Ретроспекция. 1923 год:
На крутых поворотах (3)
– Докладывайте! – Голова была тяжелая, и уже третий день приступами схватывало виски.
Надо было бы отдохнуть, отлежаться, но куда там! Управление и так уже едва ли не перешло на казарменное положение – заговоры, шпионаж, диверсии, бандитизм – так еще и свои мутили воду. ГПУ словно с цепи сорвалось. Врагов искали везде, где надо и не надо. Но, судя по всему, кое-кто решил, что пришло время окончательно освобождаться от чуждых элементов. За один только июнь пришлось освобождать из узилища двадцать семь бывших офицеров царской армии, служивших в штабах и учреждениях РККА, и четырех инженеров, связанных с Артиллерийским управлением. И что обидно, доносы писали свои же красные командиры, не говоря уже о товарищах комиссарах, те самые, что победили в Гражданскую отнюдь не без помощи этих самых «спецов». Кто воевал, занимая мало-мальски значимые должности, не знать этого не мог. Но знать, понимать и делать из понятого выводы способны не все. Писать начали еще во время войны, заваливая кляузами и доносами и особые отделы, и политуправление, и реввоенсовет. Заблуждались или сводили счеты не суть важно: наушничество среди русских офицеров было не в чести. Но и бывшие, успевшие вскочить на подножку локомотива революции, писали тоже. А чекисты… что ж, им такой оборот только в прибыль – они же и поставлены затем, чтобы «бдеть». Вот и хватают всех подряд.
«Энтузиасты, твою мать!»
– Докладывай! – Кравцов взял было папиросу, но сразу же понял, что курить не сможет: тошнить начинало от одного запаха табака.
– Следствие выдвигает обвинения по следующим пунктам, – Веня Агас, несмотря на молодость, человек опытный и образованный. Гимназию успел закончить до революции, пожил в Америке, поучаствовал в боях, закончил 3-и Командные курсы РККА. – Первое, растрата. В деле фигурируют семь эпизодов. Однако все случаи так называемой растраты относятся к кредитованию строительства или экспортно-импортных операций, осуществляемых советско-американскими предприятиями, например, «Русско-Американской Индустриальной Корпорацией», во главе которой стоит сам Краснощеков, и «Американо-Российским Конструктором», директором которого является брат Александра Михайловича Яков Михайлович. Проверка отчетности и бухгалтерских книг, проведенная нашим экономическим отделом, фактов нарушения финансовой дисциплины, приказов и директив вышестоящих финансовых и плановых органов Союза ССР не выявила. Как директор банка Краснощеков имеет право определять процент ссуды в зависимости от конкретной сделки. Тем не менее, границы разумного перейдены не были ни разу, и банк убытков не понес. Напротив, активы Промбанка стараниями его директора увеличились за восемь месяцев в десять раз. Восьмой эпизод – конкретно кредитование строительных работ, осуществляемых «Американо-Российским Конструктором» на Тверской[75] улице – выделен в отдельный пункт обвинения, так как в нем фигурирует родной брат Краснощекова. Сюда же отнесены факты перевода заработной платы, получаемой Александром Михайловичем от «Русско-Американской Индустриальной Корпорации» – двести долларов САСШ в месяц – в Америку. Деньги пересылаются жене Краснощекова Гертруде и сыну Евгению. Справка: Гертруда Тобинсон (фамилия Краснощекова в САСШ) является гражданкой САСШ и в отличие от своего мужа (они развелись в январе 1923 года) от американского гражданства никогда не отказывалась…
Что ж, ребята справились с заданием даже лучше, чем Кравцов мог надеяться. И излагал Веня грамотно, четко и ясно, отмечая существенные моменты, комментируя непонятные для «стороннего» человека факты, термины, события. Краткая биографическая справка не содержала, впрочем, ничего нового. Сам Кравцов знал много больше: ему позволили посмотреть личное дело Краснощекова в ЦК, да еще и Эйхе интересные вещи о председателе ДВР рассказал. После рассказов Генриха Макс зауважал обвиняемого еще сильнее. Это был их кадр! Человек, который понимал в экономике и финансах, как мало кто еще в СССР. И мужик нормальный, в Гражданскую за чужими спинами не прятался и труса не праздновал. Работал, рисковал, сражался и снова работал. А дело… дело было не просто сшито «по желанию заказчика», оно было шито белыми нитками. Сделано грубо, сметано небрежно. Содержало множество фактических ошибок и явных противоречий, не говоря уже о таких пустяках, как надуманные огульные обвинения во всем подряд. Расчет, по-видимому, строился на том, что «относительно Краснощекова все равно есть решение».
– …любовница… Лилия Юрьевна Брик… кутежи…
– Я участвовал в «кутеже» от 19 февраля, – устало сказал Макс.
– Я знаю, – сухо кивнул Агас. – Сведения о кутежах и дорогих подарках не подтверждаются. Все в рамках финансовых возможностей товарища Краснощекова. Оклад директора банка, премиальные от сделок… Оклад члена коллегии ВСНХ Краснощеков передает в фонд «Восстановления промышленности».
