Такое же отношение было и к другим генералам, вернувшимся из плена. После окончания Академии Генерального штаба некоторых из них направили в войска на высокие должности, большинство оставили преподавать в той же академии. И правильно сделали — опыта им не занимать. Но очень скоро «особо бдительные» спохватились. Всех преподавателей, побывавших в плену, уволили из рядов Красной Армии. И не просто, а с припиской в аттестациях: «Ввиду того что был в фашистском плену, доверять обучение высшего офицерского состава не следует».
Лично Лукина все это не касалось, но он не мог оставаться равнодушным к судьбе товарищей. К кому обратиться? Решил к маршалу Н. А. Булганину. Как-никак еще в тридцать пятом году вместе работали: Булганин — председателем Моссовета, а Лукин — военным комендантом Москвы. И на Западном фронте вместе воевали. Написал записку: «Прошу принять по личному вопросу хотя бы на десять минут». На второй день — телефонный звонок и голос адъютанта: «Министр примет вас сегодня в пятнадцать часов».
Как и в прошлый раз, Булганин принял Лукина радушно. За чаем вспомнили многое вместе пережитое.
Булганин спохватился:
— Ты же ко мне по личному вопросу. Говори, что случилось?
— А то, что мои товарищи, с которыми я был в плену, окончили Академию Генштаба, преподавали, а теперь их уволили. Сегодня уволили, а завтра, может, начнут арестовывать.
— Погоди, Михаил Федорович, ты же ко мне пришел по личному вопросу.
— Разве это не мой личный вопрос?
— Я думал, лично для себя что-то просить будешь. Может, в чем нуждаешься?
— Ни в чем я не нуждаюсь. Получаю хорошую пенсию, мне построили дачу, прикрепили машину, езжу отдыхать в санатории, лечусь в лучшем госпитале. Только до сих пор в партии не восстановили. Я до сих пор генерал, выбывший из нее механически. Как это понимать? В партию меня никто не звал. Тогда, в девятнадцатом, я сам в партию пришел. И с тех пор никогда не считал себя выбывшим из ВКП(б). А товарищ из ГлавПУРа даже разговаривать со мной на эту тему не стал.
— Ты успокойся, Михаил Федорович. Сейчас, после смерти Сталина, надеюсь, многое изменится…
Маршал Булганин оказался нрав. Многое стало меняться после смерти Сталина. В стране и в партии стали восстанавливаться ленинские принципы отношения к людям, их делам. Коснулись эти изменения и Лукина. Вскоре в его квартире раздался телефонный звонок:
— Говорят из ГлавПУРа. Приглашаем вас на беседу.
Лукина принял тот же самый генерал, который отказал ему в восстановлении в партии несколько лет тому назад. Но эта встреча совсем не походила на предыдущую. Генерал был на этот раз доброжелателен.
— Я вам советую снова подать апелляцию о восстановлении вас в партии.
— Но мне было отказано в этом. Отказано вами же. Неужели не помните?
— Ну, знаете, мало ли что было. Теперь все изменилось.
— Ладно, — остыл Лукин. — О пересмотре дела напишу.
В тот же день Михаил Федорович позвонил генералу Прохорову, рассказал ему о своей беседе в ГлавПУРе.
Утром следующего дня к Лукину пришел Прохоров:
— Ты, Михаил Федорович, взбудоражил меня. Я ведь тоже хлопотал о восстановлении в партии.
— Ну и что?
— Затем и пришел к тебе, чтобы не по телефону рассказывать, как и что. Вызвал меня начальник ГУКа, а ты же знаешь, сейчас там заправляет делами Федор Федотович Кузнецов, и говорит: «Ну что же, дорогой товарищ, вы свое дело сделали и теперь на заслуженном отдыхе. Мы сейчас армию сокращаем. Поэтому не думайте, что к вам какие-то особые претензии из-за того, что вы были в плену. А в партии восстанавливайтесь, подавайте апелляцию». «Я, — говорю, — подал». — «Ну и что?» — «Так меня мордой в прошлое ткнули. Вызвал меня один ответственный товарищ и заявил: „Скажите спасибо, что у вас погоны на плечах остались, а вы еще в партию лезете“».
— Да как же так! — возмутился Лукин. — Это просто чинуша какой-то. До него, видимо, не дошли новые указания.
— Не знаю, Михаил Федорович, дошли или нет…
— Ничего не понимаю, — признался Лукин. — Скорее всего, тут недоразумение.
Посещение Прохорова оставило горький осадок. Неужели в ГлавПУРе снова сыграли с ним горькую шутку?
Но вскоре из ЦК партии пришло письмо. Лукина приглашал член Комитета партийного контроля Леонов. Лукин отправился к нему. Леонов, едва поздоровавшись, спросил:
— Михаил Федорович, у вас два ордена Красного Знамени за гражданскую войну?
— Да.
— Ну и ну, — покачал головой Леонов. — Кому же тогда в партии быть, если не вам!
— Вам лучше знать, кому быть, кому не быть, — угрюмо ответил Лукин, все еще находясь под впечатлением тяжелого разговора с Прохоровым.
— Да вы, товарищ генерал, не обижайтесь. Сейчас идет заседание комитета. Я схожу туда, а вы посидите в приемной. Вас вызовут.
