Немецкое командование, рассчитывавшее с захватом Смоленска открыть себе путь на Москву, было обескуражено стойкостью защитников города. В район Смоленска срочно перебросили новые соединения.
Горечь утраты южной части Смоленска тяжелым камнем лежала на сердце Лукина. Да и все командиры штаба, политработники тяжело переживали события последних дней, все понимали, какое значение имел Смоленск на подступах к Москве.
Отдав распоряжения генералу Хмельницкому, командарм отправился на самый опасный участок — в дивизию Городнянского.
А из штаба фронта поступил запрос: «По чьему указанию взорваны мосты через Днепр?» На ответ полковника Шалина пришла радиограмма. На этот раз от прокурора фронта: «Малышева, взорвавшего мосты в Смоленске, арестовать и доставить в штаб фронта».
— Что делать, Алексей Андреевич? — передавая текст телеграммы Лобачеву, спросил Шалин.
— «Арестовать и доставить…» — Лобачев вертел в руке пахнущий клеем бланк телеграммы. — Что бы делал этот прокурор на месте Малышева, а?
Шалин понимающе усмехнулся.
Малышев появился в штабе армии только к вечеру 17 июля. Не застав командарма, он доложил о своем прибытии члену военного совета Лобачеву.
— Есть указание, — хмуро проговорил Лобачев, — арестовать вас и отправить в штаб фронта.
Малышев слегка побледнел, перевел вопросительный взгляд на Шалина, как бы ища у него объяснения, и, не найдя, тихо проговорил:
— Что ж, воля ваша.
— Да не наша, не наша это воля! — в сердцах воскликнул Лобачев. Немного помолчав, он порывисто встал, большим пальцем поправил портупею. — Семь бед — один ответ. Арестовать всегда успеем. А сейчас едем на берег Днепра.
…За аэродромом от Смоленска отходили отдельные группы бойцов. Лобачев приказал остановить машину. Вместе с Малышевым они собрали отступающих, построили в колонну и повели к Днепру. Всего оказалось человек триста. Бойцы залегли почти у берега реки.
Гитлеровцы открыли огонь из пулеметов, потом ударили их минометы. Но ни один боец не дрогнул, не отошел назад. Недалеко от Малышева разорвалась мина. Осколком полковник был ранен в голову. Лобачев предложил ему отправиться в медсанбат.
— Я никуда не уйду, — ответил Малышев. — Буду держать оборону.
Прошло всего несколько часов, как полки и батальоны 129-й стрелковой дивизии вступили в бой за городские кварталы в северной части Смоленска, а генерал Городнянский сменил уже три командных пункта. Конечно, он мог выбрать сразу один КП где-нибудь на Шкляной горе или в районе Печерска, но тогда почти невозможно было бы управлять полками. Связь с ними была только через посыльных. Но посыльные часто не возвращались, потому что в грохочущем лабиринте улиц и переулков было почти невозможно разыскать командные пункты полков и батальонов.
Обстановка менялась с каждой минутой. Доходившие до комдива сведения о положении частей и подразделений были, как правило, уже запоздалыми.
Командный пункт Городнянского Лукину с трудом удалось разыскать на Покровской горе, в полуподвале кирпичного дома, крыша которого была снесена прямым попаданием снаряда. Но самого комдива Лукин там не застал.
Начальник штаба дивизии полковник Сурченко пожаловался командарму:
— Хоть вы, товарищ командующий, повлияйте на Авксентия Михайловича. Он ведь не только ходит на наблюдательные пункты командиров батальонов, но и в роты, взводы.
— Да что там ходит, — вмешался в разговор начальник политотдела полковой комиссар Щербаков. — Командующий должен правду знать. Генерал Городнянский не бережет себя. В бою за Шкляную гору он заменил убитого пулеметчика, а потом, отбив фашистскую атаку, поднял красноармейцев в штыки. В этой атаке комдив был ранен, но скрыл это даже от нас.
— Как же вы узнали?
— Случайно, — ответил Щербаков. — Когда санитары хотели отправить раненого красноармейца в медсанбат, он заявил: «Комдива тоже ранило, а он командует. Стыдно мне оружие бросать…»
— Ну я ему покажу — в штыки, — хмуро проговорил Лукин.
В эту минуту в комнату шумно вошел генерал Городнянский. Разгоряченный боем, попав со света в полутемную комнату, он не сразу заметил командарма и шагнул к столу, где была разостлана карта города.
— Ну, друзья, что мы имеем на данный час? Есть идея…
— На данный час мы имеем раненого комдива, — проговорил Лукин.
Городнянский опешил. Но прежде чем доложить командарму, он сурово посмотрел на своих помощников:
— Наябедничали?
— Они не школьники, Авксентий Михайлович, — одернул Городнянского Лукин. — И не в «казаки-разбойники» играем. Ты хочешь в разгар боев оставить дивизию без командира?
Городнянский молча слушал упреки. Он снял фуражку, тыльной стороной ладони смахнул пот с высокого лба, пригладил начинающие седеть волосы и, стараясь смягчить гнев командарма, улыбнулся:
— Я, Михаил Федорович, заговорен бабушкой, и смерть меня не возьмет. Вы сами-то не сидите в штабе…
— Ладно, ладно, — беззлобно перебил Лукин. — Давай выкладывай свою идею.
