Главное же обнаружил позже, когда с некоторым трудом смог убрать созданное мной покрывало и вернуться в тело.
Нет, рана не излечилась мгновенно, как мне бы очень этого хотелось, но она как бы состарилась. Не знаю, как это все объяснить, я ещё не видел саму рану, но чувствовал, что она подзажила, будто я провел в этом госпитале как минимум пару недель. Странное ощущение, необычное, но приятное, особенно когда я попытался встать на ноги, и у меня это получилось практически без проблем.
Охренел от происходящего и лечащий врач, который во время перевязки долго щупал края этой раны и недоуменно качал головой. Делал он это молча, и я только порадовался, что рана полностью не зарубцевалась, иначе это вообще трудно было бы объяснить. Доктор и так после процедуры, похоже, не выдержал и коротко прокомментировал увиденное:
— Удивительно быстро заживает, так вы быстро встанете на ноги. Сейчас не то, что ругаться не буду, если начнёте больше ходить, а, наоборот, рекомендую вам это делать.
Ему, похоже, самому было интересно посмотреть, к чему это приведёт, ведь такое стремительное заживление пошло несмотря на то, что я тревожил время от времени рану, по крайней мере, в туалет сам ходил.
Ну, это я так думаю, что он себе надумал, на самом деле неизвестно, но уже то, что врач рекомендовал больше находиться на ногах, дорогого стоило.
Похоже, о скуке после этой перевязки мне следовало забыть напрочь, теперь впору было думать, как выкроить время на осуществление всего задуманного.
Просто врач дал разрешение на доступ ко мне посетителей без каких-либо ограничений и тем самым нехило так меня подставил. Как-то я даже не предполагал, сколько на самом деле людей жаждет со мной пообщаться.
Главное — в том, что мне резко стало не хватать времени на осуществление всех своих задумок, виноват я сам и никто другой. Просто, не предполагая, сколько нашлось желающих поговорить со мной журналистов, я решил общаться с каждым из них по отдельности. Глупость сотворил несусветную, чего уж тут скрывать: вместо того, чтобы отделаться от них одним махом устроив такую себе пресс-конференцию, я потратил на общение с ними три полных дня и вымотался как никогда.
Правда и выгоду при этом получил неслабую — хотя бы в том, что статьи этих журналистов отличались друг от друга, выдерживая только основную канву хода событий с разной деталировкой, как бы дополняя друг друга.
Это очень выгодно смотрелось в сравнении с тем, как бывало обычно, зачастую ведь статьи кого-нибудь одного тупо перепечатывались остальными.
Не успел разделаться с журналистами, как случилось награждение, притом меня застали, что называется, врасплох.
Записывая всякое разное в свою тетрадку (а делал я это лёжа на кровати), я чуть подустал и сам не заметил, как задремал. Когда в палату ввалилась толпа народа, я не сразу сообразил, что происходит, и, естественно, не успел спрятать эту самую тетрадку.
Народ, кстати, удивился, когда я от неожиданности спросонку вскочил на ноги и, разглядев, кто зашёл в палату, встал по стойке смирно.
Калинин, который зашёл первым, повернувшись к Берии, который следовал за ним чуть приотстав, произнес:
— Что-то этот майор не похож на тяжелораненого.
Берия в свою очередь, обращаясь ко мне, спросил:
— Ты зачем встал? Тебе же нельзя, наверное.
Первым ему успел ответить оказавшийся за его спиной местный капитан ГБ:
— Врач разрешил вставать и даже рекомендовал побольше ходить
— Да? Странно, первый раз о таком слышу, — удивился Берия, а Калинин спросил:
— Ну, раз уж все равно приехали, может, займемся делом?
Сам процесс награждения прошёл для меня как в тумане. Потерялся немного, чего уж тут скрывать. Всё-таки не каждый день награждают Звездой Героя с орденом Ленина, тем более в первые месяцы неудачно начавшейся войны, когда народ подобными наградами совсем даже не баловали.
Наверное, из-за растерянности я не сразу обратил внимание, что нарком с интересом читает так и лежавшую на тумбочке открытую на последних записях тетрадь.
В руки он её не брал, но интерес высказал явный, да и неудивительно, ведь перед тем, как уснуть, я записал некоторые свои мысли по так называемой рельсовой войне, которую устроили немцам партизаны в прошлом моего мира.
Когда награждение вместе с поздравлениями закончилось, нарком в отличие от всех остальных не поспешил покинуть палату, обозначив спутникам, что он здесь задержится и что ждать его не стоит. Более того, он и своему сопровождению велел покинуть палату и ждать его за дверью.
Дождавшись, пока мы останемся одни, он произнес:
— Присаживайся, майор, поговорим.
Делать нечего, присел на кровать, гадая, что происходит.
Нарком между тем подтащил поближе стул и поставил его так, чтобы на него не попадали льющиеся из окна солнечные лучи, после чего, усевшись поудобнее, спросил:
— Удивлен?
Я на это только плечами пожал, да и фиг его знает, что тут принято отвечать на подобные вопросы.
