— Пиши её, Потянин.
Еле как через полчаса нас отпустили. Серафима, вроде, успокоилась, но хлопочущие вокруг неё бабы — нет. Хором убедили её, что после такого, конечно же, надо прилечь и успокоительных капель принять — или успокоительных солей понюхать — или, хрен их разберёт, какой-то дрянью виски смазать… В общем, что надо домой, лежать и помирать. И эдак ловко усадили в экипаж той самой купчихи и под контролем подруженций-соро́к умчали! Я только вслед помахать и успел.
Ну, сходил на свидание, пень горелый! И такая меня злость взяла.
Поймал пролётку, адрес сказал:
— Пулей гони! Рубль получишь! — полетели со свистом!
Домчался я домой, только и хватило выдержки, что парадку на комбез переодел. Марта глазёнки выпучила:
— Что такое? Куда?
Такой злой был, еле зубы разжал:
— Надо! К вечеру буду!
Запрыгнул в «Саранчу» — и рысью в Карлук!
Думаете, пока гнал — успокоился? Хрена с маслом! Заскочил во двор — только что дым у меня из ушей не валил. Из шагохода выметнулся — а родственнички мои сидят, красавцы, на улице — тёплыми погодами наслаждаются, чаи гоняют.
Мать увидела меня, вскочила, аж с лица исказилась:
— Ильюшенька! Что случилось⁈ У тебя глаза-то — глянь! Красные аж!
Я подошёл и встал рядом с ней, из последних сил сдерживаясь:
— Глаза, говорите, красные⁈ И не стыдно вам, маман⁈
Матушка совершенно искренне всплеснула руками и схватилась за сердце:
— Да что творится-то, Господи! Чисто минотавр! Илья! Говори толком!!!
Этот вопль немного сбил меня с настроя, и я выдавил чуть спокойнее:
— Кто придумал соглядатаев послать? Подружек сестриных, а?
— Как?.. — растерянно переспросила маман и тут, в три секунды, в ней произошла разительная перемена. Я прям понял, как я примерно выглядел только что.
Евдокия Максимовна упёрла руки в бока и сделалась похожа на бомбу перед взрывом:
— Кто посме-е-ел⁈
Сёстры молча выпучили глаза.
Мать схватила половник, которым только что разливала компот и треснула по столу, так что все подпрыгнули:
— Кому сказала⁈ Отвечать, живо!
— Да чё такого-то… — суетливо забормотала Наташка. — Ну попросила девчонок глянуть аккуратненько…
Мать не успела набрать в грудь воздуха для вопля, как Катерина, кося на Наталью, пробормотала:
— Не могла меня сперва спросить? Я тоже Полину попросила, одна-то не так заметно…
— Та-а-ак, — голос мамани прозвучал раскатами приближающегося грома. — Лизонька, скажи-ка нам, дорогая — ты тоже кого-то попросила?
Лиза смущённо покосилась на меня.
— Да я, в общем-то… не хотела. А тут Иринка говорит: поведу своих короедов бегемота смотреть. А я и говорю… там Илюшка… со своей… — голос Лизы становился тише и тише, пока не угас совсем.
13. МАМАН ДЕЙСТВУЕТ
Маман в сердцах бросила на стол поварёшку, забрякавшую по тарелкам, и очень тихо велела:
— А ну, встали все трое и пошли за мной!
Молчаливая вереница скрылась в доме. И дверь за собой заперли!
— Она их не прибьёт? — опасливо поёжился Афоня.
— Не должна, — возразил Олег, — всё-таки дочери… — тревожного взгляда с дверей, однако же, не спускал.
— Да перестаньте вы! — охолонил нас батя. — Совсем-то из матери монстру не лепите! И ты, Илюха, колом не стой. Витя, налей ему стопку, лица нет.
— Не буду, — мотнул головой я, — мне ещё домой бежать, придавлю кого с пьяных глаз.
— Тогда чаю вон. Мать как раз с мятой заварила, успокаивает. Или компоту. Чё хоть вышло-то, нам расскажи, пока баб нет.
Я успел рассказать, а батя с зятевьями — бурно одобрить мои решительные действия по пресечению неуважения к барышням, и только тогда из дома появились сеструхи и маман — причём, все с красными глазами и припухшими носами.
— Илюш, ты не сердись на нас, — проникновенно начала Лиза. — Мы больше не будем.
Вот простота хуже воровства, а…
— Фотки-то покажь, — дипломатически перевёл тему батя. — Или дома остались?
Я почесал в затылке. Такой злой был — куда планшетку-то бросил?
— Кажись, в шагоходе. Щас посмотрю.
Планшетка валялась за креслом стрелка. Хорошо, жёсткая, не помялись фотки.
Принёс:
— Пальцами жирными не хватать!
— Да ладно-ладно! — матушка поспешно спрятала руки под фартук. — Мы из твоих рук посмотрим!
Начал с них с батей, так торжественно и пошёл вокруг стола.
— Покажь-ка ещё раз! — попросила матушка и склонилась поближе, благостно улыбаясь: — Ц! Краси-ивая! — и тут же сердито насупилась: — А те-то, ироды! Такую девочку обидели! Матушка-то, говоришь, померла у неё?
Не припомню, честно говоря, чтоб я такое говорил… Ох, маманя! Навела ведь уже справки, как бы не быстрее судебного стряпчего!
— Отец её один воспитывает. Там ещё тётка рядом живёт, отцова сестра, вдова.
