Алмаз княжеский по приезде вполне неплохо продал — шесть тыщ рубликов с копейками получилось, прибавил за три года жалованье, да премиальные, да наградные — и все капиталы свои, показавшиеся мне фантастически огромадными, в банк положил, под проценты — пусть себе лежат. На прожитье оставил триста рублёв — нормально, не каждый служащий в полгода такие денежки зарабатывает.
А вот маман как узнала, сколько нас с того десанта выжило, чуть голову мне не откусила. Злющая была, прям цербер. И, слышь-ка, после того случая вступила ей новая блажь — женить меня, и чтоб внуков поскорее непременно.
И потянулась череда свах. Я даже и не знал, сколько ентих свах у нас в окрестностях обретается! Просто неимоверное количество. И фотокарточки девиц притаскивают, красивше некуда. Не, ну правда красивые. Там и лица, и фигуры были — у-у-ух! Я б, можить, и сам к ним чего-нить подкатил, кабы добровольно. Но вот когда так — через силу, да под давлением — не-е-е.
Но маманя взяла цель — не собьёшь! И сестры ещё… Я говорил, вроде? Один я у мамки сын, да три дочери. И они четвером, единым фронтом, давай мне мозги скипидарить. Кажный день мне мозг вынут, тряпочкой протрут, слезой горючей на тему внуков польют и на место вставят. «Всё, чтоб ты понимал, — говорят, — для твоей же пользы!»
И вот что обидно. Батяня — ну героический казак же! Как шашкой кого пластануть — первый, а как сына от матери спасти, ну хоть в чём помочь — нету, кончился героизм.
И так мне плешь проели, что года я не продержался. Сбёг. Прям на польский фронт. Там паны в очередной раз про Речь Посполитую вспомнили, у дойчей да франков денег да оружья подзаняли — и давай вновь мир делить. Тут же англы подтянулись — без этих в последние года ни одна заварушка не обходится, в кажной бочке затычка. Пусть пирог и чужой, а они кусок отхватить никогда не против.
Ага, наделят они! Может, конечно, не прирастёт земелюшкой матушка-Россия, но и своего не отдаст, будьте покойны!
Вот, полтора года я в Польше отвоевал: год основного контракта да полгода продления. Вернулся домой. Два «Георгия» у меня! «За спасение погибавших» — третья! Шеврон «За беспорочную службу»!
И чего?
И тут ты, Марта. И всё — не сын, не брат…
Нет, ты не думай, я на тебя вообще не в обиде. Если б ты ещё русский знала…
На другой день я, как и собирался, сгонял на рынок. Припасы-то, я говорил, у нас почти все вышли. Набрал круп, чаю китайского плиточного, окорока копчёного кусок, лука да хлеба свежего. Ну и ватрушек сдобных до кучи.
Между прочим, как полагается, зашёл в городскую канцелярию Иркутского Казачьего войска, предъявил документы, подтверждающие обзаведение техникой. Деловитая канцеляристка сбегала куда-то, притащила моё личное дело:
— Очень хорошо, господин Коршунов! Сегодня же оформим все бумаги на перевод вас в особый механизированный отряд. Запись о медотводе я сделала, отдыхайте, восстанавливайтесь, — и глазками чёрными стреляет. — Имейте в виду, особый отряд в случае начала военных действий подлежит немедленной мобилизации. Все сторонние контракты на этот момент приостанавливаются.
Я ус подкрутил, говорю:
— Так, может статься, я ещё и на польский фронт успею вернуться?
— Это вряд ли, господин вахмистр, — подключилась к разговору вторая, с веснушками. — Судя по новостям, месяца три-четыре — и конец войне.
Тут дверь отворилась, и вошёл целый генерал, да с толпой сопровождающих, разом прекратив наши любезные беседы. Я во фрунт вытянулся, каблуками прищёлкнул, а при первой возможности папочку свою подхватил и незаметно слинял. Как там поэт писал, Сан Сергеич? Избави Боже нас от начальственного гнева, да и от любви тоже — вроде того.
Вернулись на берег. Вокруг осень золотом горит! В ивняке по берегам уток со своими выводками — кишмя кишат. Днём теплынь стоит, ночью мы в шагоходе печечку на магическом усилителе подрубаем, чтоб спать не мёрзнуть. Харчей навалом. Бежать никуда не надо. Красота!
— Чё бы и не жить? — говорю. — Жить можно. Всё одно с родственничками вопрос решить надо, а там посмотрим.
Марта-то рада, лопочет по-своему, кивает, а сама костёр снова гоношит, котелок тащит. Похлёбку варить!
— Ладно, хозяйствуй, — согласился я. — А я покуда порыбачу.
После казённой-то провизии свежая рыбка на ура идёт — и в ухе́, и просто жареная, даже и трижды в день.
Через три дня на берегу объявился батяня. Ага, с флагом перемирия. Нет, понятно, что «Саранчу» на ангарских островах не спрячешь — больно здоровая, да и непривычного вида, но всё равно, что-то рановато. Я его или дядьёв раньше чем через неделю не ждал.
— Полезай-ка, Марта, в «Саранчу».
Глазёнки на меня вытаращила. Вроде, отдельные слова уж понимает. Конкретнее выражусь:
— Давай-давай! Кабина! Шнелль[11]!
Жестами команду усилил. Ничего, сообразила. Быстренько залезла и притаилась, как мышонок прям.
Отец подгрёб на лодке. Вышел, поставил около котелка бутыль самогона и говорит:
— Ну, рассказывай.
— И чего это я кому должен рассказывать?
— Ты отцу-то не хами. Не дорос ещё.
