— Не хочу ничего об этом даже знать, — ответил он. — Все мои счета оплачены. Я хочу совершенно чистым уехать отсюда и порвать все связи.
— Ну, дай мне хотя бы твой адрес. Я буду иногда тебе позванивать, старина. — Я уже ощутил какое-то чувство одиночества, наваливающееся на меня, словно надеваемый плащ… и, взглянув на него еще разок, я понял, что дела обстоят не совсем так, как мне сперва показалось.
— У меня еще нет ни телефона, ни адреса, — сказал Хомер.
— Хорошо, — ответил я. — Но это — Вермонт, Хомер?
— Да, — сказал он, — именно Вермонт, для тех людей, кто хочет знать, куда я еду.
Я не хотел говорить этого, но все же произнес:
— Как она сейчас выглядит?
— Как Диана, — ответил он, — но она добрее.
— Я завидую тебе, Хомер, — сказал я, и это было истинной правдой.
Я стоял у двери. Были летние сумерки, когда поля вокруг заполнены ароматами трав и цветов и таинственными светящимися кружевами. Полная луна направляла мощную волну серебристого света на озеро. Он прошел через мою веранду, а затем спустился по ступенькам крыльца. Машина стояла на обочине дороги, незаглушенный двигатель работал с тяжелым ревом, словно торопясь, как старый скакун, рвануться по прямой только вперед, как торпеда. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что сам автомобиль был более всего похож на торпеду. Машина была чуточку побита и помята, но это никак не мешало ей проявлять свою скорость и мощь. Хомер остановился внизу у крыльца и что-то приподнял — это была его канистра с бензином, очень большая, никак не меньше, чем на десять галлонов. Он подошел к дверце автомобиля со стороны пассажирского сиденья. Она наклонилась и открыла дверцу. Зажглось внутреннее освещение автомобиля, и на мгновение я увидел ее — с длинными красными волосами вокруг лица, со лбом, горящим в ночи, как лампа. Светящимся, как Луна. Он забрался в машину и она укатила. Я стоял и смотрел на мерцающие огоньки во мраке, отбрасываемые ее красными волосами… они стремительно уменьшались и удалялись. Они были, как тлеющие угольки, затем как мерцающие светлячки, а потом и вовсе исчезли.
Вермонт. Так я говорил всем нашим горожанам о Хомере. И они верили в этот Вермонт, потому что он находится столь далеко, сколько только они и могут вообразить своим рутинным сознанием. Иногда я и сам начинаю верить в это, особенно, когда устану и выдохнусь. В другое время я думаю о них по-другому — весь этот октябрь, к примеру, потому что октябрь — именно тот месяц, когда человек думает о далеких местах и дорогах, ведущих к ним. Я сижу на скамейке у магазина Белла и думаю о Хомере Бакленде и той прекрасной девушке, которая открыла ему дверцу, когда он подошел к машине с доверху наполненной канистрой с бензином в правой руке — она ведь выглядела никак не старше девушки лет шестнадцати, и ее красота была ужасающей, но я думаю, что это не оказалось бы смертельным для человека, повернувшегося к ней; ведь на мгновение ее глаза скользнули по мне — а я остался жив, хотя часть меня и умерла тут же у ее ног.
Олимп должен быть прославлен в глазах и сердцах, и всегда есть те, кто не только жаждет, но и находит пути к нему, быть может. Но я знаю, что Касл Рок — это словно тыльная сторона моей ладони, и я никогда не смогу покинуть его и искать кратчайшие пути среди всех возможных и невозможных дорог; в октябре небо над озером уже не напоминает о славе, а скорее навевает размышления обо всем происходящем, как и те большие белые облака, которые плывут наверху столь медленно и величаво. Я сижу на скамейке и думаю о Фелии Тодд и Хомере Бакленде, и мне совсем не всегда и не обязательно хочется находиться там, где находятся они… но я все еще жалею, что я не курильщик.
Долгий Джонт
— Заканчивается регистрация на джонт-рейс номер 701.
Приятный женский голос эхом прокатился через Голубой зал Нью-Йоркского вокзала Порт-Осорити. Вокзал почти не изменился за последние три сотни лет, оставаясь по-прежнему обшарпанным и немного пугающим. Меж тем записанный на пленку голос продолжал:
— Джонт-рейс до Уайтхед-Сити, планета Марс. Всем пассажирам с билетами необходимо пройти в спальную галлерею Голубого зала. Проверьте, все ли ваши документы в порядке. Благодарим за внимание.
Спальная галлерея на втором этаже в отличие от самого зала вовсе не выглядела обшарпанной: ковер от стены до стены, белые стены с репродукциями, успокаивающие переливы света. На одинаковом расстоянии друг от друга по десять в ряд в галлерее размещались сто кушеток, между которыми двигались сотрудники джонт-службы.
Семейство Оутсов расположилось на четырех стоящих рядом кушетках в дальнем конце галлереи: Марк Оутс и его жена Мерилис по краям, Рикки и Патриция между ними.
— Папа, а ты нам расскажешь про джонт? — спросил Рикки. — Ты обещал.
Со всех сторон доносились приглушенные звуки разговоров, шорохи, шелест одежды: пассажиры устраивались на своих местах.
