на улицу и наорать на глупого старикашку. Да в том-то и дело, что никуда он не выйдет, ни на кого не накричит, а возьмет себя в руки и будет «душкой» Алексом. Тут так принято, никто своих истинных чувств не показывает. Как же маска любезности Алекса в последнее время утомляла, хотя он и сам не понимал, почему он такой озлобленный, чего ему не хватает.
Когда-то он стал ювеналом, и хорошо, что стал. Чем больше он размышлял о своем тогдашнем решенни, тем больше понимал, что совершенно о нем не жалеет. Он все сделал правильно и даже тот мерзкий номер, который с ним тогда выкинула Мэгги, решившись стать геронтом, ничего не менял. И все-таки у Алекса было ощущение, что что-то не так, что-то ему не додано. Ну да, Мегги его раздражала, но сейчас Алексу казалось, что она бы его и так раздражала, даже, если бы тоже была ювеналкой. Мегги все-таки клуша, зря он тогда на ней женился. Алекс честно себе признавался, что в далекой юности, сблизившись с медсестрой, и потом оставшись с ней, он руководствовался не родственностью душ, а благодарностью: она его поддерживала в бедности, тянула на себе их нехитрое хозяйство, принимала его всякого: бледного, слабого от недосыпа, нервного и невероятно усталого. Она всегда была рядом, когда он после бессонной ночи и дневной смены в отделении буквально валился с ног и засыпал мертвым сном, неделями не имея с ней близости. Иногда Алекс спрашивал себя: а что она тогда в нем нашла? Влюбилась, уважала будущего доктора, хирурга? Уважала наверное, но по-настоящему Мегги и понятия не имела, каков был его потенциал. Она просто хотела вить гнездо, иметь детей, с доктором это было удобнее, комфортнее. Она поставила на него, вцепилась и больше не отпускала. Любила? Могут ли такие женщины действительно любить? Способны ли они на высокие чувства? Алексу было удобно думать, что неспособны, но ведь и его собственная, давно умершая мать, была точно такой же: верной женой военного, потом средней руки бизнесмена. Почему он вообще стал думать о Мегги как о клуше? Ответ лежал на поверхности: из-за Натальи. Таких женщин как Наталья у него не было. Он всегда считал, что простая домашняя девушка ему подходила больше, чем ориентированные на карьеру стервы, ставящих на интеллект и свои бойцовские качества, не желающие ни за что на свете променять свою работу, финансовую независимость и моральную свободу на деток и кухню. Такие женщины его пугали, отталкивали. Он хотел и мог быть лидером, а с ними это могло бы оказаться непросто.
И вдруг Наталья. Ради нее он ушел бы от Мегги, сломал бы свою налаженную жизнь, но Наталья как раз была не готова ничего в своей жизни ломать. «Хочешь, мы с тобой будем вместе жить? Хочешь от меня ребенка?» — сто раз он ей это предлагал, хотя и понимал, что они по возрасту уже не успеют вырастить никакого ребенка. И зачем он ей только предлагал такую безответственную глупость. Конечно Наталья не восприняла его предложение всерьез. Кем он для нее был? Неплохим партнером по сексу, ничем большим. Алекс чувствовал, что ей от него ничего не нужно, совсем ничего. Он был этапом, потом она этот этап прошла и они расстались. Обидно, больно, непостижимо. Неужели Наталья хочет быть одна. Разве это свойственно женщинам? Конечно нет, когда речь идет об обычных женщинах, а Наталья — другая. Он сначала этого не понимал, пытался ее уговорить, начал унижаться, произносил страстные и жалкие монологи:
— Хочешь, я уйду из Хопкинса? Я понимаю, что мешаю тебе на работе. Мне все равно, где оперировать. А, хочешь, вовсе не работай. Нам хватит денег. Будем ездить в длинные поездки. Я всегда буду рядом. Наталья… подумай. Я никогда не был ни с кем так счастлив, как с тобой. Наталья, я люблю тебя. Давай будем вместе. Разве мы с тобой плохая пара. Мы любим жизнь, комфорт. Я буду тебе настоящим другом… до конца… я буду исполнять любой твой каприз… только прикажи. Я знаю, что ты лучше, талантливее, умнее, но я буду тебя дополнять…
— Я буду тенью твоей собаки…
Наталья прервала его странной репликой. Алекс не понял, что она сказала. «Какой собаки? У меня же нет собаки…» — рассеянно пробормотал он тогда. Наталья сбила его с толку. В глубине души он был готов к отпору, но при чем тут собака. О чем она говорит.
— «Я буду тенью твоей собаки… Позволь мне стать тенью твоей тени, тенью твоей руки, тенью твоей собаки… не покидай меня». Это стихи, Алекс. Стихи французского поэта Жака Бреля. Я тебя слушала, и мне вспомнились эти строки.
Черт, черт, черт. Какие-то стихи, какого-то Бреля, о котором он сроду не слышал. А она знает его стихотворение наизусть. «А ты французский знаешь?» — зачем-то глупо спросил он.
— Знала когда-то, а теперь забыла. Я французский в школе в Москве учила, а потом недолго в Алжире работала.
Их связь пошла на убыль, Алекс помнил, что этот разговор про тень собаки состоялся у них уже на излете отношений. В последнее время они встречались только на работе. Наталья была с ним любезна и отстраненна, как со всеми. Он просто коллега, не более.
Алекс слышал, что Мегги встала, из ее ванной слышался шум воды. «Надо быстрее уходить. Не хочу с ней завтракать» — подумал он.
