До Ньялы мы не дошли, буквально, километров десять, когда основательно стемнело, и пришлось остановиться на ночлег, разбив лагерь. Нас уже давно обнаружили, и, наверняка, ждали. Фактор внезапности был упущен, ну, да Бог с ним.
Округа опустела, город готовился к обороне. Ну, как готовился, стен-то у него не было, так, глиняный дувал, в человеческий рост, да пара несерьёзных, в оборонном отношении, деревянных ворот. В общем, наверняка, утром нас встретят снова, как и в прошлый раз, перед городом.
Ну что ж. Да не посрамим свои чёрные рожи. Воздадим по заслугам, слугам его. Каждому, да обрящится, по его трудам и заботам. Ничего личного, кроме личной мести.
Где-то там, притаился мой личный враг – аль-максимка. Заждался я, ух, заждался, с ним встречи. Горячей-прегорячей, как его кровь. Моя-то, уже давно, стала заледенелой, как и положено холоднокровным тварям. А теперь, я посмотрю, что он за тварь…. или он право имеет?
– Ярый, иди сюда!
Отойдя в сторону с начальником моей сотни стрелков, я тихо, но внятно, что, называется, членораздельно, поставил ему боевую задачу. Кивнув головой в знак того, что всё понял, он растворился в ночи, заспешив к своим воинам.
Ночью нас никто не беспокоил, что логично. Нас ждали не здесь, и не прямо сейчас. Выспавшись, и морально взбодрившись, я поднял лагерь, и повёл войско ускоренным маршем вперёд, навстречу к победе, или поражению. Но, вот что-то подсказывало моему холодному сердцу, что, кроме первого, другого выбора не было. Сотня Ярого ушла ещё под утро, оставив после себя, только, едва тлеющие костры.
Глава 20. Штурм Ньялы
Не дойдя до города, километров пять, я убедился в правильности своих ожиданий. Возле города передвигались патрули, на верблюдах, высматривая нас. Заметив наши колонны, с целенаправленностью муравьёв, идущие в их сторону, они засуетились, подавая сигнал всем остальным.
Не обращая на это внимание, мы продолжали своё движение к городу, сокращая расстояние, с каждым шагом. До города оставалось не больше трёх километров, когда из его ворот выметнулась небольшая группа людей на верблюдах, а, вслед за ней, стали выбегать пешие копейщики, а на стены дувала влезли стрелки.
Всего я насчитал около пятнадцати всадников, сотни две копейщиков, и полсотни стрелков, вооружённых ремингтоновскими винтовками. Наверняка, у них оставался ещё и резерв.
Пришлось останавливать свои войска, и выстраивать их в линию. Конечно, впереди стояли самые «храбрые», и не очень, те, что присоединились ко мне, ну, а позади, подстраховывая, самым добросовестным образом, стояла моя чёрная сотня аспидов, с добрыми, раскрашенными белыми узорами, физиономиями. На их лицах играла, совершенно дружеская улыбка, когда они смотрели на меня, и, боевой оскал, когда они смотрели на врага.
Всадники дёрнули поводьями, и бросились в атаку, очевидно, что это была разведка боем. Трясясь между двумя горбами верблюдов, они начали заряжать винтовки, и, белые облачка дыма, слетавшие с их ружей, указали на то, что они открыли огонь.
Чуть позже, долетел грохот выстрелов, и бой закипел. Получив команду, первые шеренги бросились вперёд, стремительно сокращая расстояние между нами и всадниками. Выстрелы ружей продолжали звучать, и некоторые падали, но, основная масса моих воинов неслась вперёд, не разбирая дороги.
Её поддержала сотня аспидов, стрельбой из луков. Раздались выстрелы и из общей массы наступающих. Несколько винтовок, с десятком патронов на каждую, я раздал тем, кто умел обращаться с огнестрельным оружием, мне не жалко.
Это повлияло на ход боя. Всадники закрутились на месте, получив два десятка стрел прямым попаданием, и, потеряв из-за этого одного всадника, свалившегося под копыта «корабля пустыни». Они тут же развернулись, и бросились под защиту своих копейщиков. В принципе, правильно, за спинами других как-то спокойнее, не то, что впереди.
Схватив барабан, я начал отбивать дробь, ещё более ожесточённой атаки. Мои добровольцы, услышав этот гул, взбодрились, и, с пеной у рта, набросились на копейщиков, захлёбываясь эмоциями ожесточения и ярости. Аспиды, догнав противников, бросили по два-три дротика навесом. Со стены раздались выстрелы, и белый дым опоясал дувал широкой полосой. Сражение шло своим чередом, но такой наглости от врагов я допустить не мог.
Пока мои «лучшие» воины схватились в рукопашную с копейщиками, их подлые соратники открыли огонь, прячась за стенами дувала…. нечестно, однако.
Бросив барабан, и, добежав до места, откуда можно было вести прицельный огонь, я остановил одного из воинов, положил ему винтовку на плечо, тщательно прицелился, и открыл огонь на поражение. Винчестер честно отработал все одиннадцать патронов, выкинув экстрактором последнюю гильзу, и показал виновато чёрную дырку отверстия ствола, с немым вопросом: А ГДЕ?
– Щас, – так же мысленно ответив ему, я запустил руку в патронную суму, и, нашарив в ней патроны, стал доставать их по одному, и кормить ненасытное нутро карабина.