Марк посмотрел на жену и подмигнул. Мерилис подмигнула в ответ, хотя Марк видел, что она волновалась. По мнению Марка это было совершенно естественно: первый джонт в жизни для всех, кроме него. За последние шесть месяцев — с тех пор, как он получил уведомление от разведочной компании «Тексас Уотер» о том, что его переводят на Марс в Уайтхед-Сити, — они с Мерилис множество раз обсуждали все плюсы и минусы переезда с семьей и в конце концов решили, что на два года им расставаться не стоит. Сейчас же, глядя на бледное лицо Мерилис, Марк подумал, не сожалеет ли она о принятом решении.
Он взглянул на часы и увидел, что до джонта осталось еще около получаса: вполне достаточно, чтобы рассказать детям обещанную историю. Это, возможно, отвлечет их и успокоит, а то об этом джонте столько слухов… Может быть, даже успокоит Мерилис.
— Ладно, — сказал он.
Двенадцатилетний Рикки и девятилетняя Пат смотрели на него, не отрываясь.
— Насколько известно, — начал он. — джонт изобрели лет триста назад, примерно в 1987 году. Сделал это Виктор Карун. Причина того, что мы не знаем точной даты открытия, — некоторая эксцентричность Каруна… Он довольно долго эксперементировал с новым процессом, прежде чем информировать правительство об открытии, и то сделал это только потому, что у него кончились деньги и его не хотели больше финансировать.
В дальнем конце помещения бесшумно открылась дверь, и появились двое служащих, одетых в ярко-красные комбинезоны джонт-службы. Перед собой они катили столик на колесах: на столике лежал штуцер из нержавеющей стали, соединенный с резиновым шлангом. Марк знал, что под столиком, спрятанные от глаз пассажиров длинной скатертью, размещались два баллона с газом. Сбоку на крючке висела сетка с сотней сменных масок.
Марк продолжал говорить: у него достаточно времени, чтобы рассказать историю до конца.
— Вы, конечно, знаете, что джонт — это телепортация. Его называют «процессом Каруна», но это не что иное, как телепортация. Именно Карун — если верить истории — дал этому процессу название «джонт». Слово это он сам придумал по праву первооткрывателя.
Один из служащих надел на штуцер маску и вручил ее пожилой женщине в дальнем конце комнаты. Она взяла маску, глубоко вдохнула и, обмякнув, тихо опустилась на кушетку. Сотрудник джонт-службы отсоединил использованную маску и прикрепил к штуцеру новую.
— Для Каруна все началось с карандаша, ключей, наручных часов и нескольких мышей. Именно мыши указали ему на главную проблему…
— Мыши? — спросил Рикки.
— Мыши? — как эхо повторила Патти.
Марк едва заметно улыбнулся. Они увлеклись рассказом, даже Мерилис увлеклась. Они почти забыли, зачем они здесь. Краем глаза Марк отмечал, как сотрудники джонт-службы медленно катят столик на резиновых колесиках между рядами кушеток, по очереди усыпляя пассажиров.
Виктор Карун вернулся в лабораторию, пошатываясь от возбуждения. По дороге из зоомагазина, где он, потратив последние двадцать долларов, купил девять белых мышей, Карун дважды чуть не врезался в столб. Осталось у него всего лишь девяносто три цента в кармане и восемнадцать долларов на счету в банке, но он об этом не думал.
Его идея была в том, чтобы передавать на расстояние элементарные частицы. А так как все тела в мире состоят из элементарных частиц, то это могло привести к мгновенной или практически мгновенной телепортации любого предмета, включая живые существа.
Идея была не слишким логичной, но поведение многих элементарных частиц тоже не поддавалось сколь-нибудь разумной логике, и правительственная комиссия, похмыкав и выразив максимальную степень сомнения, все же финансировала проект.
Лабораторию Карун разместил в переоборудованном сарае. Он установил два портала в разных концах помещения. В одном конце размещалась несложная ионная пушка, какую можно приобрести в любом магазине электронного оборудования за пятьсот долларов. На другой стороне, сразу за вторым порталом, стояла камера Вильсона. Между ними висело нечто похожее на занавеску для душевой, хотя, конечно, никто не делает занавески для душевых из листового свинца. Пропуская ионный поток через первый портал, можно было наблюдать его прохождение в камере Вильсона. Свинцовый занавес ионы не пропускал, и, если они все же появлялись за ним, значит, можно было говорить о телепортации. Правда, установка работала только дважды, и Карун не имел ни малейшего представления, почему.
А в тот день у него получилось. Частицы, которые никак не могли приникать через свинец, регистрировались в камере. Карун менял мощность потока — камера сразу же откликалась индентичным изменением.
Получилось!
«Необходимо успокоиться, — уговаривал себя Карун, переводя дух. — Надо все обдумать. Никакой пользы от спешки не будет…»
Ничего не предпринимая, он с минуту молча смотрел на портал.
«Карандаш, — решил он. — Карандаш вполне подойдет.»
Достав с полки карандаш, он медленно продвинул его через первый портал. Карандаш исчезал постепенно, дюйм за дюймом, словно перед глазами Каруна совершался ловкий фокус. На одной из граней значилось: «ЭБЕРХАРД ФАБЕР № 2» — черные буквы, выдавленные на желтом фоне. Продвинув карандаш в портал и увидев, что от надписи осталось только «ЭБЕРХ», Карун обошел портал и взглянул на него с другой стороны.