Через несколько минут Лукина пригласили в кабинет. Там было человек пятнадцать. Все взгляды устремлены на Лукина.
— Садитесь, Михаил Федорович, — предложил председательствующий и вдруг перешел на «ты». — Ты меня не узнаешь?
— Вот теперь, когда заговорили, по голосу узнал. Вы были в тридцатых годах заместителем председателя Моссовета, а я комендантом Москвы.
— Верно, и довольно часто встречались. Ну что же, товарищи, — обратился он к присутствующим. — Лукина я знаю давно. Да вот и Николай Александрович Булганин звонил мне. Он тоже давно знает товарища Лукина, и воевали вместе. Ручается. Есть у кого-нибудь вопросы?
Все молчали.
— Ну что же, товарищи, я думаю, что Михаила Федоровича Лукина мы восстановим в партии. Он честный и заслуженный советский генерал.
…Лукин вышел из подъезда здания ЦК и, опираясь на трость, медленно пошел вниз, к площади Ногина. Навстречу спешили прохожие, озабоченные своими житейскими делами. Как ему хотелось увидеть в эту минуту хотя бы одного знакомого! Он жадно всматривался в лица и не мог разглядеть — мешали слезы.
Постепенно до слуха донеслись гудки автомобиля. Это шофер Коля Кузнецов ехал рядом с тротуаром и настойчиво сигналил, напоминая Лукину о себе.
Михаил Федорович остановился. Торопливо достал платок. Уже садясь в машину, глянул наверх. По небу проплывали белые кучевые облака…
7. Покой нам только снится
Генерал Лукин — человек большой жизненной активности, он много сил отдавал борьбе за мир и социальный прогресс.
Мудрость человека, для которого чужая боль была своя, отзывчивость и доброта — вот что притягивало к нему людей.
В отблесках салюта
В Александровском саду у Кремлевской стены горел Вечный огонь. Ветер отрывал куски пламени, они отлетали в ночь и мгновенно гасли. По широким ступеням поднимались люди, и на гранитные плиты к могиле Неизвестного солдата ложились цветы. При свете пламени четко выделялись золотые буквы: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».
Генерал Лукин стоял, опершись на трость, и долго смотрел на огонь. Из раздумий его вывел голос внука:
— Деда, неужели нельзя установить имя солдата? А у него же были имя, фамилия…
— Была, Митя, фамилия. Были имя и отчество. И родной дом был, и отец с матерью были, и, быть может, жена и дети…
— Неужели и останется он неизвестным? Если его перезахоронили из братской могилы под Крюково, то можно установить, какая дивизия, полк там оборонялись, в каком взводе воевал солдат.
— Место братской могилы известно, конечно, — Крюково, последний рубеж обороны Москвы. Но могли привезти тело из-под Шепетовки, Смоленска, из Вяземского леса. Там тоже много братских могил, и в них — неизвестные солдаты. Война, Митя, шла страшная, не на каждой братской могиле удавалось поставить даже скромный деревянный обелиск со звездой.
— Может быть, этот солдат служил и в твоей армии?
— Возможно, Митя.
— Деда, а вот скажи, — не унимался внук, — в могиле этой может лежать и офицер?
— Как тебе объяснить, — глядя на рваное пламя, заговорил Лукин. — Неизвестный солдат — это не обязательно рядовой. Еще Петр Первый говорил: «Солдат есть имя общее, знаменитое: солдатом называется первейший генерал и последний рядовой». Так что Неизвестный солдат — это символ воина, защитника Родины.
Лукин устал. Они с внуком сегодня с утра на ногах. Смотрели Первомайский военный парад и демонстрацию на Красной площади.
Внук знал, что дед когда-то был комендантом Москвы и к подготовкам к парадам имел прямое отношение. Поэтому и не давал деду скучать. Вот и сегодня вдруг вопрос:
— Дед, а почему прежде во время парадов над Красной площадью пролетали самолеты? Я в кино видел. Красиво было.
— Красиво, — согласился дед. — Только опасно.
— А что, самолет мог упасть?
— Ну… мало ли что может случиться…
Лукину нравилось любопытство внука. Отвечая на его вопросы, он сам будто вновь переживал незабываемые довоенные годы.
— Ну а что может случиться? — не унимался внук.
— К примеру, железка какая-нибудь с неба на людей упадет.
— Ты шутишь?
— Не шучу. Был такой случай… В один из довоенных Октябрьских праздников во время воздушного парада у одного из тяжелых бомбардировщиков что-то сломалось в одном из двигателей, и металлические детали упали на колонну демонстрантов, проходивших по Пушкинской улице, неподалеку от МХАТа. Было ранено несколько человек. В здании Художественного театра был развернут медицинский пункт, где пострадавшим стали немедленно оказывать помощь. Я доложил о случившемся командующему войсками округа Белову. Через несколько минут ко мне подошел сотрудник НКВД и сказал, что Сталин просит меня подняться на трибуну Мавзолея. «Товарищ Лукин, — сказал Сталин, когда я взошел на трибуну, — доложите, что произошло?» Я доложил о случившемся и сказал, что, как только на улицах будет свободнее от демонстрантов, раненых отвезут в больницу Склифосовского.
Вечером Михаил Федорович с внуком наблюдал артиллерийский салют.