Синелобов перевел ответ: в лагере такой возможности нет. Надо ехать в Берлин. Но для этого требуется разрешение начальства. К удивлению Лукина, такое разрешение было получено.
В Берлине, в районе Нейкельн, в здании бывшей гимназии, размещался госпиталь для раненых и больных военнопленных — французов и англичан. Лукина поместили на третьем этаже, в отдельной палате английского отделения. Доступ раненым англичанам к нему был запрещен.
Лукину поторопились сделать деревянный протез, выдали костыль и отправили в Луккенвальде.
Лукину даже не верилось, что наконец-то он может передвигаться сам; превозмогая боль в культе, но сам!
В лагере Лукин уже не застал Прохорова. Синелобов объяснил, что Ивана Павловича перевели в лагерь Вустрау, расположенный неподалеку от Циттенхорста.
В двадцатых числах ноября Лукина навестил Стефан Цорн. Лукин был уверен, что прибыл фашистский разведчик неспроста. Тот был весел и возбужден.
— Рад видеть вас, господин генерал, живым и здоровым! Поправиться, конечно, еще не мешает. Но стоите уже на ногах, и это меня радует.
— Если эту деревяшку считать ногой, то стою.
— Главное — стоять и двигаться. Хватит вам киснуть за двумя рядами колючей проволоки. И без дела, наверное, сидеть надоело.
Лукин насторожился. Это не ускользнуло от Цорна.
— Да не беспокойтесь, никто вас не принуждает работать на рейх. В лагере, куда мы с вами поедем, такие же военнопленные, ваши соотечественники. Но там, как бы это сказать… Климат мягче.
— Климат во всей Германии — гнилой, — проговорил Лукин, понимая, что Цорн в слово «климат» вкладывает другое значение.
— Кстати, генерал Прохоров уже там. Или вы не хотите снова жить вместе со своим другом?
ВустрауКурсы «пропагандистов»
В конце ноября сорок второго года генерала Лукина перевели в лагерь советских военнопленных Вустрау, неподалеку от городка Циттенхорст. Стефан Цорн не обманул Лукина. В лагере действительно уже находился генерал Прохоров. Лукина поместили вместе с ним в сравнительно просторной и даже уютной комнатке. И двор, и бараки были совсем не похожи на внутренний лагерь Луккенвальде.
— Удивляешься, Михаил Федорович? — наблюдая за Лукиным, спросил Прохоров. — И кормежка тут сносная, и обращение с пленными вполне нормальное.
— Ладно, не томи, Иван Павлович. Ты, как старожил здешний, поясни, что за чертовщина?
— Никакой чертовщины. Вустрау — не совсем обычный лагерь. Сюда отбирают военнопленных только со средним и высшим образованием. Тут что-то вроде карантина. Пленных наскоро обрабатывают психологически и направляют на курсы пропагандистов. Там две-три недели им читают лекции о прелестях «нового порядка» в Европе, возят по немецким промышленным предприятиям, в музеи, театры. Затем направляют в оккупированные области на должности учителей и служащих в разные административные учреждения. Кто поглупее, тех простыми полицаями. Тех, кто отказывается идти на курсы, отправляют в другие лагеря или к местным бауэрам на тяжелые работы.
— А зачем мы-то здесь с тобой понадобились? Думаю, ты не намерен за парту садиться. Из меня тоже курсант не получится.
— Но для чего-то перевели. Чего-то хотят от нас.
— Ладно, поживем — увидим.
Долго терзаться неизвестностью генералам не пришлось. Уже на третий день после прибытия Лукина в Вустрау приехал генерал Трухин. В комнату генералов он вошел шумно.
— Дорогой Михаил Федорович! Вот где довелось встретиться! — Он положил на тумбочку увесистую коробку и шагнул к Лукину. — Здравствуй, старый друг! Разве мы могли с тобой предположить в двадцать пятом, когда вместе служили в Украинском округе, или в тридцать шестом, когда встречались в Москве, что когда-нибудь окажемся в немецком плену?
Трухин выпаливал тираду за тирадой, не давая Лукину вставить слово. «А он почти не изменился, — думал Лукин. — Этот двухметровый богатырь и в плену пышет здоровьем».
— Как только узнал, что ты здесь, сразу к тебе в Вустрау. Вот тут привез кое-что. Знаю, голодаешь, не генеральский рацион, — продолжал Трухин, развертывая пакет.
— Погоди, Федор Иванович, — вставил слово Лукин. — Тебя к нам перевели?
— Да нет, я был в Хаммельсбурге, а сейчас… Да погоди ты с вопросами. Держи-ка вот сыр, сало, консервы. И шнапсу малость. Гадость, хуже не придумаешь, но пить можно. Угощайтесь, товарищ… — повернулся он к Прохорову.
— Генерал-майор Прохоров, — представился Иван Павлович.
— Прошу, прошу.
— Погоди, — умерил прыть Трухина Лукин. — Откуда у тебя такое богатство? Почему так свободно разъезжаешь по Германии?
— Ну, допустим, не по всей Германии, — слегка смутился Трухин. — А вот к тебе пустили. Я как только узнал, что ты тут… Понимаешь, меня в плену отыскал двоюродный брат Трегубов Юрий Андреевич. Они давно тут, еще до революции. Брат на хорошем счету у немцев, главным инженером на телефонном заводе работает. Ну, сам знаешь…
Лукин ничего не знал. Но интуиция ему подсказывала, что тут дело нечистое. К чему бы такая трогательная о нем забота?
