люпом, похожим на игрушку, расположенную далеко, на противоположной стороне гавани, где судно ошвартовалось у причала для погрузки продовольствия.
«Итак. Джеймс Диллон — католик,
— секретными стенографическими знаками заносил в свой дневник доктор.
— А прежде он им не был. То есть он не был католиком в том смысле, в каком его поведение заметно отличалось или сделало бы принятие присяги невыносимо мучительным. Он отнюдь не был религиозен. Уж не стал ли для него переход в другую веру своего рода иезуитским приемом? Надеюсь, что нет. Сколько же тайных католиков служит на флоте? Хотелось бы спросить у него, но это будет невежливо. Помню, полковник Деспар рассказывал, что в Англии епископ Шаллоне ежегодно предоставлял дюжину освобождений тем лицам, которые иногда соблюдали каноны англиканской церкви. Полковник Т., участвовавший в бунте под руководством Гордона, был католиком. Неужели замечание Деспара относится только к армии? В то время мне не пришло в голову задать ему такой вопрос. Quaere[36]: не в этом ли причина возбужденного состояния ума у Диллона? Да, пожалуй, что так. Наверняка на него оказывается какое-то сильное воздействие. Более того, мне кажется, что для него наступил критический период — своего рода климакс, — период, который направит его на тот определенный курс, с которого он больше не свернет и будет придерживаться его всю оставшуюся жизнь. Мне часто казалось, что в такой отрезок времени (в котором мы все трое в известной степени находимся) у людей появляются постоянные черты характера или же эти черты вбиваются в них. Веселье, дикий хохот и хорошее настроение, затем срабатывает стечение случайных обстоятельств или некое скрытое (вернее, врожденное) пристрастие, и человек оказывается на пути, с которого он не может свернуть, но должен следовать по нему, превращая колею в глубокую канаву до тех пор, пока не станет рабом своих привычек. Джеймс Диллон был воплощением жизнерадостности. Теперь он замыкается в себе. Странное (а может, опасное?) дело, когда речь идет о жизнерадостности — веселости ума, природной, фонтаном брызжущей радости. Самый большой ее враг — власть, обладание ею. Я знаю очень мало людей старше пятидесяти, которые, в моем представлении, остались настоящими людьми. Среди тех, кто давно стал начальником, таких и вовсе нет.
Возьмем здешних старших офицеров-капитанов первого ранга, адмирала Уорна. Скукоженные людишки (умалившиеся духовно и раздавшиеся в талии). Напыщенность, обжорство — вот причина разлития желчи, — запоздалая и слишком дорогая плата за удовольствия вроде объятий чересчур требовательной любовницы. Однако лорд Нельсон, судя по рассказам Джека Обри, — прямой, открытый и любезный человек, каких поискать. Таков же во многом сам Д.О., хотя капитанская власть наделила его некоторой небрежной заносчивостью. Однако Джеку всегда присуща свойственная ему веселость. Как долго это будет продолжаться? Какие женщины, политическая причина, разочарование, рана, болезнь, непослушный ребенок, поражение, какой внезапный несчастный случай лишит его этого свойства? Но меня заботит Джеймс Диллон: он деятелен, как никогда, только теперь он на десять октав ниже и в миноре. Иногда мне кажется, что своим мрачным настроением он губит себя. Я многое отдал бы за то, чтобы они с Джеком Обри стали задушевными друзьями. У них так много общего. Джеймс создан для дружбы. Неужели, поняв, что ошибся в отношении поведения Д.О., он не изменится? Но произойдет ли это, или же Д.О. так и останется главной причиной его недовольства? Если это так, то надежды мало, поскольку недовольство и внутренняя борьба могут подчас принимать самые невероятные формы у человека, теряющего чувство юмора и щепетильного в вопросах чести. Он вынужден мириться с тем, с чем смиряться нельзя, гораздо чаще, чем остальные; и он в меньшей степени готов к этому. Что бы он ни сказал, он знает не хуже меня, что ему грозит множество опасностей. Что, если бы именно он захватил Вулфа Тона в Лаф Суилли? Что, если Эммет убедит французов вторгнуться снова? А что произойдет, если Бонапарт сумеет найти общий язык с Папой Римским? Этого нельзя исключить. Но, с другой стороны, у Д.Д. переменчивая натура, и именно эта переменчивость может помочь Д.Д. и Д.О. стать друзьями».
Стивен вздохнул и отложил в сторону перо. Он положил его на крышку банки, в которой находилась одна из красивейших кобр, каких ему доводилось видеть, — толстая, курносая, свившаяся кольцами, она лежала в винном спирте, глядя на него сквозь стекло своими раздвоенными зрачками. Эта кобра стала охотничьим трофеем в один из дней, проведенных в Магоне, до того как туда пришла «Софи», буксируя третий приз — испанскую тартану довольно крупных размеров. Рядом с коброй лежали два трофея — наглядные результаты деятельности шлюпа: часы и подзорная труба. Часы показывали без двадцати минут урочное время, поэтому Стивен взял подзорную трубу и навел ее на судно. Джек все еще находился на борту, щеголяя своим лучшим мундиром. Вместе с Диллоном и боцманом он суетился на шкафуте, обсуждая вопрос, связанный с верхними парусами. Все показывали наверх и время от времени одновременно наклонялись то в одну, то в другую сторону, производя забавное впечатление.
