— Ой, скажешь тоже — барышни! — захихикали подружки в два голоса, но от нас отстали.
— М-м, в вафельных кулёчках возьмём? — нашла повод лишний раз порадоваться Серафима.
— Тебе в вафельке больше нравится? — я аж огорчился. — А в прошлый раз чего не сказала?
— В прошлый раз мы посидеть хотели, и из креманочек тоже вкусно. А сегодня я шоколадного хочу. С орешками.
Мы взяли по порции мороженого, поскорее ушли из этого павильона — пока Наташкины подруженции-сороки за нами не увязались — и свернули на одну из боковых тропинок. За оградой тянулся большой загон, сделанный под вид куска леса — для благородных оленей, которых специально для этого с Алтая привезли. В просветах деревьев виднелись рыжеватые бока небольшого стада.
— Знаешь, Илья, — умненько предположила Серафима, — ты семье, наверное, рассказывал, как в зоопарк ходил — вот, они, должно быть, с друзьями поделились, и те захотели тоже?
М-хм. В том-то и дело, что не рассказывал…
Но вслух я ответил:
— Должно быть. Да и бегемот — зверюга интересная, взрослым — и то в диковинку, а уж малы́м-то!
— Вот! Поэтому сегодня и знакомых столько.
— М-гм. Аж кишат.
Сима хихикнула.
— А дирижабль у тебя большой, Илюш?
И тут я подумал — чего я стесняюсь-то? И начал бессовестно, пользуясь опытом Афони, расхваливать Серафиме свой новый аппарат, обещая, как только его обкатают и благоустроят, выделить денёк и пригласить её на воздушную прогулку над городом. Вроде, успокоился даже, отвлёкся от мыслей о шпионках. По дороге попался небольшой фонтанчик, в котором мы ополоснули липкие от мороженого пальцы. А жизнь-то налаживается!
Тропинка вывернула на круглую площадку, на которой бурлила толпа. Завлекалы, ряженые под цыган, пели и на гитарах да скрипках наяривали, а тётка с бубном плясала на пару с медведём в жилетке. Миша изрядно притопывал и кланялся, снимая картуз. Серафима привстала на цыпочки. Маленькая она, из-за спин ей ничего не видать. А толпа здесь была гораздо более плотная и взбудораженная, чем вокруг бегемота. Эх-х, я б её и на плечо посадил, скажут ведь: неприлично… О! Взгляд мой упал на невысокую ограду этой площадки, собранную, как сейчас любили говорить, «в деревенском стиле». Не знаю уж, в какой деревне они видали этакие криво-ко́сые заборы из палок и коряг, но в некоторых местах меж тонкими коряжинами попадались самые настоящие пни, весьма массивные. Правда, по пояс мне.
— Серафима, а давай на столбик подсажу тебя?
Она немножко опешила от такого предложения и посмотрела на меня круглыми глазами:
— А заругают?
— Ну, мальчишек же не ругают, — ткнул я на противоположную сторону площадки. — Вон папаши и девочек ставят. Давай, пока тут не позаняли!
Пеньков-то было не так много, едва с десяток. А желающих на них забраться — куда больше.
— Только ты не отходи, а то как я слезу?
— Конечно!
Я подхватил её за талию — Сима тихонько ойкнула — и поставил на ближний пенёк. Пушинка же!
— Ой, мишка, мишка-то в жилете! — засмеялась она и захлопала в ладоши, тут же забыв про свои страхи.
Медведь сплясал ещё несколько танцев, стянул с головы картуз и пошёл по кругу, собирая монетки и кланяясь. Представление мне понравилось, так что я тоже кинул от души пятиалтынный.
— Ну, давай, сниму тебя.
— Ой, может, я сама? — застеснялась вдруг Серафима.
Теперь на медведя смотрели не все, некоторые кидали на неё заинтересованные взгляды. Потоптавшись и примерившись, она совсем смутилась и призналась:
— Ой, нет, боюсь.
— Ну, давай, не бойся, я помогу. Присядь чуть-чуть…
Я аккуратно подхватил свою зарумянившуюся зазнобу за талию и поставил на землю, чтобы в следующую секунду услышать:
— Надо ж было из себя недотрогу-то корчить! То всё нос воротила, а то — смотри-ка, сама на кобеля скачет…
Серафима вспыхнула, а я резко развернулся, чтобы увидеть двоих… как бы сказать… да двоих хлыщей! Вот они, видать, те самые, которые с масляными глазами и скользкими предложениями.
— А ну извинились перед дамой. Оба! — я аж голос свой не узнал — низкий угрожающий.
Хлыщ побелобрысее фыркнул:
— Велика честь!
— В таком случае извольте принять вызов на дуэль, сударь. И вы тоже, — кивнул я второму, лупоглазому.
— Уж не прямо ли здесь ты собрался драться? — лупоглазый брезгливо вздёрнул верхнюю губу. — Даже такой мужлан как ты должен бы знать, что использование оружия, как обычного, так и боевого, в общественных местах преследуется законом. Думаешь, медальки нацепил — герой? Собакам на выставках тоже медальки дают! — он явно любовался собой.
Я затылком чувствовал, что сзади уже собралась падкая на зрелища толпа.
— Ошибся я, ребятушки, вызывая вас на дуэль, — оба наглеца высокомерно приосанились, а зря. — На дуэль равных вызывают. А вас чтоб хорошим манерам научить, мне и оружия не надобно.
