Свет невозможно убрать…
А среди них – мой брат.
Может, я говорил?
Что-то не помню…
Брат мой все просит заполнить бумаги его жены.
Она – издалека, начало ее дороги –
где-то в России…
Вы еще живы?
Вас ни о чем не просили!
Слушай меня, это важно, прошу, услышь…
Ливень падает свыше, с высоких крыш.
Капли – колючее крошево, серое кружево.
Черные вороны сжали ручки зонтов черных.
Болтают… слушай, о чем они?
Пялятся на часы.
В воде дороги чисты.
Долго лило – острые струи мелькали.
Когда завершится ливень, останутся лишь глаза – как монетки мелкие.
Останется ложь.
Подумай – стоит стараться?
Вороны – черные.
Вороны эти ученые –
у ФБР на службе.
Вороны – иностранцы, все это очень сложно.
Лица манили, но я обманул их –
я из автобуса выпрыгнул.
Один. На ходу. Без денег.
Там, среди дымных выхлопов, таксист-бездельник поверх газеты измятой прошил меня взглядом, глянул – словно сглодал.
Я – ошалевший, измотанный.
Кану, как камень.
Сверху – соседка.
Ушлая старая стерва, седина – на пробор…
Ее электроприбор жрет свет моей лампы, мне уже трудно писать.
Мне подарили пса:
пятнистые лапы –
да радиопередатчик, вживленный в нос.
Мистика.
Прямо с моста я столкнул пса вниз –
на двадцать шесть пролетов…
Вот, написал про это.
(Ну-ка, назад, проклятый!
Живо – назад!
Я видел высоких людей –
гляди, больше не будет проколов.)
В закусочной пол пел старые блюзы-хиты.
Официантка – хитра:
твердит, что бифштекс солили.
Да мне ли не знать стрихнина!
Горький тропический запах не заглушить горчицей, но – притуши-ка запал, стоит ли горячиться?
От горизонта, от гор ночью пришел огонь.
Видишь, как дым – нимбом –
сереет в небе?
Ночью все мысли смяты, то ли это!
Кто-то безликий – смутный –
по трубам отстойника столько плыл к моему туалету…
Слушал мои разговоры сквозь тонкие стены –
стены вращали ушами, стены дышали, стены давили стоны.
Видишь – следы рук фаянс испачкали белый?
Время стянулось в круг, все это вправду было…
День переходит в вечер, красным горит по сгибу.
Мне позвонят –
я уже не отвечу.
Не телефон – гибель!
Бог посылал грозы –
люди швыряли грязью.
Грязью залили землю, больше – ни солнца, ни зелени, лишь крики боли.
Они научились врываться, у них – винтовки да рации.
У них – ни заминки в речи, им объясняют врачи, как будет эффектнее трахаться.
Прикинь, как сладко:
в лекарствах у них – кислотка, в лечебных свечках – «снежок».
Кто там, с ножом, рвется – прогнать солнце?
Пусть только сунется!
Дорога моя – все уже, дела – не в лад.
Я облекаюсь в лед, не помню – я говорил уже?
Лед ослепляет подлые инфраскопы, слежка выходит за скобки…
Вот – наклонилось к закату индейское лето.
Произношу заклятья, ношу амулеты.
Золою засыпаны залы.
Вы полагаете – взяли?
К черту!
Я ж вас прикончу в секунду.
Я ж вас пошлю за черту –
четко!
Любовь моя, будешь кофе?
…Небо – как кафель, моя усмешка – как грим…
Нет у меня в ходу ни имени, ни выхода и ни входа.
Кто-то стоит, согретый горечью сигареты.
Не помню – я говорил?
Плот
От Хорликовского университета в Питтсбурге до озера Каскейд – сорок миль, и хотя в октябре в этих местах темнеет рано, а они сумели выехать только в шесть, небо, когда они добрались туда, было еще светлым. Приехали они в «камаро» Дийка. Дийк, когда бывал трезв, не тратил времени зря. А когда выпивал пару пива, «камаро» у него только что не разговаривал.
Не успел он затормозить машину у штакетника между автостоянкой и пляжем, как уже выскочил наружу, стягивая рубашку. Его взгляд шарил по воде, высматривая плот. Рэнди выбрался с переднего сиденья – не очень охотно. Конечно, идея принадлежала ему, но он никак не ожидал, что Дийк отнесется к ней серьезно. На заднем сиденье зашевелились девушки, готовясь вылезти.
Взгляд Дийка беспокойно шарил по воде, его глаза двигались справа налево, слева направо («Глаза снайпера», – тревожно подумал Рэнди) и вдруг сфокусировались.
– Вот он! – крикнул Дийк, хлопая ладонью по капоту «камаро». – Как ты и сказал, Рэнди! Черт! Кто последний, тот тухлятина!
– Дийк, – начал Рэнди, поправляя очки, но этим он и ограничился, так как Дийк уже перемахнул через штакетник и бежал по пляжу, ни разу не оглянувшись на Рэнди, или Рейчел, или Лаверн, но смотря только на плот, стоявший на якоре ярдах в пятидесяти от берега.
Рэнди оглянулся, словно собираясь извиниться перед девушками, что втянул их в это, но они глядели только на Дийка. Ну, пусть Рейчел, Рейчел же девушка Дийка, но на него смотрела и Лаверн – вот почему в Рэнди вспыхнула ревность, заставившая его действовать. Он стащил с себя рубашку, швырнул ее рядом с рубашкой Дийка и перепрыгнул через штакетник.
