ве рассказывали сказочную историю, как Миранда в 1811 году создал наш флаг, не совсем этот (показывает), но очень похожий, потом он менялся, но оставались три полосы: желтая, синяя, красная. Миранда представил его Учредительному конгрессу, депутатом которого был в 1811 году. Потом началась война, и он был назначен генералиссимусом. Нам, детям, учительница начальной школы рассказывала, что Миранда был влюблен в Екатерину, никогда ее не забывал, и, создавая флаг, выбрал цветами желтый – цвет ее волос, синий – цвет ее глаз и ярко-красный – цвет ее губ.
(Смех, аплодисменты.)
И эта легенда об их любви живет до сих пор. Это – проявление тех чувств, которые у нас вызывает Миранда.
Помню, когда мы готовили восстание в Венесуэле, пал Советский Союз. Какое несчастье! Посол Гарсиа Эрнандес был тогда моим командиром в танковой части. Я начинал служить еще в 1978–1979 годах молодым лейтенантом, а моя дочка Роса – вот она здесь – была совсем маленькой, только родилась. Она моя старшая. (Аплодисменты.) Прошли семидесятые годы, восьмидесятые. Наше революционное движение имело только наши, национальные корни, уходившие в боливарианское наследие, в нашу историю. Однако мы, молодые военные, смотрели на мир, на горизонт: на Кубу, на Никарагуа, где совершалась Сандинистская революция, и, конечно, на Советский Союз. Потому что мы знали, что революции в Венесуэле придется противостоять могущественной империи – самой могущественной из всех, что были до сих пор в истории. А она всегда противостояла переменам в Латинской Америке, каким бы путем они ни происходили – не только революционным путем, который воплощали, например, Че Гевара, Фидель Кастро, но и путем выборов, как с Альенде – после выборов его свергли, и за этим скрывалась имперская рука. А все эти перевороты против Селайи, против Эво, против Корреа, против нас-за всем этим тоже имперская рука.
Мы были уже почти готовы начать восстание. История несла нас подобно урагану, как сказано у Виктора Гюго в романе «Отверженные» в том незабываемом диалоге между епископом-консерватором – они почти все консерваторы – и умирающим революционером, членом Конвента. Он был неплохой человек, тот епископ, хоть и консерватор, и пришел дать умирающему благословение. И вот на его вопросы: зачем столько крови, зачем обезглавили короля – устами умирающего революционера отвечает сам Виктор Гюго, выдающийся мыслитель, но мог бы ответить и Христос из Назарета, мог бы ответить и Эво Моралес, начавший революцию в Боливии, сердце Южной Америки: «Сеньор епископ, гроза вызревала пятьсот лет, а вы хотите считать ее причиной молнию». Молния – только следствие грозы, которая созрела. Так и мы. Поэтому и Фидель Кастро, когда его судили, заявил трибуналу: «Выносите мне приговор, это неважно – история меня оправдает». Пусть винят меня – революций никто не планирует, они извергаются, как вулканы. Они – продукт накопления сил, и потом дают ростки. Как говорил Боливар в Ангостуре: «Мне приписывают все, хорошее и плохое, а меня только, как ничтожную соломинку, нес революционный ураган». То же и теперь. Ураган двинулся. Пало советское правительство. Пало правительство сандинистов. И все равно венесуэльская революция пошла в рост, имея свои собственные силы, свои собственные обстоятельства, даже оставшись без внешних обстоятельств – как бы то ни было, исторические роды произошли. Конечно, нам было очень жаль, что пал Советский Союз, что пали сандинисты, но остались великан Фидель, кубинский народ, кубинская революция. Так прошли все эти годы. Мне никогда не забыть один сентябрьский день 2000 года. Боливарианская революция уже становилась властью, я был уже президентом и присутствовал на ежегодной конференции ООН. Там произошла моя первая встреча с российским президентом. Она длилась всего десять минут – надо было уложиться в эти рамки. И когда прошли те десять минут (показывает записку: смех в зале), помню, что мне сказал Владимир Путин: «Чао. Прошу тебя: нам надо поговорить больше». И я стал узнавать эту землю. Я немало поездил по вашей российской родине, проникся ее историей. Я побывал в Волгограде, Ленинграде и понял всю правоту Че. В Ростове-на-Дону видел казаков, воинов России.
Подводя итог, могу сказать: это часть того же процесса независимости народов мира. У каждого – свои обстоятельства, свой темп, но никто из нас не может быть свободен в одиночку: только объединившись, мы сможем обрести новое качество – мир справедливых, мир свободных, – покончить с империями, старыми и новыми, и сделать реальностью то, о чем мечтало столько людей целые столетия.