– Кто ведет дело?
– Следователь Чарыжный из Верховного трибунала ВЦИК[76].
– Постой! – Кравцов этим сообщением был не просто удивлен, ошеломлен. – А ВЦИК здесь при чем и почему не ЭКО?[77] Это ведь их профиль?
– Не знаю, – растерялся Агас. – Мы их с самого начала обнаружили и взяли под наблюдение. А ОГПУ вроде бы никакого внимания к Краснощекову не проявляет, прокуратура тоже.
– Значит, Крыленко… интересно, – почесал висок Кравцов. – Очень интересно…
«А Крыленко-то здесь каким боком?»
– Тут, Макс Давыдович, вырисовывается, между прочим, крайне любопытная картина, – Константин Павлович Саука не тушевался, но и не выпендривался. Цену себе знал, имел самоуважение, однако понимал и то, как устроены иерархические по своей сути военные организации. – Я бы сказал, групповой портрет. Вам в ваших заграничных странствиях не приходилось ли, случаем, видеть картины «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга»?
– Что, так и называется? – не поверил своим ушам Кравцов.
– Именно так, – кивнул бывший товарищ Будрайтис. – Но люди ленивы и перекрестили полотно в «Ночной дозор».
– Ага. – Макс покрутил головой и прикурил от остро пахнущей бензином зажигалки. Папиросы – а это была привезенная кем-то из Питера пачка «Самолета» – ему решительно не нравились, но набивать трубку показалось делом долгим и утомительным. – Я видел эту картину в Амстердаме. А какое отношение?..
– Самое прямое, – Саука тоже закурил и посмотрел куда-то мимо Кравцова, словно вспоминал знаменитое полотно Рембрандта. – Выражение лиц. У них все написано на лицах, в глазах, в позах. Можно целые истории о каждом рассказать.
– Понимаю, – кивнул Макс, хотя сложный художественный образ, выстроенный Константином Павловичем, оставался для него пока всего лишь литературным приемом, никак не более.
– Валериан Владимирович написал о деле Краснощекова две статьи, одну для «Известий», другую – для «Правды», но в редакции газет пока не передал. Продолжает, видимо, работать над формой и содержанием. Куйбышев – весьма скрупулезный человек и ответственный. Н-да-с… Однако известно, что известинскую статью читали уже Андреев, Молотов, Евдокимов… и Дзержинский. Крыленко тоже читал.
«Значит, интерес в самых верхах, – решил Макс, слушая своего главного „секретчика”. – Куйбышев – это ведь не рядовой товарищ. Начинают кампанию? Краснощеков взят для затравки и острастки? Возможно…»
Это казалось возможным, но требовались доказательства, и он надеялся получить их так скоро, как получится. Но в любом случае тянуть с таким делом нельзя: можно не только хорошего человека погубить, но и удар под дых пропустить – потом не встанешь.
– Почему не ЭКО? – спросил Кравцов.
– Судя по всему, решили не втягивать в конфликт ОГПУ. Верховный трибунал – это ведь советская власть, коннотация другая.
– Кто решил?
– Ходят слухи, что идея возникла во время встречи предсовнаркома и наркома РКИ.
– Слухи к делу не пришьешь.
– Скоро будет свидетель.
– Допустим, – пыхнул папироской Кравцов. – А кто этот Чарыжный?
– Никто, – отмахнулся папиросой Саука. – Случайный ферт. И по этому случаю имею предложить следующее. Если Чарыжный поскользнется ненароком, возвращаясь в общежитие с работы, или хулиганы, скажем, побьют… Не до смерти, разумеется… Дело практически наверняка передадут Льву Лазаревичу Никольскому – следователю по особо важным делам Верховного трибунала.
– А наш интерес в чем?
– Никольский служил когда-то заместителем начальника Особого отдела Двенадцатой армии, и я его тогда на Польском фронте встречал. Человек неглупый и не подлый. И он сейчас как бы в воздухе подвешен. Служил в ЧК, но не в самой черезвычайке, а на фронте, в Особом отделе, потом – в погранцах в Архангельске. Сейчас заканчивает школу правоведения при университете и служит у Крыленко, а потом что? А у него жена молодая – студентка медицинского факультета…
– Предлагаете пригласить? – поинтересовался Макс, обдумывая предложение Сауки. Чем дальше, тем больше оно казалось ему не лишенным интереса. – Обогреть и раскрыть перспективы?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Константин Павлович. – Никольский – член партии, опытный следователь, образованный, и к тому же из военной контрразведки. Наш кадр, как ни посмотри.
– Ну что ж, – кивнул Кравцов. – Если так, пусть Чарыжный поскользнется.
– Здравствуйте, Лев Лазаревич! – Кравцов обошел стол и протянул руку несколько удивившемуся его демократизму Никольскому. В этот момент Макс как бы увидел себя глазами посетителя. Ну, он вполне осознавал размеры «своего величия», но временами об этом забывал.
– Добро пожаловать домой!
– Домой? – переспросил Никольский, но тут же взял себя в руки.
«Второй раз не поймается, – решил Кравцов, – но и к лучшему…»