять — конечно, мало, а как представишь, что каждому в семью этакую новость понесёшь — так и выше крышечки…
— Пойдём, попрощаться хочу, — попросил я.
— Ну пойдём.
Дядя Родя пошёл вперёд меня, показывая дорогу, дверь в бокс открыл — да тут же назад и отпрыгнул, саблю на боку лапая:
— Упырь! Упырь!!!
Что характерно, вопль этот произвёл мгновенное оживление в рядах, и весь трюм ощетинился клинками.
— Вы не охренели там⁈ — раздался сердитый голос дяди Жени из мертвецкого бокса. — «Упырь»! Сам ты упырь! Да помогите мне, ёрш вашу меть!
Я дёрнулся вперёд, но был остановлен вытянутой рукой дядь Роди:
— Погодь! Пущай докажет, что человек!
— Ирод ты после этого! — сердито возопил дядя Женя. — Доказательствов ему! Вот погоди, я ужо выберусь, выдам тебе на орехи!
— Братцы! — выкрикнул второй голос. — Да развяжите уже нас, чего мы тут как мумии валяемся?
— О! И Гришка ожил! — переглянулись казаки.
— Да мы все тута ожили, — мрачно ответил третий. — Как мадамочка эта узкоглазая к нам заявилась, так и ожили. Рано вам, говорит. Да ещё… как это?
— Переизбыток жизненной энергии в этом секторе, — сказал голос Григория. — Выдавила, говорит, вашу смертушку к японской бабушке. И исцелила заодно. Придётся, говорит, вам ишшо пожить, — голос Грини приобрёл язвительные модуляции, — помучицца с вашими дружками непутёвыми,