– Да хоть самому Феликсу, мне-то что! – Макс встал, потянулся. – Устал, и Рашель, поди, заждалась. Пошли по домам?
– Пошли, – согласился Семенов, спрыгивая с подоконника. – А давай мы вас в гости пригласим?
– А давай мы согласимся и придем со своим сахаром! – улыбнулся в ответ Кравцов. – И знаешь что, если будешь говорить с Уншлихтом, я бы еще подумал о поляках. Им вроде бы и не резон, но что если они решили таким манером нашу лодку раскачать? Им любая смута у нас в приварок идет…
– Здравствуйте, товарищи!
Сотрудники Региступра – все, кто был на месте – собрались на втором этаже, в просторном помещении, служившем прежним, то есть еще дореволюционным хозяевам здания чем-то вроде домашнего театра. Несмотря на крупные осенние сокращения, народу в управлении работало все равно много, так что в зале наблюдался «полный аншлаг», и те, кому не хватило стульев, стояли вдоль стен и в проходах.
– Товарищи! – Арвид Янович Зейбот стоял на сцене. Рядом с ним, но чуть позади находились еще несколько человек. Кравцов знал в лицо только Склянского и Берзина, остальные оставались для него «анонимными товарищами», поскольку представить их никто не удосужился. – Товарищи, все вы знаете…
Зейбот не был оратором, но свои пять минут «митинга» продержался совсем неплохо, прокричав с должным энтузиазмом все предписываемые моментом лозунги о сплочении рядов, бдительности и нарастании военной угрозы. Кравцов в слова не вслушивался, воспринимая лишь ритм и интонацию, но вскоре речь заместителя начальника Региступра подошла к концу – «А где же Ленцман?» – и слово получил зампред Реввоенсовета Республики Эфраим Маркович Склянский.
– Здравствуйте, товарищи!
«Здравия желаем, товарищ маршал… А что, по должности вполне себе маршал или генерал армии… Но золотое шитье, кажется не про него. Кто это пел „Ой, не шейте вы, евреи, ливреи?”»
Но, как и многое другое из своей прежней жизни, этого Кравцов вспомнить не мог. Кто-то когда-то – в смысле не сейчас, а потом – что-то такое пел. Смысл слов понятен, подтекст – тоже, но нынешнего Кравцова эти смыслы не устраивали. Не для того он делал революцию, чтобы считаться с Фишманом или Склянским своей русскостью. Макс даже рад был втайне, что его отчество, восходившее на самом деле к страстной и необъяснимой любви приходского священника к ветхозаветным древностям, как будто намекало на еврейское происхождение, что правде, разумеется, никак не соответствовало.
– ВЦИК, ЦК РКП(б) и Реввоенсовет Республики приняли решение об объединении Всероглавштаба и Полевого штаба Красной армии и об образовании Штаба Рабоче-Крестьянской Красной армии во главе с товарищем Лебедевым Павлом Павловичем. В связи с реорганизацией штабного дела, товарищи, бывшее Регистрационное управление Полевого штаба переводится в подчинение вновь созданного Штаба РККА и будет впредь именоваться «Четвертым управлением Штаба». Функции ваши не изменяются, но Разведывательное управление выводится из двойного подчинения Реввоенсовета и Чрезвычайной Комиссии, и его начальник, соответственно, перестает быть членом Коллегии ВЧК. Начальником Четвертого управления назначен Арвид Янович Зейбот, его первым заместителем – товарищ Берзин…
Склянский говорил еще полчаса, но это уже воспринималось как «вышивка гладью», и прямого отношения к делу его речь не имела. Однако, когда собрание сотрудников «Четвертого управления» объявили закрытым, Склянский прямо со сцены окликнул Кравцова и попросил того остаться.
– Здравствуйте, Эфраим! Душевно рад вас видеть! – Кравцов действительно рад был встрече. Со Склянским их связывала давняя взаимная симпатия.
– Как вам назначение? – спросил, поздоровавшись, зампред Реввоенсовета.
– Зейбот кажется мне прекрасной кандидатурой. А куда, если не секрет, уходит Ленцман?
– Ленцман? – нахмурился Склянский. – Не знаю, право. Кажется, начальником Петроградского порта. Сейчас всех, кого можно, в Петроград посылают. Надо усилить актив… Но я вас, Макс, спросил о другом. Я о вашем назначении хотел поговорить.
– О моем? – удивился Кравцов. – Но я здесь всего лишь «для особых поручений», а так я вообще слушатель академии.
– Вам что, ничего не сообщили? – Склянский снял двумя пальцами пенсне и погладил средним пальцем переносицу. – А может быть, и не успели еще. Ну так позже сообщат! Боюсь, товарищ Максим, с академией придется расстаться. Есть решение о назначении вас заместителем к Муралову и о введении вас в состав Реввоенсовета.
– Меня? – в свою очередь удивился Макс. Поворот судьбы показался ему слишком резким, а главное, необъяснимым.
Муралов командовал Московским военным округом и имел в своем окружении достаточно опытных и заслуженных людей, зачем ему такой заместитель – да еще член РВСР?
– Меня? – спросил он.
– Вас, – возвращая пенсне на место, подтвердил Склянский. – А знаете что, поедем со мной в РВСР! Пусть Лев Давыдович сам вам скажет, он как раз собирался к нам после заседания Политбюро. Вот мы его и спросим.
