Привлеченная свежим воздухом из-за кресла вылезла Марта.
— Смотри, Марта, Ангара-река. Мы уже почти дома!
Она сверкая любопытными глазками, что-то сказала мне на своём, и махнула рукой вперёд.
— Ага, вон на той стороне Иркутск, щас парома дождёмся — и домой. Как же я за мамиными харчами соскучился…
Марта опять что-то сказала. Вообще она оказалась знатной трындычихой. Болтушка. Всё ей было любопытно, она ещё когда ехали на платформе, постоянно окно или бронелюк откроет, пальцем мне тычет и по-своему лопочет. И, главное, совсем не боится.
Прачки ей ещё в части кой-какое бельишко подобрали да пару старых гимнастерок. Ну и шинель. Она, эта шинель, правда, ей до пят получилась. Ходить вообще никакой возможности не было. Так она её на мешки с сеном положит, ночью в неё залезет, ей же укроется. Сопит, один нос торчит. А я себе кресло пилота в походное положение развернул и в нём спал. Не шибко удобно, но уж как есть.
Через час подошёл паром. Здоровенная баржа, с мотором-тарахтелкой, крутящим барабан с тросом. Но даже эта плавучая дура качнулась, когда «Саранча» зашел на неё.
Паромщик замахал мне флажком:
— По центру давай, по центру! Сажай своего цыпленка, не дай Бог перевернёмся!
Выполнил все его распоряжения, мужик явно соображает, что говорит. Пустующее место быстро забили телегами и отарой овец. Вот правильно овец по мосту не пустили, они бы там устроили… Мотор баржи выплюнул клуб чёрного дыма, и посудина неторопливо поплюхала на правый берег. Прозрачная вода Ангары плескала в борт, в глубине важно шевелила плавниками рыба. Эх, на рыбалочку бы щас! Марта опять тыкала пальцами и что-то лопотала.
— Это откуда такое чудо, господин казак? — грузный детина-моторист с улыбкой смотрел на столь редкое для него зрелище.
— С польского фронта. Вот прибилась, и не знаю что делать, она ж совсем по-русски ни бельмеса.
Он рассмеялся.
— Выучится. А не сочтите за обиду, она с вами…
— Да не-е, ты что, дитё ж ещё. Я с неё двух аглицких уродов снял, теперь вот…
Моторист подобрался, взгляд посерьёзнел.
— А уроды?..
— Червей кормят, а может ещё кто их схарчил… я тела не хоронил, не до того было.
— А вот нормально. Это — хорошо! Это по-нашему! Насильнику и душегубу спуску никогда давать не надо. Вот я бы… — он сжал здоровенный кулак, и лично мне стало ясно, что вот он бы… А потом останки в Ангару рыб кормить, и дело с концом. — Спасибо вам, господин казак, что спасли невинную душу. Ишь какая, волосики ровно одуванчик, — он улыбнулся, — оченно солнечная девчонка.
Я рассмеялся.
— Ну ты из меня героя-богатыря-то не делай…
Выгрузка прошла в обратном порядке. Сначала овцы, которых сразу загнали в небольшой загончик прям у причала, потом телеги, а последним уже я. Оказавшись на твёрдой земельке, подсадил Марту в кабину и повёл «Саранчу» по берегу, по течению Ангары — к дороге в Карлук. По любому, если я щас в город выйду, то всех городовых соберу, как собака блох. То «брусчатку попортишь!», то «лошадей перепугаешь!» Мы уж вот так, спокойно, бережком до доков дойдём, а там уже и Качугский тракт.
Солнышко припекало, по небу плыли белые барашки облаков, мотор мерно гудел, сервоприводы опор поскрипывали. «Саранча» бодро чапала по тракту, обгоняя подводы и редких верховых, один раз навстречу прополз трактор, тащивший сразу несколько подвод со строевым лесом. И что-то я так расчувствовался — домой еду, почти доехал уже! — что распахнул люки — и боковой, и верхний — и начал песни орать. Эх-х, гармошки не хватает!
И прибыл я в Карлук герой-героем. Да, прям посреди улицы шагает «Саранча», за мной ребятишки бегут, улюлюкают. Собаки лают, носятся вокруг. Казак с войны вернулся! В родной Карлук, да с собственным шагоходом!
Подошёл к родным воротам, а там — батюшки! — полон двор народу! Все мечутся, суетятся, столы на дворе накрывают, вон сестренка Наталья пирог тащит, а следом Лизавета жареного порося целиком прёт. Так-та-а-ак. Однако, сдал меня кто-то. Хотел же сюрприз сделать!
О! Семён ворота открывает!
Я завёл на двор «Саранчу», остановил её у конюшни, заглушил двигатель. Ну, пора. Наклонился, мягкий противоударный шлем скинул, снял с крюка фуражку, огладил форму… Встречай, родня, сына!
Откинул входную дверцу. И аж вздрогнул от приветственных воплей!
Спрыгнул с опоры прям в объятия матушки. С батяней поручкался, сестёр расцеловал, с дядьями обнялся… И только я вышел на середину двора, как по толпе словно волна тишины прошла. Замолчали все. Я обернулся. Из кабины «Саранчи», смущенно улыбаясь, выбралась Марта.
— А эт-то ещё кто⁈ — тишину прорезал гневный голос матушки.
— Это, мама — Марта. Я тебе потом всё объясню, мам, не устраивай, а?
— Чего это я не должна устраивать⁈ Чего это ты мне привёз-то, а?!!