Эх, не прошла даром Харитоновская школа! Оба хлыща когда сообразили, что я вовсе не юлить перед ними начал, всего-то и успели, что дёрнуться. Одному в рыло — н-на! — только штиблеты над заборчиком мелькнули. Второму — под дых, за шкиряк — да туда же его!
Сам перескочил — и давай их в прошлогодней прелой листве волтузить.
Публика орёт, визг, писк! А вот и свистки!!! Я схватил за шкирки обоих, от души в последний раз впечатав мордами в грязь, приподнял — успеть надо сказать, пока городовые не отняли — встряхнул от души, так что зубы у обоих клацнули:
— Чтоб нынче же вечером принесли барышне свои глубочайшие извинения — в присутствии родителя её! Иначе найду вас, шакалы паршивые, и каждый день бить буду, как по расписанию! Ясно⁈
— Стоять! — свисток раздался совсем рядом. Я бросил обоих хлыщей, обернулся на свист и встал по стойке смирно.
Перескочивший через ограждение городовой при виде меня затормозил, словно в стену въехал. Да и я чутка расслабился. Хотя бы сразу бить не будут. Знакомец из банка!
Но следом лез околоточный надзиратель, настроенный куда более решительно:
— Чего встал, Потянин? Крути дебошира!!!
— Да погоди, Василь Романыч, — Потянин придержал своего начальника и громким шёпотом доложился: — Это ж герой!
— Какой герой, чё ты лепишь мне⁈ — околоточный ещё кипел, но хватать меня тоже не торопился, пригвождая, однако, к месту свирепым взглядом. Внизу, в изрядно взрытых газонах, возились и стонали, привлекая к себе внимание, «потерпевшие».
— Да тот, — заторопился Потянин, — который о прошлой субботе «Государственный банк» спас! Господин участковый пристав представление-то подавали о награждении господину полицмейстеру, помните? — начальство внимало информации, всё более успокаиваясь, и Потянин даже опустил сдерживающую руку, прибавив многозначительно: — Говорят, сам губернатор подписал.
Стоны из-под ног враз стали тише, да и ползанье, вроде, прекратилось. Посмотреть я не мог — героически таращился на околоточного, вытягиваясь во фрунт.
— Та-а-а-ак! — с выражением «да пашись оно конём!» протянул околоточный и повернулся к толпе.
Теперь и я мог бросить взгляд: Серафима была здесь же, ревела в три ручья. Подозреваю, что она и убежала бы, да толпа вокруг стеснилась так, что не протолкнуться. И вот теперь она рыдала, а вокруг — мать честная — наши шпионки! Две сороки и даже Ирина со всеми ребятишками, все успокаивают, веерами обмахивают да успевают платочки подавать. Вокруг них мгновенно сбилось сочувствующее женское общество едва ли не из двух десятков лиц.
— Кто может пояснить по случаю этого безобразного происшествия⁈ — грозно спросил околоточный.
Ответным воплем его чуть не унесло! Дамочки заголосили все разом, да каждая своё! Объединяло их то, что все гневно потрясали веерами, сумочками и зонтиками в сторону валяющихся хлыщей.
— Позвольте, дамы! — привычный к командам голос одним махом перекрыл весь этот курятник. Из-за спин возмущённого женского собрания выдвинулся незнакомый мне военный в форме лётной службы. И с полковничьими погонами!
Полицейские разом вытянулись. Я тоже. Хотя, казалось бы, куда уж больше.
— Полковник Сафонов. Имел неудовольствие наблюдать сцену с самого начала. Оба этих господина, — он ткнул перчаткой в лежащих, — оскорбили спутницу этого молодого человека. При этом извиняться они отказались, и сделанный по чести вызов на дуэль также не приняли. Но продолжили оскорблять уже казака, обозвав его мужиком и быдлом, и далее понося воинский мундир и сравнивая боевые награды с собачьими значками. У господина казака не оставалось иного выхода, как вступиться за честь дамы, свою, а также всего воинского сословия, — тут он обернулся к притихшим женщинам и по-командирски спросил: — Верно дамы⁈
Такого дружного и мощного «да!» я не слыхал от женского собрания ни до этого, ни когда-либо после.
Городовой и околоточный переглянулись:
— Значит, что? — околоточный начал загибать пальцы: — Публичные оскорбления лиц дворянского сословия — раз! Оскорбление армии — два! Демонстрация пренебрежения к наградам, жалованным самим Государем Императором — три!
— И подстрекательство на драку в общественном месте, — подсказал городовой.
— Правильно! Это четвёртое. Доставай бумагу! Протокол напишем, чтоб господина полковника не задерживать. Ещё бы одного свидетеля нам…
— Меня пишите! — вперёд выдвинулась дама обширных достоинств в несколько старомодной шляпке с траурной каймой. — Купеческого сословия вдова Селивёрстова. Я за этими безобразниками с час наблюдаю. Сколько девиц мимо прошло — для каждой дурное слово нашлось. Только за тех барышень вступиться было некому — аль кавалеры у них потрусливее оказались. А этот — молодец! Так их! Злословья спускать не след.
Околоточный, казалось, был не очень рад.
— Вы, сударыня, что же — случить разбирательство, в участок прийти сможете?
— А чего? Сюда ж я пришла. Надо будет — и в участок, и в суд приду, будьте покойны.
Полицейские переглянулись между собой. Околоточный кивнул: