Во главе процессии вприпрыжку бежал Гром.
– Мистер Джеллико, они же теперь освободят моего па, правда? Потому как если у них теперь есть настоящий преступник, получается, что па невиновен!
– За решения магистрата я никакой ответственности не несу, – важно отвечал ему на это констебль.
И пока что банде пришлось этим удовольствоваться.
В полицейский участок толпу, как водится, не пустили – только Бенни и Грома, которые выступали в качестве свидетелей.
Дежурный сержант записал их показания и сурово выслушал объяснения мистера Гребби насчет манекена.
– Он сел, понимаете? Открыл глаза! А потом как заорет на меня! Теперь я все понимаю, сержант – это было предвестие! Предупреждение! Я не должен был поддаваться искушению. Я никогда больше не поддамся, клянусь! О эти глаза! Эти страшные глаза!!!
– Гммм, – сказал сержант и дословно все записал.
Потом мистера Гребби отвели в камеру, а саквояж, фальшивое серебро и «Режь-им-все» (между прочим, тоже посеребренный!) заперли в шкаф как улики. Проделав все это, сержант поднял, наконец, глаза от стола и обнаружил, что перед ним все еще беспокойно мнется Гром.
– Ты еще здесь? Чего ты хочешь? Никакой награды не получишь, и не надейся.
– Я хочу моего па, – с надеждой сказал Гром.
– Да! – вынырнул откуда-то Бенни. – Вы не можете держать под арестом двух человек за одно и то же преступление. Это против закона. И вы знаете, что настоящий преступник – старый Гребби, потому что он сам так сказал. А у меня есть фотография, которая это доказывает!
Он воинственно помахал детективной камерой.
– Так что можно мне моего папу назад? – сказал Гром.
– Нет, – сказал сержант.
Оба мальчика раскрыли было рты, но, постояв так, захлопнули их обратно.
Гром вдруг почувствовал себя очень, очень маленьким.
– Почему? – спросил он через некоторое время.
– Потому что твоего па арестовали не за фальшивые деньги. А за совершенно другое преступление. И назначили за него залог. У тебя есть при себе пятьдесят фунтов? Я почему-то думаю, что нет. Ну, и что будешь делать теперь?
Глава седьмая. Жертва испанской инквизиции
Некоторое время Гром стоял, разинув рот, и хлопал глазами. Потом закрыл рот и с трудом проглотил слюну.
Залог? Пятьдесят фунтов? А…
– А за что его тогда арестовали? – слабым голосом спросил он.
– Они тебе не сказали, сынок?
Гром покачал головой – насколько это у него получилось.
Сердце билось быстро-быстро. У сержанта было очень серьезное лицо – с таким выражением можно сказать только что-то уже совсем ужасное… Но сказать он не успел, потому что в этот самый момент их прервали.
Кто-то громко колотил в дверь и кричал.
Гром узнал этот голос – он принадлежал Брайди и был очень зол, а когда Брайди кричала и злилась, об этом очень быстро узнавала вся улица.
Сержант в свою очередь открыл было рот, чтобы выразить протест, но тут к первому голосу присоединился второй. Иностранный.
Французский!
Сержант и оба мальчика едва успели повернуться к двери, когда та с грохотом распахнулась. Констебль Джеллико, который, видимо, пытался предотвратить вторжение, практически упал внутрь, и в комнату ворвались разъяренная Брайди, на хвосте у которой висел, устрашающе скалясь, Акуленыш Боб, а за ними – тот самый таинственный француз!
Цвет лица Брайди сравнялся с цветом ее пламенеющей шевелюры, глаза метали молнии. Выглядела она со всем этим как весьма победоносный маяк.
Протолкавшись к столу, она с размаху шлепнула на него холщовую торбу.
– Я это сделала! – вскричала она. – Я его нашла!
– Эт’ еще что такое? – возмутился сержант. – Констебль, какого дьявола вы пустили сюда всю эту кодлу?
– У нее тут… останки, сержант, – сообщил констебль Джеллико, выглядевший бледным и каким-то нервным.
– Что?!
– Эээ… человеческая голова, – слабо брякнул страж порядка.
Брайди громогласно фыркнула и извлекла из мешка голову… воскового Диппи. Сержант в ужасе передернулся.
– Что это, к чертовой матери, за…
– Да из воска она, из воска, тупица! – рявкнула Брайди. – Только это не воск! Гром, спокойно, все в порядке. Ты теперь богат, старина! Акуленыш – говори!
– Это сирая амвура! – триумфально крикнул Акуленыш и немедленно присоединился к сестре, которая, подхватив Грома, закружила его по комнате в бешеной джиге.
А дальше все вдруг начали говорить одновременно, включая француза. Впрочем, один голос легко перекрыл общий гвалт.
– ВСЕ ЗАТКНУЛИСЬ! – на пределе легких гаркнул Гром.
– Именно это я и собирался сказать, – кивнул сержант. – Ты, девочка… как-тебя-там – говорить будешь ты. Остальные молчат!
– Все эти парни пытались спереть нашу восковую фигуру, – переведя дух, сообщила Брайди. – И ентот вот мусью тоже. Я-то сразу смекнула, что на вора он не похож, да только мы ему слова вставить не дали. Вот я и подумала… а потом мы с Акуленышем вскрыли куклу и нашли там только солому и всякий мусор… тоисть дело точно было в голове, ага? А голову сделали из куска воска, который принадлежал Грому – и я вспомнила его домашнюю работу…
На стол лег весьма грязный листок бумаги.
