Как с высокого холма, гляжу я нынче на убегающую в далекие дали дорогу его жизни и, будто он, чуть поседевший, но все такой же молодой и неуемный, живой и энергичный стоит рядом, говорю ему:
- Повторил бы ты все сначала? И слышу уверенный ответ:
- Обязательно!.. Помнишь, как великолепно и вдохновенно писал Феликс Эдмундович Дзержинский: «...Если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал...»
- И ты ни о чем не жалеешь?
- Жалею.
- О чем же?
- О том, что сделал слишком мало.
На воображаемом холме нет рядом со мной моего дорогого друга и мужа, бесконечно скромного и отважного рыцаря революции. И этот безмолвный диалог я веду сама с собой, понимая, что мертвые не возвращаются даже тогда, когда о них пишутся самые лучшие слова, а память их увековечивается памятниками.
Впрочем, это подсказано мне моей непроходящей болью.
...В Тирасполе Иона редактировал военную газету, писал статьи и заметки, которые подписывал псевдонимом «Ионыч». В более поздние годы он писал мало и редко, но вкус к литературной работе сохранил до последних дней жизни. Во всяком случае, будучи уже командующим войсками округа и членом Реввоенсовета СССР, он всегда уважительно относился к литераторам, журналистам и считал, что они стоят в общем строю и помогают воспитывать войска в духе партийных ленинских требований.
С большой теплотой и добродушным юмором рассказывал мне Иона о том, как он стал командиром китайского батальона.
- Понимаешь, однажды ночью будят меня. В чем дело? Пришел, говорят, какой-то китаец, поговорить хочет. Давайте, говорю, его сюда. Входит китаец и жестами зовет меня во двор. Зачем? Выхожу, а во дворе толпа китайцев. По окрику «Васики» - так назвал себя ночной гость - все подтянулись как по команде «Смирно». Ну, а потом мы кое-как договорились. Китайцы решили воевать за Советскую власть. Создали мы целый батальон, а командиром стал еще один китаец... Иона Якир!
Весь рассказ сопровождался энергичной жестикуляцией, уморительной мимикой и веселым хохотом.
По отзывам Ионы, китайцы были очень честными, выносливыми и стойкими воинами. Если рядом от вражеской пули или гранаты погибал друг или брат, китайский боец задерживался только на две-три секунды, чтобы прикрыть глаза убитому. И опять кидался в бой. А уж если было приказано не отступать, то никакая сила, кроме слова командира, не могла заставить любого «Васику» уйти со своего места.
Особенно, помнится, Иона расхваливал бойца по фамилии Сен Фу-ян. Тот пользовался среди красноармейцев китайцев большим авторитетом. Часть китайских бойцов погибла на советской земле, часть потом вернулась на свою родину. Все, кто остался жив, насколько я знаю, сохранили добрую память о русских большевиках и о своем бесстрашном командире «капитане Якила».
Тираспольекий отряд, как известно, отходил из Бессарабии с боями через Одессу - Вознесенск-Екатеринослав. Под Екатеринославом Иона был тяжело контужен и ранен, и его, потерявшего сознание, увез санитарный поезд. Товарищи уже решили, что он не жилец на этом свете, и даже разобрали, по фронтовой традиции, его личные вещи на память. Однако одна медицинская сестра выходила его. Когда Иона немного оправился, он взял костыль - второго не нашлось - и начал пробираться к остаткам своего отряда.
Нелегким, вернее очень тяжелым и опасным, был этот путь, но Иона все же добрался до своих и нашел их в Воронеже.
Я в это время находилась в Харькове и каждый день с нетерпением ждала весточек от любимого человека. Почта фактически не работала, письма не приходили, и я всякими правдами и неправдами добивалась сведений о Якире. В то время я еще не была его женой, поэтому во всех учреждениях, куда обращалась, ко мне относились недоверчиво, не очень внимательно, а то и просто отмахивались.
И все же я узнала, что Иона жив, а штаб 8-й армии, или Южной завесы, размещается где-то в районе Воронежа - Лиски. Я была молода и неопытна, и мне все казалось легко достижимым. Во всяком случае, желание увидеть любимого человека было так велико, что я, к ужасу моей сестры, решилась на безумный в то бурное время шаг - ехать в Воронеж. Отговорить и удержать меня не мог никто, и я двинулась в путь.
Теперь об этом даже страшно вспоминать. Харьков оккупировали немецкие войска. Демаркационная линия проходила где-то между Белгородом и Курском. Зима. Поезда ходят редко, нерегулярно и забиты до отказа. Свирепствует тиф и даже холера. Деньги обесценены и мало кого интересуют. В общем, ни дать ни взять - сплошное хождение по мукам. И все же я добралась до Воронежа, где, как уже упоминала, нашла новых друзей Ионы, а его самого не застала - он в это время находился в районе Коротояка.
Теперь я имею возможность пользоваться некоторыми архивными материалами, поэтому позволю себе привести выдержку из представления Якира к первому ордену Красного Знамени. Текст представления сжато, но выпукло характеризует боевую деятельность Ионы в те дни.
