«А хотите посмотреть, как один отверженный реагирует на другого? – вдруг спросил он, не обратив на мое предложение ни малейшего внимания. – Глядите! Узнаете, чему я там научился».
И он громко и властно крикнул:
«Эй, пес!»
Пес поднял голову, покосился на него усталыми круглыми глазами (в одном посверкивал диковатый огонек, другой был затянут катарактой) и вдруг, изменив направление, нехотя захромал прямо к нам, через улицу.
Ему явно не хотелось подходить, я читал это в каждом движении. Он нервно повизгивал и скалил зубы, трусливо поджал хвост между ног, но тем не менее приближался. Подполз к ногам Броуера и улегся на живот, повизгивая и нервно вздрагивая всем телом. Впалые бока раздувались, точно кузнечные мехи, единственный зрячий глаз сверкал и перекатывался в глазнице.
Броуер издал короткий, какой-то совершенно жуткий смешок – до сих пор иногда слышу его во сне и пугаюсь.
«Ну вот, пожалуйста, – сказал он. – Убедились? Он признал меня за своего… что и требовалось доказать». И он наклонился погладить собаку. Пес ощерил зубы и издал низкое угрожающее рычание.
«Не надо! – воскликнул я. – Он может цапнуть!»
Броуер не обратил внимания. В свете уличного фонаря лицо его приобрело голубоватый оттенок, глаза напоминали две черные дыры.
«Ерунда… – пробормотал он. – Ерунда… Я только хочу пожать ему лапу… как ваши друзья стремились пожать мою!» И тут вдруг он ухватил пса за лапу и затряс ее. Собака пронзительно взвыла, но укусить его не пыталась.
Внезапно Броуер выпрямился, глаза его прояснились, и, несмотря на мертвенную бледность, он снова стал походить на нормального человека.
«Знаете, я, пожалуй, пойду, – тихо сказал он. – Пожалуйста, извинитесь за меня перед своими друзьями. Передайте, мне страшно неловко. Я вел себя как последний дурак. Возможно, мне еще представится случай… искупить свою вину».
«Нет, это мы должны просить у вас прощения, – заметил я. – Ну а как же деньги? Ведь вы оставили деньги, а там больше тысячи».
«Ах да, деньги!..» – И рот его искривился в горчайшей усмешке.
«Ладно, можете даже в вестибюль не заходить, – сказал я. – Обещайте, что будете ждать здесь, а я мигом. Сбегаю и принесу. Обещаете?»
«Да, – кивнул он. – Если уж вы так настаиваете… – И он перевел взгляд на пса, скулившего у его ног. – Кажется, он не прочь пойти ко мне домой и хоть раз в жизни поесть досыта». И на губах его снова возникла печальная улыбка.
Я оставил его на улице и поспешил в клуб. Спустился вниз по лестнице. Кто-то – возможно, Джек Уилден, он у нас всегда любил порядок во всем – поменял жетоны на деньги и сложил их аккуратной стопкой посреди зеленого стола. Ни один из нас не произнес ни слова, пока я брал эти деньги. Бейкер и Джек Уилден курили, Джейсон Дэвидсон стоял, опустив голову и разглядывая свои ботинки. На лице его застыла маска стыда и скорби. Выходя, я дружески похлопал его по плечу. Он поднял голову – во взгляде читалась благодарность.
Выйдя на улицу, я увидел, что она абсолютно пуста. Броуер ушел. Я стоял на тротуаре, сжимая в каждой руке по пачке банкнот и озираясь по сторонам, но никого видно не было. Я даже окликнул его по имени – на тот случай, если он прятался где-то в тени, – но ответа не получил. Затем взор мой упал на тротуар. Бродячий пес все еще находился здесь, но дни, проводимые в охоте за содержимым мусорных бачков, были окончены для него раз и навсегда. Пес умер. Блохи и клещи, маршируя стройными рядами, поспешно покидали холодеющее тело. Я так и отпрянул, испытывая крайнее отвращение и одновременно ужас. И еще у меня возникло предчувствие, что дела мои с Броуером не закончились. Оно не подвело, хотя больше мы с ним никогда не виделись.
Огонь в камине постепенно угасал, из дальних темных углов комнаты потянуло холодом. Джордж снова раскуривал трубку, и ни один из нас не осмеливался нарушить молчание. Наконец он вздохнул, положил ногу на ногу, отчего его старые ревматические суставы скрипнули, и продолжил:
– Полагаю, нет нужды говорить, что и все остальные наши, принимавшие участие в той злополучной игре, были единодушны во мнении: надо найти Броуера и отдать ему деньги. Возможно, кто-то сочтет, что мы просто с ума посходили, но то были совсем другие времена, и понятия о чести и долге не были пустым звуком, не то что сейчас… Дэвидсон пребывал в самом угнетенном состоянии духа, я пытался отозвать его в сторону и утешить, но он лишь удрученно покачал головой и вышел из комнаты. И я не пошел за ним. Он выспится, и наутро жизнь не покажется ему столь уж мрачной. И мы с ним отправимся искать Броуера. Уилден должен был уехать из города. У Бейкера были назначены какие-то неотложные «светские мероприятия». Так что придется нам с Дэвидсоном заняться Броуером вдвоем, и я от души надеялся, что это поможет вернуть ему хоть часть самоуважения и уверенности в себе.
Однако утром, явившись к Дэвидсону на квартиру, я обнаружил, что он все еще спит. Я мог бы, конечно, разбудить его, но затем решил: пусть себе выспится как следует. А первые шаги можно предпринять и самому.