— А! — отмахнулась маман. — Тётка — всё не то! Мать и пожалеет, и поругает, как надо. Тётку такую поди-ка поищи, чтоб сердцем дитё чувствовала… Так! — она вдруг резко встала. Ну-ка, дед, пошли!
— Куда? — не понял батя.
— На кудыкину гору! Парадный мундир иди надевай.
— Это зачем ещё?
— С Шальновыми разговаривать поедем.
Маман стрельнула на меня глазом и подмигнула.
Чёт мне тревожно. И, кстати, фамилию девушки я ей точно не говорил. Маман не свататься, надеюсь, собралась? Жест, как на мой взгляд, несколько… преждевременный. Но встать поперёк матушки, когда она впала в этакое боевое состояние — затея неосуществимая…
— Афоня, Витя! — матушка поразительно быстро появилась на крыльце принаряженная и деловито скомандовала, подтверждая мои худшие опасения: — Лестницу тащите-ка!
— Зачем тебе лестница-то понадобилась? — из-за её плеча недоумённо спросил батя.
— Как — «зачем»? Ты что, дед! Мы когда дотащимся в бричке-то? На шагоходе помчим! А я вам не молодуха, по железякам скакать. По лесенке ещё заберусь, куда ни шло…
Ошарашив этим заявлением всех присутствующих, маман стремительно прошуршала в свою «травную» — отдельный и, скажу, немаленький дом, в котором в особенном порядке раскладывались, вялились, сушились, перетирались и превращались в готовые снадобья всяческие травки, полки были заставлены склянками, мензурками, банками и коробочками, а в дальней комнате возвышались бочки с брагой, перегонные кубы, приспособы для очистки и ещё какие-то баки, бутыли, фигурные ёмкости с кранами и иные малопонятные приспособления. Матушка появилась оттуда с небольшим кожаным саквояжиком как раз когда зятевья с батей закончили лестницу рядом с дверцей шагохода прилаживать.
— Витюша, мы ночевать-то, поди, к вам придём, у Ильюшки-то тесно. К десяти хоть дома будьте.
— Всенепременно, Евдокия Максимовна!
Маман полезла по лестнице, наполовине вспомнила — остановилась, обернулась через плечо, крепко придерживаясь за ступеньки:
— Лиза! Вы уж приберите тут… На ночь на дворе не бросайте!
— Сделаем, мам! Езжайте спокойно! — уверили её сеструхи хором.
Матушка добралась до верхних ступенек и теперь примеривалась, как бы ей перешагнуть внутрь кабины. Отец, прищурясь, наблюдал за её эволюциями:
— Дуся, может, в бричке?
Маман сердито посмотрела на него, переставила одну ногу на порожек входного люка:
— Ых! — вцепилась рукой в окантовку люка.
— Держу, не боись! — подбодрил снизу батя.
— Да кто боится! — пробормотала под нос маман, коротко выдохнула и переместилась внутрь кабины целиком. Что-то глухо бумкнуло. Ёксель-моксель, лишь бы не убилась там.
— Так, я пошёл! — торопливо сказал батя и взлетел по лестнице, забыв про свою больную ногу.
— Ну, и я пошёл тоже, — я попрощался с роднёй и забрался в «Саранчу». По лестнице-то насколь ловчее! — Ну, всё, ребяты, забирайте!
— Как выгружаться-то будете? — тревожно спросил Олежа, до того молча наблюдавший за спектаклем.
— Придумаем что-нибудь! — махнул рукой я и закрыл дверь.
— Ох, и сложная зверюга, Ильюша! — уважительно сказала маман, рассматривая панель управления.
— М-гм. Вы, маман, в левое кресло садитесь. Только ничего не трогайте! Там на подлокотниках кнопочки — не нажимать. Это кресло стрелка, ещё шмальнёте в кого-нибудь.
Там, конечно, предохранители стоят, но в способностях Евдокии Максимовны чего-нибудь из любопытства включить я был более чем уверен.
— Ой! — испугалась она. — Я, можмыть, вот тут, в уголочке?
— А садись, правда, на соломку, — одобрил её выбор батя и поправил старую шинель, которая с осени так и лежала в уголке на мешках (Марте-то мы давно другую одёжку справили). — Устраивайся, можешь даже и прилечь. А я спробую, на стрелковом месте присяду…
— Устроились? — я внимательно посмотрел на родителей. — Держитесь, если с непривычки не по себе будет. Маманя, там рядом с вами ручка в стене есть.
Она зашарила рукой:
— Ага, вижу!
— Ну, понеслись!
Летел я, конечно, не на самой полной скорости, но довольно быстро. Бате понравилось. Матушка поначалу охала, потом успокоилась, начала в колпак кабины поглядывать.
— Беспокоит меня, — осторожно начал я ближе к городу, — как мать спускать-то будем?
— Да-а, слабое место нашего плана, — согласился батя. — Может, бочком к какому-нить высокому крыльцу притрёшься?
— Хм. Это ж надо такое крыльцо, навроде детской горки, чтоб я впритык встать смог. К обычному-то — дом не даст морду просунуть…
— На балкон её, разве что, высадить? — задумчиво зажал бороду в кулак батя. — Или… О! О! — он затыкал вперёд пальцем.
— Чего?
— Вон! Дилижанс видишь? Нагони-ка да тормозни его! На второй этаж сойдём, на нём и до центра доедем. А ты — к себе, зверюгу свою во двор ставь и парадну форму одевай да под подъезд к зазнобе явись и жди. Крикнем тебя.
Неожиданно.
— Подходяще! — одобрила маман, и дискуссии сделались неуместны. К тому же, и дилижанс вон сам останавливается, людей высаживает.