Еще две доски неожиданно разошлись с тем же самым пистолетным звуком. Вода полилась в лодку, заливая его ботинки. Он услышал почти незаметные металлические щелчки и понял, что это звук ломающихся ржавых гвоздей. Один из запоров с треском отлетел и упал в воду — интересно, когда за ним последуют уключины?
Ветер теперь дул ему в спину, словно пытаясь замедлить ход лодки или даже вынести ее на середину озера. Он был охвачен ужасом, но сквозь ужас пробивалось чувство радостного возбуждения. На этот раз обезьяна исчезла навсегда. Каким-то образом он знал это наверняка. Что бы ни случилось с ним, обезьяна уже никогда не вернется, чтобы отбросить тень на жизнь Дэниса или Питера. Обезьяна скрылась и теперь она, возможно, лежала на крыше или капоте студебеккера Амоса Каллигана на дне Кристального озера. Исчезла навсегда.
Он греб, наклоняясь вперед и откидываясь назад. Вновь раздался хрустящий треск, и ржавая жестянка из-под наживки поплыла по воде, поднявшейся до уровня трех дюймов. Раздался еще более громкий треск, и расколовшееся на две части носовое сиденье поплыло рядом с жестянкой. Доска оторвалась от левого борта, еще одна, как раз на уровне ватерлинии, отвалилась от правого. Хэл греб. Вдыхаемый и выдыхаемый воздух, горячий и сухой, свистел у него в горле. Его гортань распухла от медного привкуса истощения. Его влажные волосы развевались.
Теперь трещина зазмеилась прямо по дну лодки, скользнула у него между ног и побежала к корме. Вода хлынула внутрь и вскоре поднялась до щиколоток, а затем и подобралась к икрам. Он греб, но движение лодки стало вязким. Он не осмеливался взглянуть назад, чтобы посмотреть, сколько ему еще остается до берега. Еще одна доска отскочила. Трещина по центру лодки стала ветвистой, как дерево. Вода затопляла лодку.
Хэл еще быстрее заработал веслами, задыхаясь от нехватки воздуха. Он сделал один гребок, второй… На третьем гребке с треском отлетели уключины. Он выронил одно весло и вцепился во второе. Потом он поднялся на ноги и замолотил ими по воде. Лодка зашаталась и почти перевернулась. Он упал и сильно ударился о сиденье.
Через несколько мгновений отошло еще несколько досок, сиденье треснуло, и он очутился в заполняющей лодку воде и был ошарашен тем, насколько она холодна. Он попытался встать на колени, безнадежно повторяя про себя: Питер не должен видеть этого, он не должен видеть, как его отец тонет у него прямо на глазах, ты должен плыть, барахтайся по-собачьи, но делай, делай что-нибудь…
Раздался еще один оглушительный треск — почти взрыв — и он оказался в воде и поплыл к берегу так, как ему никогда в жизни еще не доводилось плыть… и берег оказался удивительно близко. Через минуту он уже стоял по грудь в воде, не далее пяти ярдов от берега.
Питер бросился к нему с вытянутыми руками, крича, плача и смеясь. Хэл двинулся к нему и потерял равновесие. Питер, по грудь в воде, тоже пошатнулся.
Он схватились друг за друга.
Дыхание Хэла прерывалось, и тем не менее он поднял мальчика на руки и понес его к берегу. Там они оба растянулись на песке, часто и глубоко дыша.
— Папочка? Ее больше нет? Этой проклятой обезьяны?
— Да, я думаю, ее больше нет. И теперь уже навсегда.
— Лодка раскололась. Она прямо… распалась под тобой.
Хэл посмотрел на медленно дрейфующие доски футах в сорока от берега. Они ничем не напоминали крепко сделанную лодку, которую он вытащил из сарая.
— Теперь все в порядке, — сказал Хэл, приподнимаясь на локтях. Он закрыл глаза и позволил солнцу высушить лицо.
— Ты видел облако? — прошептал Питер.
— Да. Но теперь я его не вижу. А ты?
Они посмотрели на небо. Повсюду виднелись крохотные белые облачка, но большого черного облака нигде не было видно. Оно исчезло.
Хэл помог Питеру подняться.
— Там в доме должны быть полотенца. Пошли. — Но он задержался и взглянул на сына. — С ума сошел, зачем ты бросился в воду?
Питер серьезно посмотрел на отца.
— Ты был очень храбрым, папочка.
— Ты думаешь? — Мысль о собственной храбрости никогда не приходила ему в голову. Только страх. Страх был слишком сильным, чтобы разглядеть за ним что-то еще. Если это что-то еще там вообще существовало. — Пошли, Питер.
— Что мы скажем мамочке?
— Не знаю, дружище. Мы что-нибудь придумаем.
Он задержался еще на мгновение, глядя на плавающие по воде доски. Озеро успокоилось, на поверхности была лишь мелкая сверкающая рябь. Внезапно Хэл подумал об отдыхающих, которых он даже и не знает. Возможно, мужчина со своим сыном, ловящие большую рыбину. Попалась, папочка! вскрикивает мальчик. Давай-ка вытащим ее и посмотрим, — говорит отец, и вот, из глубины, со свисающими с тарелок водорослями, усмехаясь своей жуткой, подзадоривающей усмешкой… обезьяна.
Он поежился — но в конце концов все это только могло бы случиться.
— Пошли, — еще раз сказал он Питеру, и они отправились по дорожке через пылающие октябрьские рощи по направлению к дому.