В гостиницу он вернулся за полночь. Авто, посланное предреввоенсовета, доставило до дверей, но ощущение было, словно километров двадцать пешком, да не просто так, а бегом и в гору. Кравцов постоял немного на улице, покурил на морозе, пытаясь разобраться с мыслями и чувствами, но так ничего с ними поделать и не смог: мысли летели «кто куда», чувства пребывали в состоянии «грогги».
– Ну, и черт с ним! – Кравцов выдохнул клуб пара, смешанного с табачным дымом, выбил над сугробом пепел из трубки и пошел домой. Кивнул дежурному в небольшом, оставшемся от настоящей гостиницы фойе, поднялся по лестнице, прошел по коридору и осторожно толкнул дверь. Она оказалась не заперта, что означало – Реш не спит.
Она и в самом деле не спала. Сидела по своему обыкновению за столом, что-то читала, записывая «для памяти» мелким почерком на разномастных бумажных обрывках. Однако стоило Кравцову войти в комнату, Рашель подняла голову, взглянула озадаченно, словно бы возвращаясь из мира книжных слов, где пребывала до сих пор, улыбнулась рассеянно, но уже в следующее мгновение просияла и поднялась из-за стола навстречу шагнувшему к ней Максу.
– Макс!
Но он не дал ей ничего больше сказать, закрыв рот поцелуем. И надо же, сразу успокоился. Мысли уняли свой бег, и чувства настроились на любовь и нежность, отодвинув сумбур в сторону.
– Спасибо, Реш! – сказал он, отрываясь от ее губ.
– Совсем сдурел?! – взметнула она свои чудные золотые брови.
– Да, не за поцелуй! – отмахнулся он. – За то, что ты у меня есть!
– Где ты был? – насторожилась она, почувствовав, вероятно, отголоски гулявшей в его крови бури.
– Спроси лучше, где я не был, – усмехнулся Кравцов и покачал головой, словно и сам не верил тому, что с ним произошло. Но так на самом деле и было. Не верил. Не осознал еще до конца. Не переварил.
– У нас самогон еще остался, или Семен тогда весь выпил? – спросил он, тяжело опускаясь на диван. Ноги, казалось, налились свинцом и мельничный жернов – никак не меньше – лежал на плечах.
– Остался, – Реш смотрела на Макса, пытаясь, видимо, понять, чего следует ожидать от его рассказа. Хорошее или плохое принес он домой из заснеженной ночи? Она была бледна и чудо как хороша, и одно это способно было примирить Кравцова со всем, что наделал он сам и что из этого, в конце концов, проистекло.
– Ма-акс, что случилось? Не молчи, пожалуйста!
Между тем Кравцов достал из кармана трубку и стал ее набивать.
– За сегодняшний вечер я переговорил с четырьмя членами Политбюро, – сказал он и посмотрел снизу-вверх на замершую посередине комнаты Реш.
– С кем? – она едва выдохнула эти звуки, и Кравцов их скорее почувствовал, угадал, чем услышал.
– С Троцким, – ответил он, не без удивления вспоминая сейчас вполне фантасмагорический разговор со Львом Давыдовичем, взявшимся вдруг обхаживать бывшего командарма, словно не Кравцов перед ним сидел, а как минимум Вацетис. – К нему меня привез Эфраим Склянский – зампред Реввоенсовета. Знаешь, о ком говорю? – Она знала, разумеется, но ничего не сказала, только кивнула. – Стало быть, Троцкий был первым членом Политбюро, – Макс раскурил трубку и выдохнул облачко горклого дыма. – Но позже мы поехали с Львом Давыдовичем в Кремль и встретились там с Лениным и Каменевым, – Он пожал плечами, словно извинялся перед Реш за такой фантастический рассказ. – Это, значит, Два и Три. Последним стал Сталин. С ним я говорил тоже в Кремле. Но сюда я приехал с Лубянки, где разговаривал с Дзержинским и Уншлихтом. Такой, понимаешь, насыщенный день.
– А…
– Дай выпить, пожалуйста!
На самом деле разговор с чекистами стал самым тяжелым испытанием дня. Холодное бешенство Дзержинского могло испугать любого, даже самого храброго человека. А Феликс был не просто взбешен, его ярость, казалось, заставляла светиться воздух. Но, судя по всему, Ульянов Кравцова не сдал, а уж Макс постарался объясниться с всесильным руководителем ЧК таким образом, чтобы максимально отвести от себя как подозрения Феликса, так и его жажду мести. И, похоже, ему это удалось. Знать бы еще, как надолго.
– Дай выпить, пожалуйста! – попросил он неожиданно охрипшим голосом.
– Да, да, сейчас! – заспешила побледневшая Рашель. – Да что, черт возьми, случилось, а?!
«И в самом деле, что случилось?»
А случилось то, что операция, которую он построил на допусках и предположениях, одном темном дельце о «засланце» и некотором количестве убойного компромата, привела к неожиданному и весьма неординарному результату. Получалось, что Ленин понял Кравцова дословно и, более того, согласился со всеми озвученными в разговоре или только подразумеваемыми предложениями. Принял их и, вот гляди-ка, пробил, довел до ума, продавив – и чего это ему стоило? – в Политбюро и ЦК.
– Я тебе сейчас раскрою страшную военную тайну, – сказал Кравцов, глядя на Рашель, так и оставшуюся стоять посередине комнаты. – Ну, то есть завтра уже кое-кто будет знать, но опубликуют ли это в газетах, не знаю. Так что лишнего, товарищ Кайдановская, не говори никому. Ты теперь в это «все» вписана по самые уши. По твои милые ушки, Реш. По моей милости.