— Мегги, я ухожу, мне сегодня пораньше надо быть на работе.
— А завтрак?
— Поем где-нибудь. Пока.
Никуда ему пораньше не надо. В лабораторию Алекс решил вовсе не идти. Он простой врач, и во все эти их ученые премудрости ему совершенно не хотелось вникать. В глубине души он был уверен, что захоти он вникнуть, все равно бы ничего не понял, слишком умно. Дайте ему орган, он пересадит, а больше ничего ему знать не надо. Он лучше посмотрит больных. Сначала своих обычных, тех, кого оперировал пару дней назад, а потом «программных» в спец реанимации. Алекс был совершенно уверен, что там сейчас Наталья, а встречаться с ней он не хотел, хотя и понимал, что ей-то это было совершенно безразлично.
Да, что это он так на Наталье зациклился! Наплевать на нее, он оперирующий хирург, он обязан делать свою работу, их общую работу. Но выслушивать Натальины ценные указания, ее соображения, высказанные непререкаемым тоном, Алексу сейчас не хотелось. Пойдет туда часа через два, Наталья тогда уйдет и он спокойно всех посмотрит. А перед этим позвонит ей и категорически потребует сказать, кто будет реципиентом в пятницу. Хватит ей испытывать его терпение. Корчит из себя всезнайку. Оперировать надо или острый шигеллез, там девушка кажется грибами отравилась, или множественную карциному печени. Алекс привычно вспоминал больных по диагнозу. Кого всезнайка выберет? Ему это практически все равно. Но, надо посмотреть. У него тоже есть право голоса. Алексу хотелось, чтобы Наталья выбрала одного, а он бы отстаивал другого. Был бы научный спор, в котором он, доктор Покровский, победил. Она скажет «карцинома», а он — «острая печеночная недостаточность» или наоборот. Хотя может она кого-нибудь другого выберет. Ему назло. Да, какое «назло»… эка его заносит. На таком уровне никто никому не станет делать «назло», тем более, что это совсем не Натальин стиль. Кто он вообще для нее такой, чтобы утруждаться деланием «назло».
Алекс планировал остановиться в каком-нибудь кафе, чтобы выпить кофе, но потом решил ехать в отделение смотреть больных, а после этого спокойно позавтракать в кафетерии на работе. На прошлой неделе он прооперировал троих. Их послеоперационная реабилитация проходила нелегко. Одному больному пришлось делать в прошлую субботу дополнительное дренирование, звонили, ездил на работу, а куда денешься. Сейчас все наладилось, и Алекс заполнил документы на выписку. У второго пациента был сильно повышен креатинин и вообще его состояние Алексу совсем не понравилось. Что удивляться: тот еще циррозник, группа С, по Чайлду. И зачем он только за этого «С» взялся? Хорошо, что хоть тромбоза печеночной артерии нет. Почки не справляются, вот тебе и высокий креатинин. Алекс чуть повысил дозу лекарств. И отошел к третьему больному. Этот его порадовал. На третий день он выдал им лихорадку и повышенный лейкоцитоз. Сейчас температура спала и уровень лейкоцитов пошел вниз. Алекс посмотрел результаты радиоизотопного сканирования, чреспеченочной холангиографии и холангиопанкреатографии. Выглядело все прилично. Может завтра можно будет его выписывать, нет не завтра, дадим ему еще два дня, чтоб не думалось. В четверг выпишем.
Быстрым шагом Алекс направился в кафетерий главного корпуса. Было уже около десяти утра. Огромный зал был почти пуст. Время завтрака прошло и ланч еще не начался. «Привет, Алекс… привет… Доктор Покровский… здравствуйте, доктор…» — здесь Алекс был в своей тарелке. Его все знали. Он улыбался, кивал, пару раз остановился и поздоровался с коллегами за руку. За столик к нему, однако, никто не подсел. И хорошо. Когда Алекс пил свой кофе с круассанами, у него зазвонил телефон. Младший сын, Грег. Ничего себе! Сто раз им говорил, чтобы не звонили на работу. Что за необходимость его беспокоить.
— Алло. Что, Грег? Я на работе. Говори быстрее. Я занят.
Ничего он не занят, сидит в кафе, пьет кофе. Откуда в нем эта потребность набивать себе цену, играть в вечную занятость? Алексу стало стыдно.
— Пап, я на минутку. Решил позвонить: возьмешь трубку — хорошо, нет — значит нет. Я бы вечером перезвонил.
— У тебя все хорошо? Что звонишь?
— У нас в субботу барбекю, приходи. Алекс придет. Давно не виделись. Придешь? Я знаю, что у тебя в пятницу важная операция, но в субботу же уже все будет сзади. Имеешь же ты право на отдых.
— Посмотрим, как там после операции все пойдет. Сам понимаешь… Надеюсь, что в субботу я буду свободен, хотя с утра точно поеду в больницу. Операция в рамках проекта. Ставки слишком высоки. Ты сильно на меня не рассчитывай, может случится, что я от этого больного не отойду. Да даже, если и приду, буду каждую минуту ждать, что мне позвонят… ни вина, ни пива… Но, ты прав, мы давно не виделись.
— Конечно, пап, я все понимаю. Но все-таки мы тебя ждем. Вечером в теннис поиграем, когда будет не так жарко.
Сыновья Алекса тоже были врачами. Грег офтальмолог, Алекс-младший — травматолог. Они пошли по его стопам, хотя Алекс и не думал на них давить. Там все у них в семье было непросто. Случился раскол, к нему привела вакцинация родителей.