ИЗ ГАЗЕТЫ «БРИДЖТОН НЬЮС»
24 октября 1980 года
ЗАГАДКА МАССОВОЙ ГИБЕЛИ РЫБЫ
Бетси Мориарти
СОТНИ мертвых рыб, плавающих кверху брюхом, были найдены на Кристальном озере неподалеку от города Каско в самом конце прошлой недели. По-видимому, огромное большинство этих рыб погибли в окрестностях Охотничьего мыса, хотя существующие в озере течения и не позволяют с точностью определить место гибели рыбы. Среди дохлых рыб были все, обычно встречающиеся в этой местности сорта — щука, карп, коричневая и радужная форель. Был даже найден один пресноводный лосось. Официальные лица заявили о том, что происшедшее остается для них загадкой…
Возвратившийся Каин
С яркого майского дня Гарриш вошел в прохладу общежития. Какое-то время его глаза приспосабливались к сумраку холла, так что поначалу он лишь услышал голос Гарри Бобра, донесшийся из тени.
— Жуткий предмет, не правда ли? — спросил Бобер. — Действительно жуткий.
— Да, — кивнул Гарри. — Крепкий орешек.
Теперь его глаза различали Бобра. Тот тер прыщи на лбу, а мешки под глазами блестели от пота. Одет он был в сандалии на босу ногу и футболку. На груди висел значок-кнопка, гласящий, что Хоуди Дуди — извращенец. В полумраке белели громадные передние зубы Бобра.
— Я собирался сдать его еще в январе, — бубнил Бобер. — Говорил себе, что надо сдавать, пока есть время, но вот дотянул до последнего. Думаю, я провалил экзамен, Курт. Честное слово.
Комендантша стояла в углу, у почтовых ящиков. Невероятно высокая женщина, чем-то похожая на Рудольфа Валентино. Одной рукой она пыталась вернуть лямку бюстгальтера под платье, другой прикрепляла к доске объявлений какую-то бумажку.
— Тяжелое дело, — вздохнул Гарриш.
— Я хотел кое-что спросить у тебя, но не решился, потому что у этого парня глаза, как у орла. Ты думаешь, что опять получишь А?
— Я думаю, что, возможно, завалил экзамен.
У Бобра отвисла челюсть.
— Ты думаешь, что завалил? Ты думаешь, что…
— Я пойду приму душ, ладно?
— Да, конечно, Курт. Конечно. Это был твой последний экзамен.
— Да, это был мой последний экзамен, — эхом отозвался Гарриш.
Он пересек холл, толкнул дверь, стал подниматься по лестнице. Пахло там, как в мужской раздевался. Сколько же лет ходили по этим ступеням. Его комната находилась на пятом этаже.
Куин и другой идиот, с третьего этажа, с волосатыми ногами, протиснулись мимо него, перекидываясь футбольным мячом. Заморыш в очках в роговой оправе, еле волочащий ноги, попался ему между четвертым и пятым этажами. Учебник по алгебре он прижимал к груди, словно Библию, а губы его шептали логарифмические формулы. Глаза его были пусты, как чисто вымытая классная доска.
Гарриш остановился и посмотрел ему вслед, гадая, а не показалась бы этому заморышу смерть — благом, но, пока он раздумывал, заморыш уже скрылся из виду. Гарриш поднялся на пятый этаж, направился к своей комнате. Свин уехал два дня тому назад. Четыре экзамена за три дня, пам-бам, мерси, мадам. Свин знал, как ухватить жизнь за шкирку. От него остались только фотографии красоток, два вонючих носка от разных пар да керамическая пародия на «Мыслителя» Родена, сидевшего, по воле подражателю гения, на унитазе.
Гарриш вставил ключ в замочную скважину.
— Курт! Эй, Курт!
Роллингс, тупорылый старший по этажу, который отправил Джимми Броуди к декану за пьянку, махал ему рукой с лестничной площадки. Высокий, хорошо сложенный, с короткой стрижкой.
— Ну как, развязался? — спросил Роллингс.
— Да.
— Не забудь подмести пол и составить список разбитого и неработающего, ладно?
— Сделаем.
— Бланк я подсунул тебе под дверь в прошлый вторник, не так ли?
— Было дело.
— Если меня в комнате не будет, подсунешь заполненный бланк и ключ мне под дверь, хорошо?
— Обязательно.
Роллингс схватил его за руку и дважды тряхнул. Рука у Роллингса была сухая, кожа — шершавая. Гарриш словно провел ладонью по рассыпанной по столу соли.
— Веселого тебе лета, парень.
— Спасибо.
— Только не перетрудись.
— Ладно.
— Поработать можно, но главное — не перетрудиться.
— Буду иметь в виду.
Роллингс окинул Гарриша взглядом, рассмеялся.
— Тогда, счастливо тебе.
Он хлопнул Гарриша по плечу и двинулся дальше, задержавшись у комнаты Рона Фрейна, чтобы сказать тому, что стерео надо приглушить. Гарриш представил себе мертвого Роллингса, лежащего в канаве. По его глазам ползали мухи. Роллингса это не волновало. Мух — тоже. Или ты ешь мир, или мир ест тебя, третьего не дано.
Гарриш постоял, пока Роллингс не скрылся из виду, потом вошел в комнату.
Со Свином пропал и сопутствующий ему бардак, так что комната выглядела пустой и стерильной. От груды вещей на кровати Свина остался один матрац. А со стены лыбились две двумерных красотки с разворотов «Плейбоя».
А вот гарришева половина комнаты совсем не изменилась, там всегда поддерживался казарменный порядок. Если б кто бросил четвертак на его кровать, он отскочил бы от натянутого одеяла. Такая аккуратность просто бесила Свинью. Он защищался по английскому языку и литературе и с чувством слова у него все было в порядке. Гарриша он называл бюрократом. Пустую стену за кроватью Гарриша украшал лишь постер Хэмпфри Богарта, который он купил в книжном магазине колледжа. Боджи, в подтяжках, держал в каждой руке по автоматическому пистолету. Свин еще заявил, что писто