— Ой ли? Как кровь свою проливать на трех фронтах — это я взрослый, а как вежливо со мной говорить — щенок получаюсь? Не правильно это ты, батяня. Я за собой вины никакой не знаю, чтоб на меня, домой с войны, да с трофейным личным шагоходом и медалью пришедшего, при всём честном народе родные люди орали! И за Марту вы мне ещё ответите. Это ж надо, а? Я девчонку спас, мне за неё отвечать. И в обиду никому её не дам, даже вам!
— Ишь ты, распетушился, героический казак, — бате, вроде, и неловко было, и авторитет свой ронять не хотелось. Покряхтел, сдвинул фуражку на затылок. — Э-эх! Грехи наши тяжкие… — и неожиданно спросил: — Закусь у тебя найдется?
— Рыба жареная да паёк казацкий походный, — ехидно ответил я. — Вы ж меня разносолами так встретили, кусок поперёк горла встал!
— Хватит стыдить, сказал же. Кружки давай…
И под самогон выяснилось. Оказывается, приезд мой сдал городовой, с моста. Он, значит, мужу Лизаветы, Виталию-почтмейстеру, с будки позвонил, а пока я ждал парома, пока до родной деревни добирался, все всё уже и знали. Сюрприз, ага…
Два дня деревня бурлила новостью, а вчера в Карлук из Польши вернулись пятеро казаков нашего отдельного Иркутского корпуса. И, естественно, тут же были с подробностями выспрошены: чего это Илюшка Коршуновский на польском фронте выкинул?
Навстречу версии, приобретшей уже размах вида «украл девку и сбежал с войны с шагоходом» выдвинулась возмущённая отповедь моих сослуживцев. И о том, как я из-за линии фронта «Саранчу» привёл. И про немецкую девчонку Марту. Она ж при штабе сколько вертелась, а там и безопасники, да сами штабные — весь корпус мою историю знал. Полагать надо, про подвиги мои рассказывали с жаром, негодуя практически как за себя. Уж такими подробностями всё обросло, чего они там ещё присочинили, у них выходило, что я, как бы не в одно рыло, то польское наступление сбил. И говорят: поэтому, мол, штабные «Саранчу» и не зажали.
А как узнали казаки про встречу мою с роднёй, так во главе с настоятелем прихода карлукского пришли на наше подворье. Хотели, говорят, руку пожать, поблагодарить за воспитание отличного сына-казака — ага, меня — а замест того вразумлять приходится! Настыдили и отца, и дядьёв. Маман, конечно, фыркала, но против авторитета настоятеля и дедов ничего сказать не смогла. И по сему отправила отца меня искать да домой вести.
Занятная, конечно, байка вышла. Да что-то кисло мне.
— Вот ты скажи, батя: я что, — бычок? За кольцо в носу потянул, значит — я к вам и побежал?
— Да понимаю я всё! — он хлебнул, шумно выдохнул, и продолжил: — Есть у меня идея. Но, чур, матери не говори. Смотри, в Иркутске живёт знакомец мой, вахмистр Харитонов, Вадим Петрович. Он сейчас при иркутском ипподроме курсы ведёт. Фигурная выездка, сабельный бой, стрельба, рукопашные ухватки. Редкого воинского таланта человек. Я тебя к нему отправлю, на полгода, в обучение. За это время, так думаю, мать до последней кондиции дойдёт — сын рядом, вот он, а не поговорить с кровиночкой никак. Приедет замиряться. По любому. И с сёстрами тоже отношений не поддерживай, пусть маринуются. А вот потом домой и вернёшься.
Так началась моя новая жисть.
За польский фронт да за предыдущие кампании у меня скопилась приличная кубышка, при желании можно было весьма приличный дом прикупить, да не в деревне, а в самом Иркутске, только пока не совсем ясно было — оно мне надо? Как судьба развернётся — задом ли, передом, да и вообще, останусь ли в Иркутске жить или рвану отсюда с горя, можно было только гадать. Так что покуда «Саранчу» за копеечку малую определил я на постой в ангары воздушного порта, снял себе и Марте маленький домик на две комнатушки, тоже совсем недорого — и кажный день на учёбу. Всё наше обучение конное да пешее будет, шагоходы здесь не надобны, потому и не стал «Саранчу» на двор ставить, перегородит же всё.
Обучение моё началось с удивления. Вот, вроде, сызмальства в седле, всё должен про лошадей знать от и до — ан нет! Оказывается, правильно выезженная лошадка такие кунштюки может, что хоть стой, хоть падай. И живым бруствером лежит, даже раненая не шелохнётся, пока казак из-за неё палит по ворогам, и раненого волочь ко своим обучена. Прям как собака, подойдёт, повод тебе почти что в руки даст и волочёт за собой, главное — ремни не отпускай. Некоторые даже по крышам скакать обучены, чисто козы какие. И по узким лестницам могут. Это ж сколько маневров в городе можно с такими лошадьми натворить! Лошадка — это ведь в главном-то что? Это рывковая скорость передвижения на коротких дистанциях. На длинных человек бёгом любую лошадь уроет. Ну, тренированный, конечно.
Так у вахмистра Харитонова других и не водилось. Он вообще оказался человек разнообразных талантов. Со всей области к нему инвалидов везли, на специальное обучение. И что? Эти инвалиды потом оченным спросом во всяческих воинских структурах пользовались. Вот стоит городовой, сразу видно — отставной военный, вот руки у его нету. А он бандюгов и одной рукой может скрутить опосля обучения у вахмистра. Или какой одноногий, так тоже — злой человек расслабится: чего от инвалида ждать? Ну и зря. Много чего ждать можно, если с умом.