Глава 11
Неделю мне пришлось ещё поваляться подобно бревну, пока мне не разрешили даже не вставать, а просто садиться на импровизированной постели. Понятно, что немец-врач страховался и малость переборщил с опекой, но мне это только на руку. Не очень я торопился лететь в Москву, тем более что здесь дел было до фига и больше.
Разрабатываю план операции по уничтожению аэродромов противника, решили попробовать убить при этом несколько зайцев одновременно.
Все дело в том, что нам по-любому придётся развозить группы минометчиков по огромной территории, захваченной врагом. Вот и пришла идея делать это сразу вместе с будущими партизанскими отрядами. Заодно эти отряды получат в свое распоряжение неплохое средство усиления в виде четырех минометов.
Учитывая тот факт, как эти отряды были вооружены (а мы на этом не экономили), они, несмотря на малую численность, крови могли попить с любого противника. А ведь, помимо этого, каждое подразделение получило в свое распоряжение координаты схронов или даже подготовленных баз, расположенных в местности, где им предстояло действовать. В общем, мы сделали хороший вклад в развитие партизанского движения в этих местах.
Одновременно с формированием и отправкой в новые места расположений вновь созданных отрядов нам пришлось рассредотачивать по большой территории и прятать всю собранную здесь технику. Понятно, что речь идёт о танках и броневиках. Грузовики пока задействованы в перемещении будущих партизанских отрядов. Но и с ними, похоже, придётся поступить также. По-другому вряд ли получится.
Проблема в том, что немцы, на какое-то небольшое время дезориентированные происходящим в Белоруссии, очень быстро пришли в себя и всерьёз занялись чисткой своих тылов.
Упустили мы время, когда можно было беспроблемно переместить нашу технику в сторону Пинска. Сейчас это сделать просто нереально.
Можно, конечно, было бы попробовать прорваться с боем. Но я этот вариант даже не стал рассматривать, потому что пользы будет мало, а потери понесем огромные. Да и если рассуждать здраво, нам в будущем совсем даже не помешает иметь в этих краях серьезный бронированный кулак. Это в случае, если технику не обнаружат. Поэтому её прятали, перемещая довольно далеко, и рассредоточивая по огромной территории.
Собственно, за эту прошедшую неделю мы решили большинство насущных вопросов, за исключением двух.
Первый — это уйма раненых, вывезенных из крепости, и находящихся под нашей опекой на базе.
Второй вопрос — это перемещение хозяйственно-автомобильной роты и осназовцев в Пинские болота.
Понятно, что хозрота и осназ лишатся своей техники и её в будущем вновь придётся добывать. Но, как я уже обмолвился, у нас нет возможности её туда перегнать.
Был и ещё один вопрос, решение которого потребовало моего участия. Это относительно здоровые, способные продолжать сражаться, бывшие защитники крепости под командованием майора Гаврилова. Этот упрямец и слушать ничего не хотел о том, чтобы идти в сторону какого-то там Пинска, а собирался вести свое подразделение на соединение с нашими частями, сражающимися у Кобрина. Мне для того, чтобы он в итоге не угробил своих людей зазря, пришлось просить помощи у Москвы, объясняя сложившийся расклад путем активного радиообмена, что сделать было не так-то просто.
В итоге, Гаврилов получил из Москвы конкретный приказ, и ему пришлось поневоле вести своих людей в Пинскую область.
В общем, улетал я на большую землю со спокойной совестью, но и с тревогой в душе. Всё-таки, переживания за своих людей, остающихся в тылу противника, и раненых из крепости покоя все равно не давали. Но и какая-то даже гордость за сделанное присутствовала. Ровно за два дня до моего вылета наши отряды одновременно нанесли свой удар сразу по двум десяткам аэродромов. Понятно, что всю авиацию противника мы здесь не уничтожили, но изрядно проредили изрядно. Поэтому последние дни в отличие от предыдущих небо над нами было, если не девственно чистым, то близким к этому.
Уже когда взлетели, я по привычке, засыпая под гул моторов, про себя подумал:
— А ведь мне удалось, хоть и незначительно, повлиять на ход начала этой войны. Не знаю, как она пойдёт дальше, но уже видно, что изменения в сравнении с прошлым миром будут существенные.
Интерлюдия
— Говоришь выжил твой Заноза? — Спросил, пыхнув дымом из трубки Сталин. И дождавшись от собеседника утвердительного ответа, задал очередной вопрос:
— Скажи, Лаврентий, а кто у него родственники? То, что он сирота, я знаю. Но у него вроде родня есть, притом в довольно серьезных чинах?
— Из относительно близких только двоюродный брат по материнской линии и дядька, отец этого брата.
Брат служит в моем ведомстве. А вот дядька — птица довольно высокого полёта по партийной линии. Он из тех, кто плотно работал с Коминтерном, но с Троицким был не в ладах. Что-то они там не поделили и терпеть друг друга не могли. Так вот, с братом у Захарова отношения ровные, даже скорее доброжелательные. А вот с этим самым дядькой нет. Я не знаю, по какой причине, но, похоже, дядька не жалует своего племянника. Притом настолько, что с его стороны были замечены попытки навредить карьере Захарова. Он, кстати, проходил по делу с зарвавшимися руководителями-коммунистами, но доказать какие-либо злоупотребления с его стороны не получилось. Точно не знаю, почему так. Может быть, правда чист или успел подчистить за собой, но смог остаться не у дел, хоть и засветился.
