— Надо снять часового, — тихо проговорил Ванеев.
— Ни в коем случае, — возразил Лукин. — Нас обнаружат, начнется бой. Люди продрогшие, валятся с ног, не выдержат.
Но выстрел все же грянул. И тут же поднялась стрельба. Гитлеровцы словно ждали бойцов в этом месте. Били орудия, минометы, пулеметы. Вся группа бросилась к лесу. Сраженный пулей, упал член военного совета Ванеев. Осколком мины командарму обожгло правую руку. От резкой боли Лукин потерял сознание. Когда очнулся, попытался подняться, но сил не было. Он пополз к лесу. Но вдруг страшно заныла нога, сломанная на Ратчинской переправе.
Лукин лежал, положив голову на заросшую мокрой травой кочку, и тяжело дышал. И вдруг перед глазами мелькнул гриб — крупный, упитанный подосиновик. Тонкие стебельки травы врезались в его широкую красноватую шляпку, словно удерживали, не давали оторваться от земли. Лукину показалось, что он уже видел где-то этот, именно этот гриб, возможно в Полухтинском лесу в детстве.
Ему нестерпимо захотелось пить и… спать. Сказались и многодневное напряжение, и бессонные ночи, и изнурительный переход, и потеря крови.
Он очнулся от звонкого девичьего голоса:
— Что с вами, товарищ генерал? Вы ранены?
Над Лукиным склонились две девичьи головки в солдатских пилотках. Санитаркам было лет по восемнадцати. Они лихорадочно шарили в своих санитарных сумках, но бинты были давно израсходованы. Тогда сняли с Лукина китель, оторвали рукава нательной рубахи и перебинтовали ими рану на правой руке. Идти Михаил Федорович не мог. От большой потери крови кружилась голова. Девушки уложили его на плащ-палатку и потащили по траве. Через десяток шагов силы их иссякли.
В лесу почти рядом послышалась немецкая речь.
— Скорее уходите, — прошептал Лукин, — иначе погибнете.
— Как вам не стыдно, товарищ генерал, — обиделись санитарки. — Разве мы можем вас бросить?
Скрыться от немцев и спуститься в овраг им помогла вышедшая на них группа во главе с заместителем командующего армией по тылу генералом Андреевым. По дну оврага бежал чистый, прозрачный ручей. Припав к нему, Лукин долго пил холодную ключевую воду. Сил как будто прибавилось.
Но в этот момент в овраге разорвалась мина, и командарма ранило в правую ногу. Едва группа выбралась из оврага, его ранило вторично в ту же ногу. Вражеские осколки словно искали Лукина.
Вскоре к ним присоединилась и группа Болдина. Теперь с Лукиным кроме Болдина были командующий автобронетанковыми войсками фронта генерал-майор Мостовенко, начальник штаба армии комбриг Малышкин и генерал Вишневский.
Еще сутки ходили они по лесам, все дальше удаляясь от Вязьмы на юго-запад, то тут, то там натыкаясь на заслоны фашистов. После стычки с ними группа редела, люди разбредались по лесу, затем снова собирались и шли дальше.
Командарм все больше слабел. Он с трудом передвигался, часто отставал и понимал, что стал обузой.
В лесу, неподалеку от станции Семлево, решили сделать привал. К Лукину подошел Болдин:
— Михаил Федорович, люди продрогли. Мороз усиливается. Во всех деревнях немцы, обсушиться и обогреться негде. Надо бы развести костры.
— Нельзя, Иван Васильевич, — возразил Лукин. — Немцы увидят дым, поймут, что лес живет, и возьмут нас голыми руками.
И все же кое-где бойцы развели костры. Тут же по лесу ударили минометы. Все бросились в разные стороны. Обстрел скоро прекратился. Лукин сидел на припорошенной снегом траве, прислонясь к стволу березы. Неожиданно перед ним выросли две фигуры в штатском. Увидев в петлицах Лукина генеральские звезды, представились:
— Мы представители особого отдела двадцать четвертой армии. Здесь недалеко в землянке находится начальник особого отдела армии полковник Можин. Пойдемте, товарищ генерал, мы вам поможем.
Сам полковник Можин и один из его работников были тяжело ранены. Увидев Лукина, Можин обрадовался:
— Михаил Федорович, надо здесь переждать. Я послал верного человека через линию фронта. За нами пришлют самолет. Вы голодны. У нас тут кое-что осталось…
Впервые за несколько дней Лукин поел, и его начало клонить в сон.
Вдруг над головой у землянки раздались выстрелы. Все, кто мог двигаться, выскочили наверх. С трудом, но и Лукин выбрался наружу.
На поляне шел бой. Лукин, собрав последние силы, бросился в сторону леса, но навстречу вышли немецкие автоматчики. Раздались выстрелы. Пуля опять ударила в правую ногу и раздробила коленную чашечку. Лукин упал. К нему приближались гитлеровцы. Он попытался достать пистолет. В обойме должно быть еще несколько патронов. Еще можно драться! Драться до последнего патрона. Только бы рассчитать, чтоб последнюю пулю в себя! Правая рука не действовала. Левой он с трудом нащупал кобуру и с ужасом убедился, что пистолета нет… Неужели конец? Конец всему…
Гитлеровцы не спеша приближались к командарму. Он еще попытался приподняться. Но постепенно и трава, и лес, и приближающиеся фашисты расплылись словно в густом тумане. Лукин потерял сознание.