Прежде всего я позвонил сюда, в клуб, и переговорил со Стивенсом… – Он обернулся к Стивенсу и приподнял бровь.
– С дедушкой, сэр, – сказал Стивенс.
– Благодарю.
– Всегда к вашим услугам, сэр.
– Итак, я переговорил со Стивенсом… кстати, стоял он тогда на том самом месте, где теперь стоит наш Стивенс. Он сказал, что за Броуера поручился Реймонд Грир, человек, с которым я был едва знаком.
Грир работал в муниципальной оценочной комиссии, и я немедленно отправился к нему в офис, находившийся на Флейтирон. Он принял меня незамедлительно.
А когда я рассказал, что произошло накануне ночью, на лице его отразилась целая гамма чувств – стыд, смущение, сострадание и испуг.
«Бедный старина Генри! – воскликнул он. – Я знал, что рано или поздно это случится, но не предполагал, что так скоро».
«Что именно?» – спросил я.
«Нервный срыв, – ответил Грир. – Все это – результат лет, проведенных в Бомбее. Полагаю, ни одному человеку на свете, кроме самого Генри, не известны подробности, но расскажу вам все, что знаю».
И далее он поведал мне историю, вызвавшую глубокое сочувствие и понимание с моей стороны. Как выяснилось, Генри Броуер против собственной воли стал участником и даже отчасти виновником настоящей трагедии. И как во всех классических трагедиях, причиной тому стала мелкая фатальная оплошность, в данном случае – забывчивость Генри.
Будучи представителем торговой фирмы в Бомбее, он пользовался автомобилем – большой для тех мест редкостью. По словам Грира, Броуер с каким-то детским восторгом относился к машине и просто упивался ездой по узеньким улочкам города, распугивая при этом целые стаи кур, с квохтаньем разбегавшихся в разные стороны, заставляя мужчин и женщин падать на колени при виде этого рычащего чудовища и возносить молитвы своим богам. Он буквально повсюду разъезжал в своей машине, привлекая всеобщее внимание, а также целые толпы ребятишек – сущих оборванцев, – которые бежали следом, но всякий раз в испуге разбегались, когда он предлагал им прокатиться в этом удивительном экипаже, что случалось довольно часто. Это был «форд-А» с открытым верхом, одна из первых моделей, которую можно было заводить не только с помощью специальной рукоятки, но и нажатием кнопки стартера. Прошу обратить особое внимание на это последнее обстоятельство.
Однажды Броуер отправился в своем авто через весь город – на фабрику, где производили джутовые канаты, с целью обговорить возможность закупки этого товара. «Форд», рычащий и выстреливающий выхлопными газами, словно автоматными очередями, как всегда, привлекал всеобщее внимание. И как всегда, за ним бежали ребятишки.
Броуеру пришлось отобедать с производителем джутовых канатов. Обед был долгий, со всеми положенными в таких случаях церемониями. Они сидели на открытой террасе на свежем воздухе и как раз приступили ко второй смене блюд, когда снизу, с улицы, донесся такой знакомый кашляющий рокот мотора, сопровождаемый дикими криками и визгом.
Самый храбрый из мальчиков – позднее выяснилось, что он был сыном местного священника, или дервиша, – влез в открытый кузов авто, твердо уверенный в том, что «дракон», спрятанный под железным капотом, не проснется, пока белого человека за рулем нет. А Броуер, целиком поглощенный мыслями о предстоящих переговорах, оставил двигатель автомобиля работающим.
Очевидно, мальчик все более смелел, красуясь перед своими сверстниками, и начал трогать то зеркало, то рулевое колесо, подражая при этом звукам клаксона. И всякий раз, когда заглядывал под крышку капота, где, по его понятиям, должен был сидеть «дракон», на лицах ребятишек появлялось восторженное и благоговейное выражение.
Должно быть, он, нажав на кнопку стартера, случайно опустил затем ногу на педаль сцепления. Мотор был разогрет и тут же заработал. Испугавшемуся до полусмерти мальчику надо было бы тут же убрать ступню с педали и выскочить из машины. К тому же, будь авто старым или в худшем состоянии, мотор наверняка бы заглох. Но Броуер очень заботился о своем любимом «форде», и машина с ревом двинулась вперед. Броуер успел увидеть это, выбежав из дома торговца джутом.
Роковая ошибка мальчика привела к непоправимому несчастью. Возможно, при попытке выбраться он случайно надавил локтем на дроссель. А может, сделал это специально, в надежде, что именно так поступает белый человек, желая усыпить «дракона». Как бы там ни было, но случилось самое страшное… Автомобиль, набрав убийственную скорость, помчался по извилистой людной улице, перескакивая через тюки и кипы хлопка, давя корзины и клетки с животными, вдребезги разбив тележку с цветами. Он с ревом мчался вниз, под откос, к уличному перекрестку, затем съехал с дороги, перескочил через обочину и врезался в каменную стену. И тут же взорвался, превратившись в сплошной огненный шар.
Джордж сдвинул вересковую трубку из одного уголка рта в другой.
– Вот, собственно, и все, что поведал мне Грир, потому как к этому и сводилось описание Броуером того, что произошло в реальности. А дальше, по словам Грира, началась какая-то фантасмагория, дикая смесь из домыслов и верований, могущих возникнуть только на стыке двух таких разных культур, как наши. По всей видимости, отец погибшего мальчика успел встретиться с Броуером до того, как последнего отозвали в Америку, и швырнул ему в лицо обезглавленную курицу. В Индии это считалось проклятием. Тут, кстати, Грир иронически усмехнулся, давая понят