— Вижу, что удивлён, но ты правда заслужил эту награду и не только её, — сказал он, хитро улыбнувшись. — Но об остальном узнаешь позже, сейчас поговорим с тобой о другом.
На этой фразе вся веселость у него пропала, и он начал говорить уже очень серьезно.
— Сначала начну с грустного для тебя. Можешь считать, что от твоего батальона кроме тебя с твоим начштаба ничего не осталось.
Сказать, что он ошарашил меня, это ничего не сказать. Мысли в черепушке заметались со страшной скоростью от непонимания, как так могло случиться, что все погибли чуть не одновременно, ведь я только недавно разговаривал со Стариновым об Остапенко.
До Берии, который продолжал серьезно на меня смотреть, похоже, дошло, что он сказал и как я понял его слова, и он поспешил исправиться.
— Ты не волнуйся, я, наверное, неправильно выразился. Все с твоими людьми нормально, просто пока ты находился на больничной койке, подразделения твоей части расхватали некоторые ушлые товарищи, и забрать их обратно не получится, да и, говоря откровенно, никто этого не позволит, слишком уж они пришлись ко двору.
Я хоть и вздохнул с облегчением после его пояснения, но и разозлился неслабо, подумав: «ни фига себе расклады, я, значит, рвал себя на части, чтобы подобрать себе стоящих людей, учил их как только мог и остался у разбитого корыта? Как-то не правильно это все, я бы сказал, подло по отношению ко мне».
Сам не понял, как все эти мысли озвучил вслух, и Берия даже слегка охренел от такой отповеди, но ответил мне спокойно и без наезда, каким-то даже участливым голосом.
— Не горячись, Сергей, твои люди правда приятная находка для дел некоторых наших отделов. Я попытаюсь объяснить, чтобы не было недопонимания. Ты ещё не знаешь, но твоих осназовцев и автомобильно-хозяйственное подразделение решено оставить в тылу противника. В общем, они уходят под командование Судоплатова, где они будут организовывать под его руководством на территории Белоруссии партизанское движение, тем более что ты, как я теперь знаю, уже многое для этого сделал. Остапенко со своим батальоном по договорённости с тобой уйдёт к Старинову, он подключил к решению этого вопроса кого только можно и нельзя тоже. Что касаемо твоего Борисова с остатком батальона, по нему вообще отдельный разговор. Он настолько удачно начал чистить наши тылы на территории Пинской области от немецких диверсантов, что принято решение повысить его в звании, пополнить батальон до штатной численности и задействовать именно на охране тыла. Более того, таких батальонов будет создано ещё не менее десяти, очень уж качественно твой Борисов поработал, если не сказать хлеще. Навел такой порядок, что там теперь о вообще происшествиях в тылу стали забывать. Это, как ты понимаешь, не могло нас не заинтересовать, особенно на фоне того, что творится в тылу в местах, где твоего Борисова нет.
Берия выпалил все это на одном дыхании, оглянулся вокруг, встал, подошёл к столику со стоящим на нем графином, налил в стакан воды, выпил её и, переведя дух, продолжил:
— Теперь к хорошим для тебя новостям. Тебе с твоим начштаба по выздоровлении предстоит сформировать отдельную бригаду осназа, способную решать очень широкий спектр задач. Все как ты любишь, структуру подразделения продумаешь сам, и я тебя уверяю, что её утвердят, какой бы бредовый она не показалась некоторым ответственным товарищам. Более того, подчиняться в дальнейшем ты будешь напрямую только мне или товарищу Сталину и никому более. Круг задач, которые придётся решать подразделению, доведем до тебя чуть позже, пока могу сказать, что работать придётся как на передовой, так и в тылу противника. Собственно, это пока все, что я тебе хотел сказать. Вопросы есть?
— Да, вы не упомянули мои разведгруппы…
— Забудь, — перебил меня нарком. — Они сейчас работают напрямую с генеральным штабом, очень уж хорошо себя зарекомендовали.
— Хорошо, а как по людям, обещанным Стариновым? Все в силе?
— Да, кстати, тут можешь не переживать, сам сможешь отобрать кого посчитаешь нужным, но не более полутора сотен человек, остальной личный состав тебе предстоит набирать из добровольцев, выздоравливающих раненых и призванных из запаса.
Собственно, на этом нарком разговор закончил и, уже собравшись уходить, спросил, указав пальцем на тумбочку, где так и лежали мои записи:
— А что это у тебя за тетрадка такая интересная?
В голове сразу мелькнула мысль: «вот оно, кому как не Берии, будет интересно то, что я там навспоминал, да и возможностей, чтобы все это воплотить в жизнь, у него более чем достаточно». Понятно, что мне передать это ему будет за счастье, но виду я не показал и безразлично произнес:
— Да так, свои мысли записал по способам ведения боевых действий, исходя из возможностей моего бывшего подразделения, ну и придумки кое-какие, не относящиеся к теме.
Аж сердце екнуло, когда он спросил:
— А можно мне это почитать? Интересно узнать мысли командира среднего звена.