– Рэнди! – позвала Лаверн, а он только махнул рукой вперед в серых октябрьских сумерках, приглашая взять с него пример и злясь на себя за это: она ведь заколебалась и, возможно, предпочла бы не продолжать. План искупаться в октябре среди полного безлюдья перестал быть просто хохмой, родившейся среди приятной болтовни в ярко освещенных комнатах, которые он делил с Дийком. Лаверн ему нравилась, но Дийк был притягательнее. И черт его побери, если она не готова лечь под Дийка, и черт его возьми, тут можно озлиться.
Дийк на ходу расстегнул ремень и стянул джинсы с худощавых бедер. А потом умудрился и вовсе их сбросить, не замедляя шага – достижение, которого Рэнди не повторить и за тысячу лет. Дийк продолжал бежать в одних плавках, мышцы его спины и ягодиц работали на загляденье. Рэнди мучительно сознавал, какими тощими выглядят его собственные ноги, когда расстегнул свои ливайсы и неуклюже выпутался из них – у Дийка это был балет, у него – клоунада.
Дийк кинулся в воду и завопил:
– Холодище! Матерь Божья!
Рэнди заколебался, но только в мыслях, где все замедлялось. «Температура воды градусов пять, от силы семь, – шепнуло его сознание. – У тебя может остановиться сердце». Он учился на медицинских курсах и знал, что это факт… но в мире физических действий он не колебался ни доли секунды. Прыжок… и на миг сердце у него действительно остановилось – во всяком случае, ощущение было такое; дыхание перехватило, и он с усилием глотнул воздуха, а вся его соприкасающаяся с водой кожа онемела. «Это безумие, – подумал он, и тут же: – Но идея-то твоя, Панчо». И он поплыл за Дийком.
Девушки переглянулись. Лаверн пожала плечами и усмехнулась.
– Если могут они, то можем и мы, – сказала она, стаскивая блузку и открывая практически прозрачный бюстгальтер. – Ведь у девушек вроде бы имеется дополнительный подкожный слой жира?
В следующую минуту она была уже за штакетником и бежала к воде, расстегивая вельветовые брючки. Секунду спустя Рейчел последовала за ней, примерно так же, как Рэнди последовал за Дийком.
Девушки пришли к ним днем – во вторник к часу занятия у всех них кончались. Дийк получил свою ежемесячную стипендию – один из помешанных на футболе давних выпускников (футболисты прозвали их «ангелами») позаботился, чтобы он каждый месяц получал двести наличными, – так что в холодильнике стояла картонка с пивными банками, а на видавшем виды стерео Рэнди – диск Найта Рейнджера. Все четверо занялись ловлей кайфа. Ну и разговор зашел о конце долгого «индейского лета», которое порадовало их в этом году. Радио предсказывало снегопад в среду, и Лаверн высказала мнение, что метеорологов, предсказывающих снегопады в октябре, следует перестрелять, и никто не возразил.
Рейчел заметила, что каждое лето, пока она была девочкой, казалось, длилось целую вечность, а вот теперь, когда она стала взрослой («дряхлой девятнадцатилетней маразматичкой», – сострил Дийк, и она пнула его в лодыжку), год из года они все короче.
– Тогда казалось, что я всю жизнь провожу на озере Каскейд, – сказала она, направляясь по истертому кухонному линолеуму к холодильнику. Заглянула внутрь и нашла банку «Айрон сити лайтс» за голубыми пластмассовыми коробками для хранения пищи (в средней остатки допотопного маринада давно превратились в сплошную плесень: Рэнди был хорошим студентом, Дийк – хорошим футболистом, но когда дело доходило до домашнего хозяйства, не стоили и плевочка). Банку она экспроприировала и продолжала: – Никогда не забуду, как я в первый раз доплыла до плота и проторчала там чуть не два чертовых часа. Боялась плыть обратно.
Она села рядом с Дийком, и он обнял ее за плечи. А она улыбнулась своим воспоминаниям, а Рэнди внезапно подумал, что она похожа на какую-то знаменитость или полузнаменитость. Только вот на кого? Ему предстояло вспомнить это позднее при менее приятных обстоятельствах.
– В конце концов брату пришлось сплавать туда и отбуксировать меня к берегу на надутой камере. Черт, ну и злился же он! А я обгорела – не поверите!
– А плот все еще там, – сказал Рэнди, просто чтобы сказать что-нибудь. Он видел, как Лаверн снова поглядывает на Дийка; последнее время она все время смотрела на Дийка.
Но теперь она посмотрела на него:
– Рэнди, так ведь ноябрь на носу – День всех святых, а пляж Каскейд закрывают после первого сентября!
– Но плот все равно на месте, – сказал Рэнди. – Недели три назад мы были там на геологической практике. Напротив пляжа, и я заметил плот. Он выглядел как… – Рэнди пожал плечами, – как маленький кусочек лета, который кто-то забыл забрать и отправить на склад до будущего лета.
Он думал, они начнут смеяться над ним. Но никто не засмеялся, даже Дийк.
– Но это еще не доказывает, что он и сейчас там, – сказала Лаверн.
– Я упомянул про него одному из ребят, – сказал Рэнди, допивая свое пиво. – Билли Делойсу. Ты его помнишь, Дийк?