— Маман, не начинай скандаль…
Тут из-за спин моих сеструх выплывает девица, разряженная просто в пух и прах — не на встречу случайного соседа, а на губернаторский бал впору. В ушах длинные серьги-висюльки, все в каменьях — как бы не брильянты, вон какие зайчики вокруг прыгают! Губки подкрашенные поджала и эдак на матушку мою выразительно — мырк-мырк:
— Ну, Евдокия Максимовна, я гляжу, у вас и без нас хлопот предостаточно. Пойдём мы. Доброго всем денёчка, — и подола́ми шёлковыми ш-ш-ш-шу-х-х-х…
А за ней ещё пяток расфуфыренных девок — попылили, носы задрав!
Сестрицы мои, на эту выходку глядя, аж зашлись, думал — задохнутся от возмущения. Это я потом, когда голова остыла, понял, что под запару вместях со встречей бойца хотели мне и ярмарку невест организовать, а пока до того обидно стало, аж кровь в голову бросилась!
Короче, безобразно всё получилось. Маман орёт, родня потихоньку со двора рассосалась, Марта в «Саранчу» реветь залезла, а с папаней и дядьями я чуть не до драки разругался.
— Да пашись оно конём! — по итогу я залез в шагоход и прям со двора прыгнул на улицу. Бешено глянул на зарёванную девчонку: — На рыбалку поедешь со мной, а, Марта? Ух ты, немчура, всё одно ни хрена не понимаешь…
На психе разогнал «Саранчу» почти до максималки, чуть на повороте забор бабы Прони не своротил, обошлось. И помчали мы с Мартой на Дальнее. Это выпасы почти у Ангары, они от нашей деревни так и есть — самые дальние. По пути заскочил в нашу рыбацкую избушку, взял снасти и, перейдя шагоходом вброд до небольшого островка, через час сидел на реке.
Обидно, спасу нет. Вернулся, называется, домой! А, главное, маман всё равно разберётся, сильно потом, но разберётся — а извиняться не будет. Но́ров не тот. По-любому, батяню зашлёт. Вот главное, узнать бы, какая гнида про мой приезд родне сообщила? Весь праздник испоганили, твари.
А вечером натянули мы с Мартой тент, развели костерок под кустами, жарили рыбу, и что-то меня на воспоминания пробило. И, главное же, ни хрена Марта не понимает. А сидит, делает вид, что ей интересно. Головой по сторонам вертит, а глазёнки всё на меня таращит. Рыбу уплетает. Да и всё равно, это лучше, чем никого — живая душа же.
— Ну, слушай…
— Мелким никогда я не был. Годам к десяти маманю уж перерос, но поначалу тощий был да нескладный. А потом дар начал пробиваться, сразу жисть другая пошла: помимо гимназии — тренировки специальные, упражнения да хитрости — чтоб, значицца, магию внутре возрастить. Дальше — больше: ухватки особые, секреты семейные. Потом экзамен магический. Чин дворянский личный дали да в служилое сословие оформили…
Как в силу-то вошёл, стали родители к серьёзным делам меня приучать. Поначалу по хозяйству что посложнее. Коней, допустим, на дальние выпасы в ночное сгонять, где лихие людишки могут втихаря поголовье отполовинить. Раньше надо было пастухам деревенским доплачивать, а теперь — пожалста, я. Бычков норовистых на бойню отогнать — опять же я. Потом мамане понравилось. Стала она меня по местным поручениям засылать. Ну, там, в Иркутске чего заказать-привезти — это недалече, за день обернуться можно…
А под конец и совсем важное доверять стали. Вот, дядья — братовья маманины — затеяли у якутов бирюзу перекупать да в Китай её возить. Дело выгодное, китайцы ту бирюзу шибко ценят. А батя на контракте. Кого отправить? Правильно, Илюху. Даром, что тринадцать лет. Грамота дворянская получена — могу родовую подпись от Коршуновых поставить. Дядья, конечно, за мной приглядывали, но от семьи я вроде как единственный мужчина. Ох, раздувался я тогда от гордости, сейчас вспомнить смешно.
Батя со службы приехал, обрадовался — эвона, сынок-то вымахал! Я гоголем ходил. Дескать, всё мало́й-мало́й — а тут на тебе! Взрослые дядьки за руку здороваться начали.
В тот год по осени ещё Катерину замуж выдавали. Их трое у меня, сёстер-то. Лизавета, старшая, к тому времени уж три года как мужняя жена была. Муж у неё — дядька солидный. Главный почтмейстер Иркутска, не хухры-мухры тебе. Катя вот за Афоню выскочила. Катюха девкой была — ух, огонь! Кавалеры толпами пороги обивали. И военные ухаживали, и чиновники.
Но Афоня — не будь дурак! — всех переплюнул. Небо! Романтика! Даром, что дирижабль у него транспортник. На прогулку позвать — и над городом катать, а? Ну вот, и я говорю — романтишно. Да и предложение явился делать на дирижабле, всю люльку изукрасил цветами ла лентами. Летучий корабль! Мы на нём и свадьбу играли, по-над Байкалом летали, Катерине все подружки обзавидовались.
Наталье тогда всего пятнадцать лет было, она через два года замуж выйдет, тут я не поприсутствую, а жаль. Говорят, торт Олежа в своей мастерской сам сделал, просто волшебный, под стать императорской свадьбе.
Ну так вот, с чего я начал-то. Приехал батя с контракта, Лизу замуж выдал, месяца три дома просидел — и так ему маман успела плешь проклевать, что подписался он на первое же предложение, которое заезжий вербовщик выкатил — на полных двенадцать месяцев, тюрбаны́по пескам гонять.