Городнянский порывисто шагнул к карте, приглашая жестом остальных. Но тут раздался телефонный звонок. Городнянский передал трубку Лукину:
— Вас член военного совета просит.
Лобачев рассказал командарму о требовании прокурора фронта арестовать Малышева.
— Не терпится расправиться с полковником? — нахмурился Лукин. — Надо дать разъяснение прокурору, почему Малышев взорвал мосты. Где сейчас полковник?
— Малышев командует подразделением на берегу Днепра. Ранен, но остался в боевых порядках.
— Так и надо ответить прокурору.
— Я так и ответил.
— Правильно сделал. Не время разбирательством заниматься, воевать надо. — Лукин положил трубку, посмотрел на Городнянского: — Докладывайте свою идею.
— Немцы, как известно, не любят воевать ночью. Так вот я предлагаю до вечера привести подразделения в порядок, а с наступлением темноты атаковать фрицев и выбить их за Днепр.
— А конкретнее? — попросил Лукин.
— Ударить одновременно с трех сторон, чтобы заставить фашистов распылить силы. Главный удар нанести но железнодорожному вокзалу.
— Лихо, — выслушав комдива, проговорил Лукин.
— Считаете план нереальным? — насторожился комдив.
— Почему же, одобряю. Но справитесь ли своими силами? Если не возражаете, Авксентий Михайлович, я побуду у вас.
— Премного польщены, — улыбнулся Городнянский.
И это старомодное выражение заставило улыбнуться и командарма.
…Наконец-то погас невероятно долгий, раскаленный солнцем и огнем июльский день. А когда темнота окутала израненный город, батальоны Городнянского без выстрелов, без криков «ура!» начали атаку. Гитлеровцы всполошились. В небо взвились ракеты. Боевое охранение врага было уже смято. Застигнутые врасплох фашисты открыли беспорядочную стрельбу. А порыв наших бойцов нарастал. То тут, то там вспыхивали отчаянные рукопашные схватки. Гитлеровцы не выдерживали штыковых атак и отступали к Днепру.
Сидя на командном пункте комдива, Лукин радовался сообщениям: немцев выбили из района автозавода, занят гарнизонный госпиталь…
Но чем ближе теснили врага к Днепру, тем ожесточеннее он сопротивлялся. И все же к рассвету подразделения Городнянского пробились к реке. На берегу Днепра все смешалось, и гитлеровцы не решались применить артиллерию и авиацию, опасаясь накрыть своих. Но стоило им чуть оторваться, как с противоположного берега ударили орудия и минометы. В рассветном небе появились самолеты, и на головы наших бойцов полетели бомбы. Берег Днепра кипел. В то же время гитлеровцы навели несколько переправ и устремились на фланги, пытаясь окружить подразделения, прорвавшиеся к Днепру. Городнянский вынужден был отвести войска на исходные позиции.
В Жуково Лукин возвращался с двояким чувством. С одной стороны, его радовал боевой настрой командиров и бойцов, их отвага и решимость разбить врага, изгнать его из Смоленска. Но командарм понимал, что для победы этого мало. Если бы в этом ночном бою поддержать Городнянского артиллерией, не говоря уже об авиации (наших самолетов Лукин над Смоленском почти не видел), подавить огневые средства врага на левом берегу Днепра, то фашистам бы несдобровать.
Лукин приказал найти и пригласить на командный пункт генерала Прохорова. Тот прибыл быстро.
— Надо, Иван Павлович, выручать Городнянского. Сможем выделить ему хотя бы пару батареи?
Прохоров не успел ответить. Раздался телефонный звонок. Начальник связи армии полковник Максименко просил командарма срочно зайти в аппаратную узла связи. Штаб Западного направления передавал приказ Главкома, в котором, по существу, излагалось постановление Государственного Комитета Обороны.
Лукин читал на телеграфной ленте неровные строчки и все больше хмурился. В приказе говорилось о том, что командный состав частей Западного фронта проникнут эвакуационными настроениями и легко относится к вопросу об отходе войск и сдаче Смоленска врагу. Если эти настроения существуют в действительности, то подобные настроения среди командного состава Государственный Комитет Обороны считает преступлением, граничащим с прямой изменой Родине. ГКО требует пресечь железной рукой подобные настроения, порочащие Красную Армию. Город Смоленск ни в коем случае не сдавать врагу, требовал этот суровый приказ.
Город Смоленск не сдавать врагу… А большая часть города уже у него. И оставили эту часть соединения 16-й армии. Выходит, что Лукин, Лобачев, Шалин тоже совершают преступление, граничащее с изменой Родине? Кто еще? Городнянский, который не выходит из боя ни днем ни ночью? Чернышев, стоящий насмерть под Демидовом? Или Мишулин, который не только держится, но и бьет врага под Красным и сам, хотя и тяжело раненный, продолжает командовать остатками дивизии?
Лукин не заметил, когда в аппаратную вошел Лобачев. Змейка телеграфной ленты переходила из рук в руки. Маршал Тимошенко приказывал Лукину, используя все силы и средства, упорной круговой обороной не допустить захвата Смоленска противником, вернуть южную часть города. В приказе мелькали наименования частей и соединений — цифры, цифры… Их много — наименований. Лукин следил за перечислением тех сил, которые командарм-16 должен использовать для обороны Смоленска, и у него слегка закружилась голова. На бумаге вырисовывались довольно внушительные силы.