— С дядькой понятно, что можешь сказать по брату? Интересует меня, в первую очередь, его участие в делах отца. Есть ли там взаимная порука, как это бывает между родственниками, облеченными властью.
— Брат у Захарова — толковый сотрудник, и судя по всему, тоже не очень в ладах с отцом. Не так, конечно, как Захаров, но общих интересов у них нет, это точно. Совсем недавно проверяли этих двоих, и если отец был замечен среди друзей Подвойского, что намекает на некое участие в делах этого заслуженного человека, то сын, наоборот, всегда держится подальше от всяких интриг, связанных с деятельностью партийных лидеров.
— Получается, что Захаров сам по себе, — задумчиво произнес Сталин, на что Берия тут же ответил:
— Не совсем так. За него сейчас горой стоят мой заместитель Михеев и Цанава, с которым он непосредственно работал в Белоруссии. Да и я теперь после того, что этот парень сотворил, хотел бы видеть его в своей команде.
Сталин как-то остро взглянул на собеседника, и слегка растягивая слова, произнес:
— Стране сейчас, как никогда, нужны герои. Захаров подходит на эту роль, как нельзя лучше. Тем более, что с ним и выдумывать ничего не надо. Он, действительно, герой. Ты, Лаврентий, проследи, чтобы парню обеспечили все необходимое для лечения. Поставь его на ноги, а потом подумаем, у кого в команде он будет работать. Мне, знаешь ли, тоже нужны люди, не боящиеся называть вещи своими именами.
Поле этих слов Сталин выдержал небольшую паузу, о чём-то раздумывая, и продолжил:
— Организуй в прессе несколько репортажей об этом парне и присмотрись к его поведению. Посмотрим, как на нем скажется народная любовь и слава. По итогам будем делать выводы, как его лучше использовать. И ещё, обеспечь ему, на всякий случай, достойную охрану. Что-то не даёт мне покоя в его отношениях с дядькой, а как Коминтерн привык решать вопросы, ты не хуже меня знаешь.
Конец интерлюдии.
Перелет до столицы я самым наглым образом проспал. Проснулся только во время приземления, когда самолёт побежал по взлетке.
Встреча удивила уже тем, что на аэродром приехал Михеев, у которого по-любому сейчас со временем должен быть жуткий напряг. Мне ещё так и не разрешили вставать, поэтому я встретил его, лёжа на носилках, которые из самолёта вынесли так осторожно, что у меня невольно в мыслях проскочила ассоциация с хрустальным гробом.
Понятно, что поговорить нам с ним в присутствии множества посторонних людей особо не получилось. Только и того, что поздоровались. Он, наклонившись, слегка меня приобнял. На этом все. Он начал распоряжаться, что, куда и как. Мне же только и оставалось, что наблюдать за всей этой движухой. Единственное, что я ещё сделал, так это попросил Михеева проследить за судьбой немецких врачей, которые прилетели вместе со мной. Так или иначе, а без их участия вряд ли у меня получилось бы выкарабкаться. Я чувствовал себя перед ними в долгу. Ещё я успел попросить, чтобы нас с Кухлянских, которого эвакуировали вместе со мной, отправили в один госпиталь. А то мало ли куда его отправят, ищи потом по всей Москве. Терять такого начштаба я, в принципе, был не согласен.
Увезли нас с аэродрома на странном подобии автобуса, специально оборудованного для транспортировки лежачих пациентов. Я даже не знал, что подобное есть в этом времени. Дорога была не особо продолжительной, но я успел по пути скользнуть в свое бестелесное состояние и осмотреться.
Удивило обилие охраны. Всё-таки сразу два грузовика, полных красноармейцами, это перебор.
Михеев, встретив, не отправился по своим делам, а возглавил на своей эмке нашу колонну. Довёл её до незнакомого мне старинного особняка, в котором был оборудован госпиталь. Он, несмотря на вовсю идущую войну, совсем не выглядел переполненным.
Здесь я с интересом втихаря понаблюдал, как он ругался с одним из врачей из-за моего начштаба. Его не хотели здесь размещать, ссылаясь на то, что в отношении этого человека не было приказа принять его на лечение.
Странный, надо сказать, подход к делу. Ещё более странно то, что заместителю наркома пришлось куда-то звонить, чтобы решить этот вопрос. Похоже, в очень непростом госпитале нас решили разместить для лечения. Это наблюдение подтвердилось ещё и тем, что здесь, в принципе, не было многоместных палат, как это принято в Союзе. Все палаты тут были одноместными, и похоже, оборудован он был по максимально возможному для этого времени разряду.
Я даже предположить не мог, что в Союзе может быть что-то подобное, но не верить своим глазам не мог.