Вот что писал в представлении начальник 12-й дивизии Любимов: «...Благодаря только настойчивости, крайнему напряжению всех сил 12-я дивизия одолела казаков Краснова, захватила Лиски и вышла на линию Икорцев. Дивизия обязана своим успехом главным образом энергии и деятельности члена РВС 8-й армии т. Якира. Он проявил неутомимую деятельность, железную волю и энергию. Не смущаясь ни временными неудачами, ни случайными поражениями, твердо веря в счастливый исход операции, т. Якир вел железной рукой подчиненных ему красноармейцев к победе. Непрерывный тяжелый труд в течение трех недель надломил его израненный организм, но, уже будучи больным, он продолжал руководить операциями и, собирая последние остатки сил, еле вставая с постели, т. Якир в грозные минуты, когда колебались полки, сам встал в ряды их на поле сражения. Когда в минуту смятения полки отошли к Коротояку, т. Якир лично их устроил и, дав отдохнуть, повел в контрнаступление, взяв Коротояк, на плечах отступающих казаков ворвался в Лиски и нанес им поражение. У Коротояка, уговаривая отступающих в панике красноармейцев, т. Якир был смят не рассуждавшей массой и чуть не расстрелян. Все эти неудачи не сломили железную волю т. Якира, и РВС дивизии свидетельствует, что достигнутый успех в овладении военно-стратегическим узлом Лиски и выход наших полков на линию Икорцев всецело должен быть приписан боевой деятельности т. Якира...»
А вот выдержка из заключения вышестоящего командования: «...К моменту приезда т. Якира в Коротояк положение было критическим. В Коротояке находились части Кексгольмского полка, и то они эвакуировались в Репьевку - Острогожск... Якир поехал в Острогожск и заставил Сахарова подчиниться дисциплине и сражаться в рядах 8-й армии. В течение двух дней он собрал разбросанные остатки полков и двинул их в бой...»
Перечитывая сейчас документы, я представляю себе дорогого мне человека, любителя музыки и химии, в гуще боев. В то время, добравшись до Воронежа, я питалась только слухами и рассказами товарищей. Эти рассказы, как мне иногда казалось, сочинялись специально для меня. Пусть, мол, девушка, невеста Якира, порадуется!
Прямо из гущи боев Иону, больного и ослабевшего, отвезли в имение Охотниково, предоставив ему возможность немного отдохнуть и прийти в себя. Вместе с секретарем Реввоенсовета армии Владимиром Константиновичем Соцковым я тоже отправилась туда. Когда я увидела любимого, сердце мое сжалось от боли и испуга. На него страшно было смотреть. Скелет, еле обтянутый кожей, заострившееся лицо с ввалившимися глазами, со странным отсутствующим взглядом... От прежнего жизнерадостного и довольно крепкого студента ничего не осталось.
Моему приезду Иона не обрадовался и даже с упреком сказал:
- Зачем ты приехала? Зачем подвергала себя опасностям и лишениям?
Потом он устало прикрыл глаза и глухо произнес слова, от которых и по сей день, когда вспоминаю, горло схватывает судорога.
- Пойми, Саинька, сейчас моя жизнь отдана революции... На личные радости я не имею права до тех пор, пока Советская власть твердо не станет на ноги... Не сердись и пойми меня...
Он еле шевелил губами, но слова шли из самой глубины его сердца, и я, не найдя ответа, молча и виновато присела рядом. Осторожным движением он погладил мою руку - крепись, мол, все еще впереди, не отчаивайся...
Мне ничего не оставалось делать, как побыстрее собраться обратно в Воронеж, а оттуда в Харьков.
Заметив в моих глазах печаль и страдание, товарищи из штаба армии - Соцков, Весник, Базилевич, Фирсов - старались меня успокоить и даже слегка поругивали Якира за то, что он гонит невесту обратно. Но, видимо, они гордились Ионой. Кто-то даже бросил такую фразу:
- Не человек, а кремень. Кроме революции, для него ничего не существует.
Следующая моя встреча с Ионой произошла в маленьком городке Сватово-Лучки, неподалеку от Харькова. На этот раз Иона сам вызвал меня телеграммой на два дня, воспользовавшись небольшим затишьем на фронте. Вместе с друзьями встретил меня на вокзале и повез домой. На столе был приготовлен скромный завтрак, в вазочке стоял большой букет цветов. Это меня очень растрогало.
Иона чувствовал себя лучше, был словоохотлив и заботлив.
Два дня пролетели как сон. Переполненная счастьем и любовью, я с трудом рассталась с Ионой и поехала назад, в Харьков.
Работала я в Харьковском горпродкоме счетоводом. Однажды утром только раскрыла служебные бумаги и счета, как услыхала за спиной шум и знакомые голоса. Подняла голову и обмерла: в дверях увидела улыбающихся Иону Якира и Володю Соцкова. Неловко обняв меня, Иона протянул какую-то бумажку:
- Читай... И собирайся побыстрее!
Это было разрешение начальства отпустить меня с работы. Оказывается, Иона уже успел побывать у начальника горпродкома, представился ему моим женихом, прибывшим на короткий срок с фронта, и получил разрешение увезти свою невесту.
В горпродком я уже не вернулась: вместе с Ионой уехала к месту его нового назначения - в Одессу. Поселились мы на даче бывшего царского генерала Сухомлинова, вскоре к нам присоединились Гарькавый, Левензон, Гусарев и еще много товарищей, направленных на Украину. Здесь же, в Одессе, Иона стал с благословения товарища Аралова формировать 45-ю стрелковую дивизию.