5. Плен
Война — это всегда трагедия для народа, а тем более для отдельных людей… Люди обретают себя в подвигах, но подвиги эти бывают разные… Такие, как Лукин, обретают себя как личности и в трагических обстоятельствах…
Пока в России
Очнувшись, генерал Лукин открыл глаза. В сумеречном свете синей лампочки прямо перед собой увидел черную доску. Школа? Почему школа? В классе — койки, ни одной свободной. Госпиталь? Медсанбат? Значит, вынесли?.. Жарко. В печи потрескивают сухие дрова. На соседней койке — раненый. Почему нет врача? Где медсестра? Еще стон. Вот кто-то закричал громко по-немецки, видимо от боли. Немцы? Откуда немцы?
Немилосердно жжет правый бок. Лукин пробует пошевелиться — нет сил. Боль пронизывает все тело, отдает в виски. Вот снова слышится немецкая речь. Лукин все понял — он в плену. Сжалось сердце, и на миг отступила физическая боль. Произошло самое страшное, что могло произойти в жизни военного человека, — плен. Лукин напрягся телом, застонал.
К нему подошел кто-то в белом халате:
— Вас мёхтен зи?
Не получив ответа, немец вышел из комнаты. Через некоторое время хлопнула дверь. Кто-то истерично, словно в испуге, выкрикнул:
— Ахтунг!
Вошли и быстро направились прямо к койке Лукина два немецких офицера — полковник и подполковник. За ними, отставая на полшага, торопились унтер-офицер и врач в белом халате.
Офицеры остановились. Полковник наклонился и некоторое время рассматривал Лукина в упор. Встретившись с ним взглядом, он приложил руку к козырьку.
— Мы представители генерального штаба, — на чистом русском языке произнес он.
Лукин внимательно посмотрел на говорившего.
— Нам сообщили, что вы командующий девятнадцатой армией, — сухо продолжал тот. — Чем вы можете это доказать?
Слова доносились до Лукина, как сквозь вату.
— Я не собираюсь никому ничего доказывать, — тихо проговорил он.
Унтер-офицер быстро достал из-под койки китель с генеральскими петлицами. Китель в крови, один рукав оторван. Унтер торопливо порылся в карманах, достал из нагрудного кармана удостоверение личности, а из внутреннего партбилет.
— Битте, герр оберст!
Приблизившись к огню, полковник пролистал удостоверение, затем засунул удостоверение в китель Лукина.
— Этот документ берегите. Он понадобится, когда вы поедете в Германию. А это… — Полковник раскрыл партбилет, мельком взглянул на Лукина и бросил партбилет в печь. — Это вам больше не понадобится.
Лукин с трудом повернул голову и скосил глаза. Красная книжечка казалась в огне еще краснее. Схваченная огнем, она коробилась, выгибалась, словно живая.
— Кстати, господин Лукин, — продолжал полковник, — нам известно, что вместе с вами были еще пять генералов. Каким маршрутом они пошли?
Лукин промолчал.
— Немецкое командование интересует состав группировки, которой вы командовали, какие дивизии вышли из окружения, есть ли резервы? Какие меры принимаются советским командованием по обороне Москвы?
— Я отвечу на вопросы, касающиеся меня лично. На остальные отвечать отказываюсь.
— Должен вас предупредить, — стараясь выдержать достойный тон, продолжал полковник, — от того, как вы будете отвечать на мои вопросы, зависят ваша судьба и условия вашего пребывания в плену.
Лукин молчал. Полковник внимательно посмотрел на него. Измученное лицо генерала было сурово, сухая и жесткая линия рта выражала упорство, серые глаза отливали холодным свинцовым блеском.
— Ну что ж, я уважаю вашу преданность долгу. Больше мы вас затруднять не будем. — Полковник выпрямился, взял под козырек. — Честь имею!
Офицеры ушли. В палате стало тихо, даже стоны раненых прекратились. Немцы поглядывали на русского генерала с любопытством. Вряд ли кто из них знал русский язык, о чем шла речь, они понять не могли, но достоинство, с каким вел себя генерал, как ему отдал честь представитель немецкого генерального штаба, было понятно каждому.
А боль в боку и особенно в правой ноге усилилась. Нестерпимо ноют пальцы.
Врач, проводив представителей генерального штаба, подошел к Лукину. Приготовив шприц для укола, он откинул одеяло, и только теперь генерал увидел забинтованную култышку: нет правой ноги, она ампутирована выше колена.
Плен… Нет ноги… Не работает правая рука. Левая нога в двух местах сломана… Войска из окружения не вывел… А Москва? Неужели немцы прорвались к Москве? Успели ли наши подвести войска на ее защиту? Сколько сил отдал, чтобы задержать фашистов! Доверили группировку… Где она? А сам? Изуродованный, бессильный в плену. Зачем жить?
Собрав все силы, Лукин левой рукой стал срывать бинты. Его подхватили санитары и унесли на операционный стол. Врач вновь перевязал рану, сделал укол, и Лукин уснул.
Сон не принес облегчения, а пробуждение вернуло боль. Нестерпимую боль во всем теле. Мучительно ныла ампутированная нога. Он метался в горячечном бреду.