Он внимательно, настороженно смотрел на Трухина. Тот весь как-то сжимался под этим взглядом.
— Ты что, Михаил Федорович? Не доверяешь? Думаешь, твой старый боевой товарищ, бывший преподаватель академии…
— И бывший дворянин, насколько я знаю, — вставил Лукин.
— И бывший дворянин. Это звание меня не оскорбляет. Так вот, ты думаешь, что бывший преподаватель академии Фрунзе генерал Трухин Родину предал? Нет, предали Родину те, кто туманил мозги народу: «Красная Армия всех сильней!», «Разобьем врага на его территории!», а сами уничтожали лучших военачальников, под корень рубили боеготовность армии. А пробил час войны, и все проявилось — мы с тобой в плену, так сказать, на территории врага, а немцы на Волге. И плевать на нас и на сотни погибших тем, кто довел страну и армию до катастрофы.
— Эк куда тебя занесло, Трухин. Как же ты лекции слушателям читал, если под личиной — гниль?
— Черт его знает, — пожал плечами Трухин, — Сам был охмурен громкими лозунгами.
— А теперь, выходит, прозрел?
— Прозрел! И тебе, и вам, Иван Павлович, советую шире глаза открыть, пора избавляться от этого тирана Сталина. Многие здравые умы это уже поняли.
— Кто же эти «здравые умы»?
— Ну хотя бы командующий второй ударной армией Власов, член военного совета тридцать второй армии Жиленков, Благовещенский, Закутный… Да и твой бывший начальник штаба комбриг Малышкин.
— Малышкин? — встрепенулся Лукин.
— Не удивляйся. Могу еще назвать немало имен настоящих русских патриотов.
— Патриотов? — горько усмехнулся Лукин.
— Именно. Не слепых исполнителей деспотичной и дилетантской воли Сталина, а здравомыслящих людей. Мы создали русскую трудовую национальную партию — РТНП.
— РТНП? А ВКП(б) вас, значит, не устраивает? Сколько же лет вы носили партийные билеты ленинской партии?
— То были годы заблуждений.
— Какова же программа этой вашей… партии?
— Привлечь военнопленных к активной политической деятельности.
— В пользу фашистов?
— В пользу русского народа, в пользу свободной России.
— И кто же возглавляет партию? Гитлер? Геббельс?
— Ты можешь, Михаил Федорович, иронизировать сколько угодно. Но скоро сам дойдешь до сути. Это я тебе обещаю, как секретарь военного отдела партии.
— Выбился в люди, Трухин.
— Ценят. В апреле назначили комендантом Циттенхорстского лагеря военнопленных, сейчас руковожу курсами в Вустрау.
— Вот в чем дело! — воскликнул Лукин. — Зачем же комедию разыгрывал, что случайно узнал о моем перемещении? Наивно, Трухин. Надеешься, что мы с Прохоровым будем помогать тебе готовить пропагандистов, изменников, гитлеровских лизоблюдов? Наивно, Трухин. Представляю, какую пропаганду будут вести твои выкормыши!
— Наивен ты, Михаил Федорович. Что плохого, если эти пропагандисты будут нести в нашу лапотную Россию немецкую культуру? У немцев есть чему поучиться. Вспомни историю нашего государства. Начни хотя бы от Петра…
— Хватит! — резко оборвал Лукин. — Ты мне надоел. Оставь нас.
Трухин потоптался на месте, беспомощно посмотрел на Прохорова, как бы ища поддержки. Но Иван Павлович отвел глаза. Трухин начал было укладывать продукты в коробку, но, подумав, выложил обратно.
— Хорошо, Михаил Федорович, я понимаю, тебе тяжело сейчас. Я ухожу, до скорой встречи.
Некоторое время в комнате стояла гнетущая тишина.
— Сытый бугай, — заговорил Прохоров. — Что будем делать?
Лукин взял с тумбочки кусок сыра, отломил, придвинул Прохорову. Тот, не дотрагиваясь до еды, удивленно смотрел на Лукина.
— Что будем делать, Михаил Федорович?
— Помогать господину начальнику курсов. Ты меня понял?
— Не только понял, но сам хотел предложить то же. И еще до твоего прибытия начал кое-какую работу. Об этих курсах я узнал в госпитале. Вот сегодня должен прийти один из моих крестников.
Вечером в комнату генералов пришел военнопленный Иван Петрович Красильников. С первых дней пребывания в лагере Прохоров взял над ним шефство. Уже при первой встрече на вопрос Красильникова: «Что делать?» — генерал, внутренним чувством доверившись красноармейцу, сказал: «Если любишь нашу Советскую Родину, не боишься даже смерти, используй все возможности, чтобы бороться с фашизмом и изменниками». Позже каждый свой поступок Красильников согласовывал с Прохоровым. Через него генерал держал связь с бараками, был в курсе всех лагерных событий. По совету Прохорова Красильников поступил на курсы пропагандистов. Цель была одна — пробраться ближе к своим и уйти к партизанам.
Когда Красильников пришел, генерал Лукин лежал, повернувшись к стене.
— Говори тише, — попросил Прохоров Красильникова. — Михаил Федорович сутки не спал, раны замучили. — И, перейдя к делу, спросил: — Когда и куда отправляют?
— Завтра в Белоруссию, главный распределитель курсантов немец Редлих сегодня объявил. Но я, Иван Павлович, еще хотел вас предупредить. Сегодня нас вызывали к Трухину.