Облокотившись о перила небольшого балкона, Стивен навел подзорную трубу на главную часть гавани. Он тотчас увидел знакомую багровую физиономию матроса второго класса Джорджа Пирса. Закинув голову назад, он весело ржал: рядом с ним была небольшая группа его дружков, расположившихся рядом с кварталом одноэтажных винных лавок, которые тянулись в сторону сыромятен. Они развлекались тем, что пускали «блины» по гладкой поверхности воды. Эти матросы составляли две призовые команды, которым разрешили остаться на берегу, в то время как остальные члены экипажа «Софи» все еще находились на борту судна. Обе команды участвовали в распределении первых призовых денег и теперь внимательно наблюдали, как сверкает серебро монет, которые они швыряли вместо камешков, и с каким проворством ныряли за ними нагие мальчишки во взбаламученную воду отмели. Стивен смотрел, как они с величайшей быстротой освобождались от своего богатства.
В это время от борта «Софи» отвалила шлюпка. Стивен видел в подзорную трубу, с каким чопорным, важным видом старшина-рулевой прижимал к себе футляр капитанской скрипки. Отпрянув от перил, доктор вынул одну ногу из остывшей воды и стал разглядывать ее, размышляя о сравнительной анатомии нижних конечностей у высших млекопитающих — лошадей, человекообразных обезьян, описанных путешественниками по Африке или шимпанзе, которого изучал месье де Бюффон — спортивного вида, общительный в молодости, с возрастом ставший хмурым, угрюмым и замкнутым. Каков же истинный статус человекообразной обезьяны?» Кто я такой, — думал доктор, — чтобы утверждать, будто веселое молодое животное не является своего рода куколкой, зародышем, из которого разовьется мрачный старый отшельник? Что вторая стадия не является естественной и неизбежной кульминацией — увы, истинного состояния этого животного?»
— Я размышлял о человекообразной обезьяне, — произнес он вслух, когда дверь открылась и с выражением радостного ожидания и свертком нот вошел Джек Обри.
— А как же иначе! — воскликнул Джек. — О чем же еще можно размышлять? А теперь будьте умницей, вытащите из таза вторую ногу — зачем вы ее, черт возьми, опустили туда? — и наденьте чулки, я вас умоляю. Нельзя терять ни минуты. Нет, не синие чулки: мы идем к миссис Харт, у нее раут.
— Я должен надеть шелковые чулки?
— Конечно же шелковые. И поторопитесь, дружище. Если вы не добавите парусов, мы опоздаем.
— И вечно-то вы спешите, — сварливым тоном произнес Стивен, роясь в своих вещах. Изящно изгибаясь и держа голову дюймах в восемнадцати от пола, по комнате прошуршала змея монпелье.
— Ох, ох, — застонал Джек, вскочивший на стул. — Змея.
— Такие чулки подойдут? — спросил Стивен. — Они с дыркой.
— Она ядовита?
— Чрезвычайно. Смею предположить, что она сейчас нападет на вас. У меня на этот счет почти нет сомнений. Что же, мне следует надеть шелковые чулки поверх шерстяных, чтобы не видно было дыру? Но в таком случае я в них запарюсь. Вам не кажется, что сегодня необычно жарко?
— Да она, должно быть, сажени две длиной. Скажите, она действительно ядовитая? Клянетесь?
— Если засунете ей руку в глотку и доберетесь до задних зубов, то можете обнаружить там немного яду. Только при таких обстоятельствах, Malpolon monspessulanus[37] — безобиднейшее существо. Я намерен захватить на судно с дюжину таких пресмыкающихся для борьбы с крысами. Будь у меня время, я рассказал бы вам больше об этом глупейшем и беспощадном преследовании рептилий… Какой у вас смешной вид на этом стуле, ей-богу. «Будь ты самка иль самец, все равно ты молодец!» — пропел он, обращаясь к ужу, и тот, хотя и был глух, с зачарованным видом смотрел в лицо доктора, уносившего его прочь.
Первый визит капитан с доктором нанесли мистеру Брауну, начальнику верфи, где после приветствий, знакомств и поздравлений по поводу удач Джека Обри они с душой исполнили квартет Моцарта си бемоль, приложив к этому много старания. Мисс играла на мелодичной, хотя и со слабым звуком, виоле. Они никогда прежде не играли вместе, никогда не репетировали именно это произведение, и в результате звучало оно несколько сыровато, однако его исполнители получили огромное удовольствие от самой пьесы, да и слушатели — миссис Браун, мирно вязавшая в обществе белой кошки, — были полностью удовлетворены исполнением.
Джек находился в отличном расположении духа, но почтительное отношение к музыке заставляло его сдерживать порывы настроения в продолжение всего квартета. Лишь во время последовавшего угощения — жаркого из дичи, языка, взбитых сливок с вином и сахаром — Обри почувствовал себя в обществе молодых женщин более непринужденно. Утоляя жажду, он незаметно для себя осушил два или три бокала «силлери». Вскоре лицо его раскраснелось, он еще больше повеселел; голос Джека зазвучал особенно мужественно, смех его раздавался все чаще. Он в красках расписал, как Стиве