Всадники, увидев, что копейщики несут слишком тяжёлые потери и отступают, готовясь убежать под прикрытия дувала и стрелков, кинулись в бой, выхватив сабли, и расталкивая верблюдами своих воинов.
Вскинув винтовку к плечу, и ещё ближе подобравшись к месту боя, я прицелился в первого из всадников, и, выждав, когда он отвлечется, пытаясь срубить голову одному из негров, выстрелил в него. Выстрел оказался удачным, и тот, завалившись назад, сполз по крупу животного на землю.
Второй, убитый мною всадник, сразу свалился наземь, где был затоптан сражающимися. Третий, упал, сначала вперёд, навалившись на удерживавший его первый горб верблюда, а потом, упал и с него, запутавшись ногой в стремени. Четвёртый, был всего лишь ранен. Схватившись за плечо, он крикнул что-то троице, следовавших за ним всадников, показывая на меня.
Дёрнув поводьями, вся троица, раскидав дерущихся перед ними, и, не разбирая пути, рванула ко мне, обнажив сабли. Свесившись справа и слева, приготовясь бить саблей на скаку, они через десяток секунд были уже передо мной, мешая друг другу.
Оставив винчестер, я выхватил саблю, и мгновенно встретил ею сильный удар сверху, одного из всадников. Сабля выдержала, спружинив, и издав сильный металлический вой. Удар следующего всадника, скачущего параллельно первому, я пропустил, успев только упасть на землю. Чиркнув кончиком по моей шее и спине, сабля глубоко рассекла мою кожу, располосовав её почти до поясницы, и кровь полилась сквозь рассечение.
Двинув мышцами спины, я понял, что рана болезненная, но не опасная, значит и нечего переживать. Зарастёт, как на собаке.
Третий всадник, не смог включиться в адскую карусель. Просто не подумал, что я смогу отбиться от двоих. Все трое, проскочив меня на полном ходу, теперь останавливали своих верблюдов, пытаясь быстро развернуться, чтобы довершить, так неудачно, ими начатое.
Но, что-то мне расхотелось участвовать в их невинных развлечениях. Моя сабля показала свою нежизнеспособность, в борьбе с всадниками с земли. Но, ведь ещё не сказал своего слова товарищ Маузер, к, сожалению, которого ещё не производили. Выживу, обязательно закажу себе, у фон Штуббе.
– Комиссар Мамба с пистолетом Маузера. А… Звучит?
Тогда, скажет своё слово сводный брат револьвера полковника Кольта, шестизарядный револьвер Вайтли. Недаром, америкосы придумали пословицу. «Бог создал людей разными, а полковник Кольт их всех уравнял!» К слову, Сэмюэль Кольт, никогда не был полковником, и, даже не служил, а вот, поди ж ты.
Вытащив револьвер, висевший на поясе, я произвёл четыре прицельных выстрела всадникам в спины. Одного пришлось просто добивать, чтобы не орал так громко, а то всех детей разбудит в городе. Обернувшись, после своей короткой индивидуальной схватки, я услышал долгожданные выстрелы, со стороны города. И были они не со стен города, а изнутри его. Сотня Ярого выполнила свою задачу.
Яростная пальба по внутренней стенке дувала возвестила, что бой мною выигран. Бросая оружие, оставшиеся в живых копейщики, бросились бежать. Обгоняя их, мчалась выжившая пятёрка всадников, остальные нещадно избивались. Особенно, досталось дувальным стрелкам, которые обстреливали нападавших, из них не выжил никто, разорвали всех.
Разъярённая толпа моих воинов, устремилась в город через неширокие ворота, перелезая через дувал, грабя, насилуя и убивая. Я, конечно, накануне провёл воспитательную беседу, о вреде беспорядочных половых связей с незнакомыми женщинами, и о плохой карме, которая настигает любого, у кого были руки по локоть в крови, но…. не очень-то и верил, что меня поняли.
Все, с абсолютно серьёзным, насупленным видом внимали мне, при этом невольно бросая взгляд на мои руки, которыми я размахивал перед их лицами, с жаром рассказывая, как нельзя поступать, ни в коем случае. Потом их взгляд переносился на мой скромный бунчук, свисающий с копья, и сейчас закрытый кожаным чехлом, чтобы змейки не запылились, потом на мои шорты, и снова на лицо.
В общем, я надеялся, что они меня поняли. Но, сейчас, видя, с какой яростью, понеся большие потери, они побежали в город, визжа от ненависти, и, в предвкушении расправ, а также, ещё, более гадких, развлечений, я вынужден был признать, что я дрянной психолог, и, ещё более плохой воспитатель, да, и как личный пример, тоже не совсем…
Тяжёло вздохнув, я пошёл к валявшемуся на земле раненому всаднику, чтобы допросить его.
– Аллах Акбар!
Собеседник захлебнулся гневной речью, в немом изумлении уставившись на меня.
– Что, сволочь, не понимаешь по-арабски. Я говорю: «Аллаху Акбар!»
Путая слова арабской речи, диалекта фур, и нубийского, он начал мне тараторить, то гневно, то просительно, то жалобно. Понимая с третьего на десятое, я разобрал, что он обвиняет меня в вероломстве, потом просит отпустить, и даже хочет, чтобы я принял их веру, и перешёл на их сторону.
Ага, щаззз. У меня может быть только одна сторона, и это – моя сторона. А вера, вера, это то, что, вроде, как есть, а глянешь, вроде, уже и нет. Ну, если ты, конечно, не фанатик.