– «Амбра серая. Жирная субстанция мармориформной или бороздчатой конфигурации, выделяемая из кишечника кашалота. Высоко ценится в парфюмерии», – громко прочитал сержант. – Это что еще за ахинея? Бороздчатой? Мармориформной?
– Кто его знает, – авторитетно пожал плечами Бенни. – Нам сначала надо дойти до «Б», а потом до «М» по словарю. Мы пока только на «А».
– Это все неважно, – нетерпеливо отрезала Брайди. – А важен ентот вот кусок – про парфюмерию. Так что я нашла мусью – вот этого! – подумала, он именно потому за ним и охотился. И я была права! Права!
Маленький француз, который только что не корчился от волнения, немедленно вступил в разговор:
– Да! Мадемуазель совершенно права! Меня звать Гастон Леру, парфюмьер! Я изготавливать самые прьекрасные, самые изысканные духи на свете! И когда мой нос – орган, чрьезвычайно чувствительный и деликатный… – тут он обеими руками потрогал собственный нос, словно желая убедиться, что тот на месте и надежно прикреплен, – когда мой высокопрофессиональный и незаменимый нос уловил аромат серой амбры, я просто пошел за ним. Потом я его потерял. Потом он меня нашел. Это самый прьевосходный, восхитительный, глубоко прекрасный образец серой амбры, который я встрьечал в своей жизни! Я должен его получить! Мой гений его желать!
Сержант устало потер лоб.
– Что значит, вы должны его получить? Судя по всему, он принадлежит присутствующему здесь юному Грому. Если вы хотите эту вашу амбру, придется купить ее у него. Сколько она стоит? Пару фунтов?
– Сильно больше! – сказала Брайди. – Скажи им, мусью! Давай!
– Извольте, – с достоинством кивнул месье Леру. – Рыночная цена, да. Она составляет шесть фунтов за унцию.
Никто не произнес ни слова.
Никто не двинулся с места.
Потому что никто не мог.
– Шесть фунтов?! – пискнул наконец Гром. – За унцию?! Так это же…
Он в каком-то священном ужасе уставился на помятую, потертую голову с усами из конского волоса, кровавым глазом, треснутыми перепачканными зубами.
Сержант потрясенно присвистнул.
– Где почтовые весы? – рявкнул он. – Быстро, констебль!
Джеллико пододвинул ему небольшие латунные весы, стоявшие у него прямо под носом.
– Усы я не хочу, – быстро сказал месье Леру. – И глаза. И зубы. Удалите их!
Бенни исправно выковырял все поименованное; сержант ласково водрузил оставшуюся голову на одну чашку весов и по одной стал добавлять гирьки на другую.
– Четыре фунта и четырнадцать с половиной унций. Все верно, мусью?
– Совершенно верно! – важно кивнул тот.
Сама собой откуда-то появилась записная книжка. Сержант облизал кончик карандаша и принялся высчитывать сумму. Тем же самым занялся месье Леру. Тем же самым попробовал заняться констебль Джеллико.
Впрочем, через минуту он сдался.
Остальные двое еще немного покорпели, потом сержант показал результат своих вычислений французу, и они обменялись кивком.
– Четыреста семьдесят один фунт, – сказал сержант.
– Совершенно верно, – повторил француз.
– Выходит… Акуленыш наел на полста фунтов! – потрясенно простонал Бенни. – И терьер старого Рона… он ведь тогда нос сожрал!
Все дружно посмотрели на Грома.
Гром сделался очень красен.
Потом он сделался бел, как простыня.
Потом он очень громко шмыгнул носом.
– Так… черт возьми! Это… этого же хватит, чтобы уплатить залог за па! Я могу его отсюда вызволить!
– Значит, ему повезло, – согласился сержант.
Месье Леру внес немного золотом в частичное погашение причитающейся суммы, а сержант предложил положить голову в сейф, пока по чеку не будут выплачены остальные средства, чтобы все было законно и честно. После этого констебль Джеллико повел Грома к магистрату, разбираться с залогом.
У Грома от всех этих событий голова шла кругом, так что он едва мог думать.
Услыхав, чего от него хотят, магистрат не сдержал улыбки.
– Ох ты господи… Мистер Добни? Да, помню я это дело. Святые небеса! Выпускаем наконец-то? Что ж, тем лучше. Светлая голова у парня – так и искрит. Шокирующий случай. Ха-ха-ха!
Гром ни слова из этой тирады не понял и слишком нервничал, чтобы спросить.
Дальше им пришлось прогуляться еще раз – до тюрьмы на Ренфрю-роуд, мимо Бедлама, где томились несчастные сумасшедшие. Гром невольно поежился, разглядывая темную громаду больницы.
– Жалко бедняг, которых туда посадили, – констебль Джеллико сочувственно посмотрел на него. – Тут уж никакой сирой амвуры не хватит, чтобы их оттудова вытащить.
Начальник тюрьмы принял приказ магистрата и послал надзирателя исполнять. Тот удалился, бренча огромной связкой ключей.
И, гораздо скорее, чем надеялся Гром, перед ним уже стоял его папа – в тюремном балахоне, подслеповато моргая и приглаживая растрепанную шевелюру. Начальник оставил их на минутку одних – и, представьте, ни один не знал, что сказать другому!