Сегодня я могу сказать, и говорю от всего сердца: в этот мой девятый приезд в Москву должны быть подписаны важнейшие стратегические соглашения. Скажу об одном – по атомной энергетике. В меня станут тыкать пальцем, будто мы стремимся сделать атомную бомбу – нет, нам не нужна атомная бомба. Но мы будем развивать в Венесуэле атомную энергетику с помощью российского народа-только в мирных целях. Ничего для войны! Мы, свободные народы, имеем на это право. (Аплодисменты.) В энергетике, нефтяной и газовой отраслях Венесуэла, как и Россия, – великие нефтяные и газовые державы, самые крупные на планете. Поэтому мы заключили стратегический союз, создаем смешанные предприятия – по нефти, газу, науке и технологии. Скоро сюда начнет поступать венесуэльский кофе – я вам его рекомендую, в московском климате, при нулевой температуре, очень хорошо выпить кофе, и особенно венесуэльского – он один из лучших в мире. И шоколад! Пусть каждый россиянин, каждая россиянка попробуют венесуэльский шоколад – он скоро начнет поступать. (Аплодисменты.) И кукурузная мука (аплодисменты) – можно будет готовить наши блюда с ней. Мы говорим и о том, чтобы наладить авиасообщение Москва – Гавана – Каракас.
Все это нас усиливает. Мы – участники подлинно стратегического союза. Еще Боливар говорил о мировом равновесии. В нем большую роль должна играть Россия, и Венесуэла – свою роль в Латинской Америке и, скажем скромно, в нашей части мира, да и в других его частях. Отсюда я отправлюсь в Белоруссию, в Иран, в Украину, в Сирию. Объеду всю «ось зла». Мы везде играем свою роль, и никто и ничто не помешает нам ее играть.
Венесуэла – страна последней революции XX века и первой революции XXI. Это – продолжение той революции Миранды и Боливара. Скажу откровенно: мы приезжали в Москву первый раз, второй раз, девятый раз, приедем и в десятый. Мы не обрели Советского Союза, как нам, конечно, хотелось бы. Но ничего – у нас есть братская Россия, дружественная Россия, труднопостижимая Россия. Мой привет и любовь – российской Родине!
(Бурные аплодисменты.)[63]
Так говорил Фидель о Уго Чавесе
Выступление на акте вручения международной премии «Хосе Марти», присуждаемой ЮНЕСКО Президенту Боливарианской Республики Венесуэла Уго Чавесу Фриасу, состоявшемся на площади Революции 3 февраля 2006 года
Дорогой президент Уго Чавес!
Дорогие члены делегаций Венесуэлы и Кубы!
Дорогие участники этого грандиозного акта!
Дорогие соотечественники!
Это исторический день, имеющий особое значение, – вручение президенту Венесуэлы международной премии «Хосе Марти», присуждаемой Организацией Объединенных Наций.
Что вспоминается мне в эту волнующую минуту. Семь лет и один день назад, считая с сегодняшнего дня, 2 февраля 1999 года, я имел привилегию присутствовать на вступлении в должность нового президента Венесуэлы Уго Чавеса Фриаса (аплодисменты). Я познакомился с ним примерно пятью годами ранее, когда он посетил нас в декабре 1994 года, только что выйдя из тюрьмы. Мы многое узнали друг о друге и обменялись мнениями на темы, в которых мы во многом совпадали и которыми мы были очень увлечены. Мы говорили о будущем, но было трудно представить себе, что через исторически такое короткое время Уго Чавес будет вступать в должность президента славной Венесуэлы Симона Боливара (аплодисменты).
В тот раз он смело заявил: «Приношу клятву на этой умирающей Конституции» – фраза, которая станет исторической.
Вот текстуально отрывки из его выступления в тот день: «Цифры безработицы подходят к 20 %. Неполная занятость составляет примерно 50 % экономически активной силы, почти миллион детей существует как придется, дети, такие как моя дочь Росинес, которой год и четыре месяца, существуют как придется. Детская смертность в Венесуэле составляет двадцать семь, почти двадцать восемь на тысячу новорожденных, одна из самых высоких на всем континенте. Истощение в показателе детской смертности достигает 15 % умирающих детей, они умирают, и причина их смерти – истощение. Для этого мы не можем дожидаться Учредительной ассамблеи.
…Страшно знать, что только один из каждых пяти детей, поступающих в подготовительный класс, только один из пяти оканчивает начальную школу, это страшно, потому что таково будущее страны.
…Сорок пять процентов подростков не ходит в среднюю школу, они бродят там, существуя как попало, и многие из них занимаются преступной деятельностью, чтобы выжить, потому что человек по природе не злой, мы дети Бога, а не дети Сатаны (аплодисменты). Вот ситуация, которую я сейчас получаю здесь, вот она, у меня на руках, и это накопилось за все те кризисы, о которых я говорил несколько минут назад.»
Его слова, сказанные тогда, 2 февраля, произвели на меня глубокое впечатление. Я должен был 48 часов спустя прибыть в Центральный университет Венесуэлы, где я выступал перед студентами 40 годами и 10 днями ранее, 24 января 1959 года.
Цифры и данные, которые этот приезжий знал в тот момент новой встречи, привели его к выводу, что народу Венесуэлы предстоит в пору этого нового рассвета отважно и разумно бороться с серьезными трудностями, которые вытекали из экономической и социальной ситуации, в какой оказался этот героический народ.
Я упомянул сведения и цифры, которые сегодня списываю буквально из текста моего выступления того 3 февраля, семь лет назад.